Поговорить было о чемъ.

Какъ бы то ни было, а Вѣрѣ придется нѣкоторое время пожить тутъ, а между тѣмъ документа у ней нѣтъ.

Это могло создать хлопоты, и затрудненія.

Собравшись обмануть мать, Анна Игнатьевна добыла при помощи выгнаннаго со службы полицейскаго чиновника подложный видъ, гдѣ былъ вписанъ ея сынъ Василій, прижитый съ покойнымъ мужемъ мѣщаниномъ Байдаровымъ. У Анны Игнатьевны былъ документъ и на имя дочери, въ видѣ метрической выписки, гдѣ Вѣра значилась такого-то года и такого-то числа крещенною, какъ незаконнорожденная дочь вдовы мѣщанина Байдарова, Матвѣевна по отечеству. Вѣра видала эту бумажку, знала ее, знала и тайну своего рожденія.

Бумага эта хранилась у Анны Игнатьевны въ завѣтной шкатулочкѣ, на самомъ днѣ ея, вмѣстѣ съ портретомъ курчаваго красавца, Матвѣя Ивановича Вертунова, отца Вѣры, владѣльца волжскаго парохода.

Салатинъ потомъ добудетъ этотъ документъ. Анна Игнатьевна отдастъ его дочери, конечно, но вотъ теперь-то у Вѣры нѣтъ никакого „вида“, и это можеть смутить старушку, которая пуще всего на свѣтѣ боится полиціи, мирового и всякаго рода суда и „волокиты“.

Наконецъ, Салатинъ не зналъ – въ качествѣ кого онъ отрекомендуетъ Вѣру Степанидѣ Аркадьевнѣ и хоть думалъ объ этомъ всю дорогу, но придумать ничего не могъ.

Ему не хотѣлось, чтобы старушка и одну минуту подумала что-нибудь нехорошее о Вѣрѣ…

– Поговоримъ, батюшка, поговоримъ, – отвѣтила старушка, присаживаясь и все поглядывая на Вѣру. – Ивановна тамъ самоварчикъ ставитъ, а мы пока и побесѣдуемъ…

Надо было что-нибудь сказать про Вѣру и въ эту критическую минуту, какъ это часто бываетъ, Салатинъ моментально придумалъ, что надо сказать.

– Рекомендую вамъ, Степанида Аркадьевна, дочь моего покойнаго друга-пріятеля Вѣру Матвѣевну Вертунову! – началъ онъ. – Вы должны, если любите меня, оказать ей великую услугу, выручить ее изъ бѣды, a я ужъ за это отблагодарю васъ…

И Салатинъ сочинилъ „исторію“.

Вѣру хотятъ выдать замужъ за немилаго, за постылаго, а она любитъ другого. Ее бить собрались, мучить, она и скрылась къ Салатину, какъ къ другу отца пришла. Скоро изъ Нижняго пріѣдетъ дядя Вѣры, который имѣетъ вліяніе на ея мать и все дѣло устроитъ, отдастъ дѣвушку за любимаго человѣка, и тогда все кончится къ взаимному благополучію…

– Такъ!… – проговорила старушка, выслушавъ разсказъ. – А „милый-то“, „желанный-то“, небось, ты?…

– Я?…

– Да ужъ вижу, вижу… не скрывай!… И она, красавица писаная, краснѣетъ вся, на тебя глядючи, да и ты глазъ съ нея не спускаешь…

И Вѣра и Салатинъ покраснѣли.

– Ничего, ничего, доброе дѣло! – продолжала старушка. – Пора тебѣ, батюшка, жениться, пора… и я рада-радешенька всякими способами помогать тебѣ… на груди, какъ птенчика, буду согрѣвать твою суженую, твою нарѣченную, а только…

Старушка озабоченно покачала головою.

– He затаскали бы меня, старую, по судамъ за это! – промолвила она. – Вѣдь, барышня-то… вѣдь, бѣглянка она, голубчикъ!…

– Нe бойтесь, милая Степанида Аркадьевна! – сказалъ Салатинъ. – Я все беру на себя, и вы ни въ какомъ случаѣ отвѣчать не будете… Вы домовладѣлица и завтра или тамъ послѣ завтра вида Вѣры Гавриловны никто, вѣдь, не потребуетъ у васъ, – она просто гоститъ у васъ, а тамъ будетъ и видъ… Даю вамъ честное слово, что васъ не ждетъ никакая непріятность…

– Да ужъ надѣюсь на тебя, на сокола…

– И надѣйтесь!… Ивановнѣ, знакомымъ, дворнику вы скажете, что Вѣра Матвѣевна…

– Родственница… – подсказала старуха. – Я и то цѣлое лѣто племянницу, сестрину дочь, изъ Калуги ждала.

– Ну, вотъ и отлично!… А помѣщеніе у васъ найдется?

– А свѣтелочка въ мезонинѣ-то?… Лѣтомъ тамъ жарко было, зимою холодно, а осенью лучше не надо… У меня тамъ и кровать, и комодикъ, и картиночки по стѣнамъ, – живописная горенка…

Старушка взглянула на Вѣру.

– Ну, ужъ и красавицу же ты нашелъ себѣ, батюшка! – проговорила она. – И парочка васъ будетъ!…

Старушка побѣжала, заслышавъ зовъ своей служанки.

Минуты двѣ Салатинъ и Вѣра молчали, не смотря другъ на друга.

