– He кричи! – шепотомъ говорила она. – He кричи, не рвись – не трону больше… Сиди смирно, говори… Говори мнѣ… Закричишь, если рваться будешь – задушу, a то ничего, ничего… Говори… He одна знаешь?
Настенька глубоко вздохнула и блѣдная, какъ полотно, широко раскрытыми глазами смотрѣла на свою страшную гостью.
– Тетка знаетъ, – прошептала она.
– Проклятая!…
Настенька, дрожа всѣмъ тѣломъ, соскользнула на полъ и опустилась на колѣни; руки ея были крѣпко связаны полотенцемъ.
– He убивайте! – простонала она. – Никому, никому не скажу, никогда…
– А тетка?
– И ее умолю!…
– Поздно!… И про то всѣмъ скажешь, и про это вотъ… про то, что сейчасъ было… Погибла я… Я погибла, да и ты…
– Зачѣмъ?… Вмѣстѣ будемъ дѣлать…
Анна Игнатьевна встрепенулась.
– Вмѣстѣ?…
– Да… Все устроимъ… Много, вѣдь, у старухи денегъ, очень много, – хватитъ и вамъ, и мнѣ и теткѣ… безъ страшнаго грѣха, безъ крови…
– Настя!…
– Да, да, безъ крови… Зачѣмъ вы убьете меня?… Завтра-же, сегодня-же все узнаютъ и каторга, – зачѣмъ?… Счастье придетъ, а не каторга, деньги, богатство…
– Да, да, такъ лучше!…
Анна Игнатьевна подняла дѣвушку и посадила.
– А не скажешь, Настя?…
– Зачѣмъ?… Разсчету нѣтъ, – вѣдь и мнѣ деньги-то придутъ…
– И простишь?… Сегодняшнее-то простишь?…
– Прощаю… Рязвяжите меня, не бойтесь…
– Страшно, Настасья!… Закричишь, выдашь меня, все погубишь…
– Да зачѣмъ-же?… Я хочу богатою быть… Говорю, что всѣмъ хватитъ, а убьете, такъ сгинетъ все… Развяжите…
Анна Игнатьевна быстро развязала полотенце, бросилась передъ Настею на колѣни и стала цѣловать ея руки, на которыхъ такъ и горѣли яркими полосами знаки отъ полотенца.
– Настя, Настя, прости ты меня, помогай ты мнѣ, а я съ тобою пополамъ все раздѣлю, все пополамъ! – рыдала Анна Игнатьевна.
Настя сидѣла молча и тяжело дышала.
– Воды! – прошептала она.
Анна Игнатьевна заметалась по комнатѣ.
– Въ кухнѣ, въ ведрѣ! – еще тише прошептала Настя и тихо, тихо упала на подушки.
Около четверти часа возилась съ нею Анна Игнатьевна, приводя ее въ чувство.
Настя очнулась.
– Охъ, сколько грѣха съ деньгами-то! – проговорила она.
– Много, Настя!… Да, вѣдь, и радостей съ ними много…
– Много!…
– Ну, и возьмемъ, и возьмемъ… Забываешь все, Настя?
– Забываю…
– Такъ твоя теперь я, навѣки твоя!… Чуть грѣха не надѣлала, страшнаго грѣха, да за то теперь покойна… Поцѣлуй меня, голубка моя, и прости, не помни мнѣ лиха, – безъ ума, безъ разума дѣло дѣлала, голову потеряла…
Долго еще сидѣла Анна Игнатьевна у Насти и ушла, пріобрѣтя себѣ во вчерашнемъ врагѣ крѣпкаго, умнаго и надежнаго друга…
XIV.
Ольга Осиповна замѣтила пропажу денегъ.
Деньги у нея были не считаны; она никогда не знала, сколько у нея дома кредитныхъ билетовъ, бумагъ, купоновъ и звонкой монеты, какъ не знала хорошенько и вообще своихъ капиталовъ; но произведенный Вѣрою безпорядокъ не ускользнулъ отъ вниманія старухи, и она задумалась, встревожилась.
Кража была, несомнѣнно, дома, но кто совершилъ ее?
На испытанную прислугу думать было рѣшительно невозможно, – кто же ходилъ за деньгами, кто укралъ ихъ?…
Старуха вспомнила, что сквозь сонъ слышала чьи-то шаги и, словно-бы, видѣла Васю…
He онъ-ли?
Старуха похолодѣла отъ этой страшной мысли.
Неужели ея внучекъ воръ?…
Воръ!… Вора она такъ полюбила, къ вору такъ привязалась!… вору, негодяю, оставитъ она добро свое!…
А больше некому украсть, рѣшительно, некому… Да и видѣла Ольга Осиповна сквозь сонъ внука, несомнѣнно, видѣла.
Мудренаго нѣтъ, что и воришка онъ. Гдѣ онъ воспитывался? Какъ?… Шалая, до юныхъ лѣтъ, „отчаянная“ матушка его только, чай, франтила, гуляла, а о сынѣ и не думала; ну, и росъ онъ на свободѣ, безъ призора, съ дурными товарищами…
Тихонькій онъ, робкій, нѣжный, какъ красная дѣвица; да, вѣдь, не даромъ говорится что… въ тихомъ омутѣ черти водятся!…
При бабушкѣ онъ такой, а безъ нея можетъ и куритъ, и на билліардѣ играетъ, и всякими „художествами“ занимается?
