Первым, кого Сократ увидел, выйдя во двор, был Критон. Не дав Сократу протереть глаза — после комнатного сумрака и продолжительного усердного чтения его ослепило яркое солнце, — он схватил его за руку и потащил в умывальню, где их уже поджидали обнажённые рабы Критона — в умывальне было жарко натоплено, стоял густой пар, пропитанный запахами патрона и благовоний.
— Меня будут мыть? — спросил Сократ. — Зачем? — Он всё ещё не мог понять, что происходит.
— Затем, что ты завтра женишься, — ответил Критон. — Жених должен быть ароматным, как букет цветов со склонов Гиметты.
На этой вечеринке, по правилам, могли присутствовать лишь друзья-холостяки, и, разумеется, только мужчины, хотя этот обычай часто нарушался и на «мальчишник» приглашались также друзья, уже успевшие к тому времени жениться, но никогда не приглашались женщины.
Аспасия сказала:
— Я надену мужской наряд, если обычай для вас так свят, и боги не заметят, что я женщина. Ведь они смотрят на нас сверху, — добавила она, смеясь, — а сверху что увидишь, кроме головы? Причёску я прикрою мужской шапочкой, припасённой для этого случая.
Из всех мужчин, присутствовавших на вечеринке, а были на ней Критон, Перикл, Фидий, Геродот, Продик, Анаксагор, Калликрат и Протагор — вся честная компания, которую не раз уже собирала Аспасия в своём прежнем доме, не были женаты лишь пятеро: Фидий, потому что не нашёл для женитьбы времени, Геродот и Продик — по молодости, Анаксагор же оставил свою жену в Клазоменах, где она и умерла, не дождавшись его возвращения из Афин, несколько лет назад. Критон и Перикл женились уже по второму разу, а Калликрат и Протагор были верны первым жёнам, что, впрочем, не означало, что у них не было любовниц или что они не навещали дома афинских гетер — это было в обычае едва ли не всех мужчин и не осуждалось, хотя и не поощрялось открыто. Среди мужчин, разумеется. Женщины же только тем, кажется, и занимались на своих женских пирушках, что гневно судачили о неверных мужьях, хотя и без видимого успеха в исправлении мужских нравов.
Мужчины провожали Сократа из жизни холостяцкой в жизнь семейную, обременённую тяжкими брачными узами, а проще — обязанностями содержать и кормить семью, жену и детей.
— Ты будешь каждую ночь спать дома! — поднимая бокал, сказал Геродот. — Выпьем за то, чтоб тебе это не надоело.
— Ты будешь приносить в дом каждый обол, вместо того чтобы тратить деньги на вино и развлечения, — сказал Продик. — Выпьем за то, чтобы, отдав деньги жене вечером, ты утром обнаружил, что за подкладкою твоей шляпы остались несколько серебряных монет!
— Зимой ты будешь согревать своё ослабевшее от тяжких забот тело у семейного очага, а не на груди прекрасной гетеры, — сказал Калликрат. — Выпьем за то, чтобы дрова не были сырыми, а гетеры холодными!
— Завтра ты перенесёшь на руках молодую жену через порог своего дома и всю жизнь будешь чувствовать её тяжесть на своих руках, но более — на своей шее, — сказал Анаксагор — это была старая шутка, смысл которой понимали только те, кто уже женат. — Выпьем же за то, чтобы на твоей шее могла повиснуть не только твоя жена, но и прекрасные «бабочки», которые порхают вокруг нас.
Перикл сказал, что Мирто — прекрасна, что Сократ будет смотреть на неё, не отрываясь, так что никаких других соблазнов он уже не заметит.
Выпили и за это.
— Теперь твоя очередь, — обратился Сократ к Аспасии. — Хоть ты и нарядилась мужчиной — это для богов, конечно, — для нас же ты остаёшься женщиной, а потому скажи мне что-нибудь от имени женщин.
— Хорошо, от имени женщин, хотя я заготовила мужской тост, чтобы уж совсем сбить с толку богов. Смысл моего мужского тоста в том, что мужчина не может оставаться мужчиной, если он ежедневно и еженощно не доказывает это какой-либо женщине. — Далее следовало её предложение: — Оставайся мужчиной и тогда, когда нет рядом жены. Выпьем ли мы за это? — спросила Аспасия.
— Выпьем! — хором ответили мужчины.
— А теперь женский тост, — попросил Сократ, когда все выпили.
