— Я хочу родить мальчика, похожего на Перикла, — сказала Аспасия. — И назвать его Периклом. Мне будет жаль, если уйдёт этот Перикл и не окажется другого Перикла, который мог бы повторить нынешнего и, может быть, превзойти его в славе.

   — Охо-хо, — вздохнул Фидий. — Ты так любишь мужа. Я завидую его счастью. Конечно, роди мальчика. И назови его Периклом. Это хорошее имя. Попросите Артемиду — она вам поможет. Может быть, уже сегодня же, — улыбнулся Фидий.

Аспасия спросила:

   — Нужны ли тебе другие натурщицы? На задуманном тобою фризе, который опояшет Парфенон, будет так много людей: юных всадников, стариков, метэков, данников и девушек, идущих в день Великих Панафиней поклониться богине и несущих ей дары. Юношей и стариков ты найдёшь сам. А девушек?

   — Ты хочешь мне помочь?

   — Многие девушки и женщины почли бы за честь позировать для тебя. Хорошенькие девушки есть у Феодоты, ты знаешь. К тому же среди моих знакомых найдутся настоящие красавицы. Жена стратега Мениппа кажется мне очаровательной...

Разговор Фидия и Аспасии прервал Софокл, глава коллегии гелленотамов, распоряжавшейся общественной казной, куда стекались деньги из всех союзных городов. Коллегия строго следила за расходованием средств, отпущенных на строительство Парфенона, а глава её всегда присутствовал при раздаче денег строителям.

   — Все довольны, мы платим щедро, — сказал Софокл. — Строители получают больше, чем архонты и пританы. Как бы мы не избаловали их. Ты уж следи за тем, чтобы они работали усердно, — посоветовал Софокл Фидию. — Хотя, должен признать, работа кипит.

   — Будешь ли платить мне? — в шутку спросила Софокла Аспасия. — Я тоже работаю.

   — Тебе — слава, — ответил Софокл. — Кстати, Сократ отказывается брать деньги за своих харит. Говорит, что согласится взять лишь тогда, когда ты, Фидий, одобришь его работу. «А пока мне довольно и того, — говорит, — что я дышу одним воздухом с Фидием». Я сказал ему, что надо не только дышать тем же воздухом, что и Фидий, но и есть сыр и лепёшки, которые ест Фидий. Он оценил мои слова, но деньги не взял, угостил меня своей ячменной лепёшкой, которая, кажется, твёрже камня.

   — Отдашь его деньги мне, — предложила Аспасия. — Из моих рук он не откажется принять.

   — Из твоих рук даже яд покажется мёдом, — сказал Софокл, смеясь: старикам позволено говорить комплименты, которые из уст юношей могут показаться чрезмерными. — Ах, если бы деньги, которые мы теперь раздаём по Новому закону архонтам, пританам, гелиастам и другим магистратам, раздавала ты — серебро показалось бы им золотом.

   — Сколько и кому вы платите по этому закону? — спросил Фидий, расплющив о стол глиняную фигурку, которая ему не удалась.

   — Много, — вздохнул Софокл, — казна хоть и справляется с этим, но не становится полнее. Девяти архонтам по четыре обола в день, шести тысячам гелиастов — по два обола в день, которых, как известно, хватает на хороший завтрак, обед и ужин. Кроме того, деньги теперь получают эфебы, эти юнцы, полторы тысячи городских стрелков, пятьсот стражников у верфей в Пирее и пятьдесят здесь, на Акрополе, семьсот магистратов в Афинах и столько же в других городах, солдаты гарнизонов, тюремная стража, матросы, гребцы... Охо-хо, всех и не перечесть.

   — Сиротам, калекам и больным выдаются два обола в день, — добавила Аспасия. — На государственный счёт будут содержаться до совершеннолетия сироты и дети погибших на войне. Всего же таких людей около двадцати тысяч. Верно, Софокл?

   — Да, двадцать тысяч. Кроме того, по Новому закону учреждена театральная касса — феорикон. Все желающие могут получить из неё по два обола в день во время Лёней и Великих Дионисий для посещения спектаклей. Эту меру я приветствую. Перикл предложил? — спросил Аспасию Софокл.

   — Да, думая о тебе, о твоих новых драмах, Софокл, и об Эврипиде.

   — Спасибо. А о Кратине не думал? Говорят, что в новой комедии «Хироны» он говорит много обидного о Перикле.

   — Пусть. Перикл тоже посмеётся.