Видала на своемъ вѣку Ольга Осиповна такихъ дѣтокъ купеческихъ, знавала…
Надо мамашеньку его допросить первымъ долгомъ.
Ольга Осиповна позвала дочь, заперлась съ нею въ своей горницѣ и разсказала о пропажѣ денегъ.
– И вы на Васю думаете? – съ притворнымъ негодованіемъ спросила Анна Игнатьевна.
– He на кого больше…
– Грѣхъ вамъ, маменька!…
– Всегда, голубушка, тотъ, у кого украдутъ, больше грѣшитъ, чѣмъ самъ воръ!… Воръ укралъ, одного обидѣлъ, а обокраденный на сто человѣкъ поклепъ дѣлаетъ!… Можетъ и грѣхъ, а только думать мнѣ больше не на кого…
– У васъ прислуга есть…
– Какая?… Которая во дворѣ, та не могла попасть въ горницы, а которая въ горницахъ, ту я знаю… Несчитанныя деньги лежали не запертыми; ключи у прислуги-то бывали пo цѣлымъ недѣлямъ, когда я хворая лежала…
– Можетъ и крали тогда! – замѣтила Анна Игнатьевна…
– Сроду не бывало!…
– А Вася такой ли, чтобъ воровать, маменька?… Похожъ-ли на вора?…
– Много ты знаешь!… Чай, своими нарядами занималась, а не воспитаніемъ его…
– Много пропало денегъ? – спросила Анна Игнатьевна.
– Почемъ я знаю?… He считано у меня… Очень много не могло быть…
– Такъ не лучше ли втунѣ все оставить?… Скандалъ пойдетъ, слѣдствіе…
– Слѣдствія я не желаю! Боже, сохрани отъ этого!… И денегъ мнѣ не жаль, а важно знать правду! – пойми это… Что если онъ, Вася, укралъ-то?… Что будетъ?… Кому я добро свое отдамъ?… Допросить его надо.
– Я допрошу…
– А не скажетъ если?
Анна Игнатьевна пожала плечами.
– Лучше я сама, – проговорила старуха.
– Вамъ почему-же скажетъ?
– Попугаю… Можно и посѣчь…
– Посѣчь?!.
– А что-же такое?… Отъ розги не умретъ, розга костей не поломаетъ, а правду узнаетъ…
– А если онъ не виноватъ?…
– Говорю тебѣ, что больше некому!… Онъ взялъ, онъ!… Признается, скажетъ, куда дѣвалъ деньги, всѣ продѣлки свои скажетъ; такъ, можетъ, еще исправить можно, человѣкомъ сдѣлать… Отдадимъ въ люди, въ хорошія руки отдадимъ и, можетъ, наставятъ на путь истинный, а такъ бросить, такъ гибель ему вѣрная… Позови его сюда, вмѣстѣ и допросимъ…
– А если не скажетъ?
– Подъ розгами скажетъ.
– Жестоко это…
Старуха разсердилась.
– Будетъ врать-то! – крикнула она. – Это у васъ у новомодныхъ все жестоко да жестоко, a пo нашему ничего… Насъ драли… Братьевъ, бывало, отецъ до полусмерти дралъ и меня не щадилъ, равно какъ и покойница маменька… Это по вашему, по модному не годится-то… Ступай что ли, а то я и безъ тебя обойдусь, – людей позову… Тебѣ же будетъ хуже, коли весь дворъ узнаетъ…
Анна Игнатьевна пришла въ отчаяніе.
Что было ей дѣлать?…
He послушаться, отказать матери; и, вѣдь, тогда суровая старуха, дѣйствительно, позоветъ прислугу и скандалъ сдѣлается достояніемъ улицы.
He послушаться совсѣмъ, не дать „сына“ на истязаніе?
Но тогда старуха прогонитъ их обоихъ и все кончится!… разлетится, какъ дымъ, весь хитро придуманный планъ… Надо послушаться…
Аннѣ Игнатьевнѣ нисколько не жаль дочку, нисколько! – пусть истязаетъ ее старуха, но, вѣдь, Вѣра все разскажетъ и опять-таки гибель неизбѣжна…
Анна Игнатьевна стояла у дверей, схватившись за ручку.
– Что же ты? – обратилась къ ней старуха. – Дразнишь меня что-ли?
Вдругъ счастливая мысль разомъ осѣнила Анну Игнатьевну, какъ это иногда бываетъ съ человѣкомъ въ самомъ затруднительномъ, безысходномъ положеніи.
Анна Игнатьевна вернулась къ матери и упала передъ нею на колѣни.
– Что ты? – удивилась старуха. – Чего тебѣ?… Дура, коли сына въ такомъ дѣлѣ защищаешь!… Я, можетъ, люблю его больше, чѣмъ ты и добра ему желаю, спасти его хочу…
– Онъ не виноватъ, маменька, не виноватъ!…
– Какъ?…
– He виноватъ… Это я его послала, я ему приказала… Для меня онъ у васъ деньги бралъ!…