— Ладно, женский: мужчины — это ветер, который разбрасывает семена деревьев и цветов по всей земле. Женщины — это поле, на котором вырастают цветы и деревья. Придут дровосеки и срубят деревья, придут косари и скосят цветы. Жена — это сад и цветник у дома, куда не проникнут ни лесорубы, ни косари. Вот где ветру шуметь в листве и играть лепестками цветов. Так поётся в одной милетской эпиталаме. Завтра, Сократ, ты услышишь, как она поётся. И надеюсь, запомнишь её на всю жизнь. За крепкую память о важном и прекрасном, которое и есть любовь, — сказала Аспасия, глядя почему-то не на Сократа, а на Перикла.
Дальше всё пошло по обычаям тех лет: молились у очага в доме невесты и отец освободил её от покорности богам своего дома, а она откупилась от них своими детскими игрушками — бросила свои куклы, бусы и колечки на алтарь; пировали до обеда, провожая невесту из родительского дома, затем жених повёл её к своему дому... Тут следовало ехать на брачной колеснице, украшенной лентами и цветами, но от дома Мирто до дома Сократа было не более трёх десятков шагов, если идти от ворот к воротам, а если пройти через калитку в ограде — то вдвое ближе. Шли от ворот к воротам. Сократ вёл Мирто, держа невесту за руку и поправляя на её голове венок, то и дело сваливающийся ей на плечи. Впереди с факелом, зажжённым от огня в очаге Мирто, шла её тётка, хотя эта роль обычно предназначалась для матери, которой у Мирто не было. У порога дома Сократа молодых осыпали щедро серебряными монетами. Потом по приказу Аспасии монеты собрали и ссыпали в глиняный кратер, его с трудом поднял и перенёс в дом один из рабов Критона. Следом за кратером Сократ внёс в дом Мирто — поднял её на руки и перешагнул с радостным криком через порог, славя богов. Затем был пир в доме Сократа, точнее, во дворе дома, так как ни одна комната в доме не могла вместить всех многочисленных гостей. Сократ, как жених, не пил вина ни в доме Мирто, ни здесь: женихам на свадьбе пить вино не полагалось, чтобы потом не зачать ребёнка в пьяном состоянии — от пьяных родителей, как известно, рождаются ущербные дети. Он очень страдал, что нельзя пить, а ещё, кажется, оттого, что не удалось — ох уж эта Аспасия! — соблюсти совет Хилона: «Брак справляй без пышности».
— Да ведь эта пышность не для тебя, а для твоих гостей, — сказала Сократу Аспасия. — А ты не пьёшь и не ешь. Так что Хил он не обидится. Считай, что я устроила пышный праздник не для тебя, а для всех остальных.
— В этом есть резон, — согласился Сократ и успокоился. К тому же пришло время уводить жену в брачные покои.
Тут и эпиталамы зазвучали, и среди них та, что была обещана Аспасией, — про ветер и про сад. Эпиталамы звучали до утра, до утра продолжался пир. Утром, пока молодожёны ещё спали, со двора было убрано всё, что могло бы напомнить о свадьбе: ложа, столы, цветы, ленты, треножники и всякая посуда, унесена зола с кострищ, а сами кострища политы водой и засыпаны песком.
Даже дух вина и угощений успел выветриться, когда Сократ вышел во двор. Друзья его стояли у ворот. Сократ направился было к ним, но они помахали ему руками, закрыли ворота и удалились. Праздник для Сократа кончился. Новая жизнь соединилась со старой, это означало, что к старым заботам отныне прибавились новые и что в доме он теперь не один, а стало быть, обязан думать не только о себе.
Вышла из дома Мирто в длинном белом хитоне с распущенными волосами, присела на камень, предназначенный для надгробной стелы ремесленника Родокла, заказанной Сократу братом покойного Калликсеном.
— Не сиди на камне, — сказал жене Сократ, подавая ей руку. — Это камень для мёртвого. Чтобы жить долго, ничто мёртвое не должно прикасаться к нам.
Мирто встала. Сократ обнял её.
— Будем жить долго, да? — спросила Мирто.
— Да, — ответил Сократ, целуя её в горячее плечо.
Они были счастливы, ничто не предвещало скорой беды, того, что Мирто родит мёртвого ребёнка и умрёт сама. Впрочем, была дурная примета: выйдя из дома после первой брачной ночи, Мирто присела на могильный камень...