Спустившись с Акрополя, Аспасия направилась в Керамик навестить Феодоту. Её сопровождали двое слуг. Один нёс раскладной стул, на тот случай, если его госпожа захочет отдохнуть, другой — корзину с угощениями для Феодоты, которую она наполнила на Агоре — то, что взяла из дому ранее, оставила Фидию. В пути не отдыхала, торопилась — до заката оставалось не так уж много времени.

Феодота очень обрадовалась её приходу, защебетала, как соловей над гнездом соловьихи, принялась угощать всякими медовыми сладостями.

   — Не боишься посещать мой дом? — спросила она между сотней других вопросов. — Станут говорить, что Аспасия бывает в доме гетеры.

   — Нет, — махнула рукой Аспасия. — Всё равно обо мне болтают всякое. Если бы я даже сидела целыми днями взаперти, обо мне сплетничали бы — такова моя доля: каждому приятно сказать гадость о жене Перикла.

   — Он тебя по-прежнему любит?

   — Да, очень. Хочу родить ему ребёнка. Пойдёшь ли ты со мною в храм Артемиды — хочу попросить у неё сыночка.

   — Ай, — всплеснула руками Феодота. — Как это хорошо! Родить сыночка —это такая радость! Конечно, я пойду с тобой в храм Артемиды, в Элевсин, хотя это и далеко. Понесём ей много цветов и фруктов, целую телегу нагрузим, верно?

   — Верно, — согласилась Аспасия. — И сами усядемся на повозку — не идти же целый день пешком.

   — Правда. И возьмём вкусненькой еды. Будем целый день ехать и пировать. И петь гимны Артемиде.

Они поговорили об этом ещё некоторое время, а потом Феодота, вдруг став серьёзной, сказала:

   — Говорят, ты много участвуешь в делах мужа: даёшь ему советы, пишешь речи и даже законы, теперь вот зачастила на Акрополь к Фидию.

   — И что? — спросила Аспасия.

   — А то, что однажды тебя смогут осудить за грехи мужа. Заметь: всех вождей рано или поздно изгоняют из Афин, потому что всегда находится новый, который пообещает народу больше благ, чем предыдущий. Так было с Фемистоклом, так было с Кимоном, так может случиться с Периклом. Опасайся. Не вмешивайся в дела мужа. Тут есть ещё одна опасность: тебя могут осудить прежде, чем мужа. Ты у всех на виду. Это так заманчиво: сделать подножку Периклу, осудив его жену. Думаю, что Фукидид только и мечтает об этом.

   — Напрасные страхи, — ответила Аспасия. — Мне очень нравится быть Периклу не только женой, но и помощницей. Иногда мне даже кажется, что второе, быть помощницей, мне нравится больше, чем быть только женой. Будь я мужчиной, я тоже стала бы стратегом, оратором и вождём. Это так здорово — управлять государством, а не только десятком своих слуг.

   — Смотри, я тебя предупредила, — сказала Феодота. — А по мне, так лучше всего оставаться всю жизнь любимой женщиной. Никто не требует от нас большего — ни люди, ни боги. Это так хорошо. Вот поедем в Элевсин просить Артемиду.

Как только солнце закатилось за гору, Аспасия распрощалась с Феодотой и заторопилась домой — не только потому, что не любила ходить по городу в темноте, при свете коптящего факела, но больше всего потому, что хотела дождаться возвращения мужа домой, чтобы обрадовался, увидев её, вышедшую ему навстречу, и поцеловал. Нет ничего слаще поцелуя с любимым после разлуки, пусть и короткой.

Перикл пришёл с удручающей вестью — некто Зенодот, судовладелец из Пирея, выставил в портике архонта-царя жалобу на Акансагора, обвинив его в нечестии и измене.

   — Зенодот написал, что Анаксагор богохульствует, заявляя, будто божественное Солнце — всего лишь раскалённый камень или раскалённый кусок железа и что свет Солнца — только от этого огня. Далее он написал, что, по учению Анаксагора, Луна — тоже камень, оторванный от Земли, что она источает не божественный свет, а лишь отражённый свет Солнца, что на Луне есть равнины и горы и что там живут люди, а затмение Луны бывает оттого, что Земля загораживает свет Солнца, падающий на Луну, наводит на Луну свою тень, что затмение — никакое не знамение или предсказание бед, а простая штука, которую легко устроить с другими предметами на земле для разъяснения.