– Пусть старушка считаетъ насъ женихомъ и невѣстою, – это располагаетъ ее къ вамъ, – произнесъ Салатинъ.

Вѣра промолчала.

– Вамъ не противна зта роль? – продолжалъ Салатинъ.

– Я вѣдь… я, вѣдь, привыкла уже быть самозванкою, – тихо-тихо отвѣтила Вѣра.

Салатинъ дрогнулъ, всталъ съ мѣста и взялъ ее за руки.

– Но это скоро кончится, вы не будете самозванкою…

Вѣра вздохнула, не отнимая рукъ.

– Богъ знаетъ, чѣмъ все это кончится… – съ тоскою промолвила она. – Мнѣ страшно что-то, жутко…

– Надѣйтесь… Знайте, что за горемъ за несчастіемъ всегда идетъ счастіе и радость, какъ за ненастьемъ – солнце и тепло… Вы много страдали, много терпѣли, пора вамъ думать о радости. Но какъ вы хороши, Вѣра, какъ вы прекрасны!…

Вѣра потихоньку потянула свои руки изъ горячихъ рукъ Салатина.

– Зачѣмъ вы отнимаете ваши руки? – спросилъ онъ. – Мнѣ хотѣлось-бы ихъ поцѣловать… Можно?…

– Нѣтъ, не надо…

– Почему?

– Такъ, не надо…

Она опять потянула руки, но Салатинъ наклонился и покрылъ ихъ поцѣлуями.

– День, одинъ только день знаю я васъ, какъ дѣвушку, но уже люблю, люблю!… Прекрасная… юная… ты, какъ мечта явилась мнѣ… ты… какъ свѣтлое видѣніе озарила меня и я люблю, люблю тебя!

– А я давно люблю! – прошептала чуть слышно Вѣра. – Завидовала Настѣ… ревновала… Но, Боже, не сонъ-ли все это?…

– Нѣтъ, это свѣтлая дѣйствительность! – воскликнулъ Салатинъ. – И она будетъ долго, долго!…

Вѣра вздрогнула, и лицо ея поблѣднѣло.

– А тамъ? – сказала она. – Тамъ что теперь?… Бабушка, мать… Настя?… Мнѣ страшно, страшно, дорогой мой, желанный, радость моя!…

Она заплакала.

– He бойся!…

Салатинъ всталъ и взялъ шляпу.

– Мнѣ пора туда!… – сказалъ онъ. – Я бабушкѣ сочиню сказку, а мамѣ твоей… He бойся, я все улажу…

Ивановна внесла самоваръ, сопровождаемая Степанидою Аркадьевной, которая шла за нею съ подносомъ.

– Ты куда же это, батюшка? – обратилась она къ Салатину. – А чай-то?…

– Угощайте мою невѣсту, милая старушка, а мнѣ пора… Завтра я буду у васъ, чѣмъ свѣтъ… Берегите-же гостью, покойте ее!…

Салатинъ подошелъ къ Вѣрѣ, поцѣловалъ ея руку, пожалъ руку Степаниды Аркадьевны и вышелъ, давъ Ивановнѣ на чай десятирублевую золотую монету.

Въ домѣ Ольги Осиповны сильно безпокоились долгимъ отсутствіемъ Васи.

Когда посланный изъ ресторана Тѣстова принесъ записку Николая Васильевича, обезпокоилась только Анна Игнатьевна, все время боявшаяся сближенія Вѣры съ Салатинымъ, но, конечно, не обнаружила передъ матерью этого безпокойства, а напротивъ, радовалась вмѣстѣ съ нею, – пусть де „мальчикъ“ погуляетъ съ человѣкомъ, который въ самомъ скоромъ времени будетъ его воспитателемъ и руководителемъ; пусть привыкаетъ къ нему.

Съ наступленіемъ поздняго вечера стала безпокоиться и бабушка; безпокойство же Анны Игнатьевны перешло въ сильную тревогу.

– Куда-жъ это онъ его завезъ? – говорила старуха, каждую минуту посматривая на часы. – Знаетъ, что я въ девять часовъ ужинаю и спать ложусь, а не везетъ паренька, безсовѣстный!… Модники, путанники всѣ нонѣшніе-то, право… Вотъ, вѣдь, и хорошій Миколушка человѣкъ, степенный, а и онъ гулена, полунощникъ… Гляди, повезъ мальчика въ тіятеръ въ какой- нибудь, – къ чему, спрашивается?… Долго-ли мальчика испортить… Нѣтъ, видно и ему не слѣдуетъ отдавать Васю!… Отдамъ его какому-нибудь старичку изъ прежднихъ, ну, возрастятъ въ страхѣ, человѣкомъ сдѣлаютъ… А это что такое?… Это баловство одно…

По мѣрѣ того, какъ время шло, безпокойство старухи все увеличивалось, а Анна Игнатьевна сидѣла ни жива, ни мертва.

Отъѣздъ пришлось отложить, – онѣ опоздали ужъ сегодня.

Гдѣ же Вѣра?…

Быть можетъ, тайна открыта, быть можетъ все пропало?… и вотъ-вотъ явится Салатинъ грознымъ обличителемъ…

Съ полицейскими, быть можетъ, явится, чтобы арестовать Анну Игнатьевну, какъ уже арестовали, вѣроятно, ея самозванку дочь…