Как можно деликатнее переговорив с Костырко, я написал ему свои соображения и рекомендации:

"Мне понравилась первая половина статьи: постановка вопроса, выдержан­ный тон. И хотя не со всем я могу согласиться, это дела не меняет. Но при­мерно в середине начинаются противоречия и неувязки, а дальше повествова­ние вовсе уходит во что-то личное, мелкое, "домашнее". Апология Немзера, разборки с Басинским. В тоне появляются суетливость, наивное желание кого-то чем-то разубедить и т. д.

Вторая часть статьи, мне кажется, пока не выстроена — ни по смыслу, ни композиционно. Может быть, поработать еще?

И относительно предмета.

Так много "критики о критике", "критики по материалам критики": Кос­тырко пишет после Н. Ивановой, анализировавшей в "Новом мире" критику Немзера, который, в свою очередь, успел ответить ей в газете "Сегодня", и т. д. и т. п. Нет ли во всем этом заведомого тупика, неизбежного пустословия, вызван­ного ложной задачей? Самообслуживание, да еще в высокой степени. Боюсь, эта тема (если ее развивать дальше) будет все более уходить в себя. Что уж мы так уперлись в газету "Сегодня" и лично в Немзера? В конце кон­цов, это непристойно для журнала.

Хочется вернуться к неким простым началам. Например: критика — это оценка меры красоты и правды в произведении. И дальше договариваться, что есть красота и правда. Это действительно серьезно. А не хлопотать о том, что "должна" делать критика: учить, вести, разъяс­нять, обслуживать, хвалить, ругать?.. Каждый критик все равно будет делать, что захочет (и что ему по силам).

Читатели же поймут эти хлопоты и так: критики занимаются саморазогревом. Не имея что сказать о литературе, расписывают самих себя и свои дела".

Прочитав мой отзыв, Роднянская высокомерно бросила:

— У вас устаревшие представления. Современная критика не занимается "красо­той" и "правдой".

Чем же эта критика занимается — не уточнила.

(Бедная Ирина Бенционовна! В угаре борьбы, только чтобы меня окоротить, ей приходилось идти против самой себя. Ведь то, что пытался защитить я, относилось и к ее базисным эстетическим принципам. Не о том ли — зачем далеко ходить — напи­сала она в послесловии-комментарии к вышедшей таки в "Новом мире" статье Кос­тырко, испытывая явную неловкость за автора и поправляя его?)

Чтобы меня нейтрализовать, устроили внезапное совещание у главного: Василев­ский, Роднянская, Костырко, позвали и меня. Вот-де Сережа Костырко написал хоро­шую статью, но мнения могут быть разные, надо нам ее обсудить и утвердить окон­чательно.

А Залыгин относился к Костырко хорошо, почему-то считал его молодым. (хотя дело шло к полувековому юбилею!) и часто говорил мне, что тот пишет раз от разу грамотнее, развивается. Вот и на этом обсуждении сидел размягченный, радуясь, что все идет гладко, статью только нахваливают.

Когда дошло до меня, я сказал, что у меня есть замечания, я изложил их автору письменно и надеюсь, что они будут учтены. (Костырко недовольно потупился.)

— Ну, и все дела! — облегченно подвел итог Залыгин.

После поинтересовался все-таки, какие у меня претензии. Я показал ему процити­рованный выше свой отзыв. Всполошился: скажите им, что я вас полностью поддержи­ваю, пусть переделывает, и пора с этим безобразием кончать!..

Что там пошло в журнал, я даже не стал смотреть. Не сомневаюсь, что статья по­явилась в том самом виде, в каком была изначально.

Апофеозом этого междусобойчика стала "раскрутка" ОНЭКСИМбанка на литера­турную премию и заявление о создании вокруг этой премии — не жюри, нет! — "Ака­демии русской современной словесности" (сокращенно АРС'С). По образцу Француз­ской академии. Одними из первых в число "бессмертных" вошли, как легко догадать­ся, все те же Немзер, Костырко и Василевский. Последний обзавелся по такому слу­чаю визиткой, в которой именовал себя "действительным членом академии", и самым серьезным образом на страницах "Нового мира" комментировал:

"Действительный член АРС’С Алла Латынина считает, что премия, возможно, займет место главной литературной награды страны, которое до сих пор оставалось вакантным. А действительный член АРС’С Вячеслав Курицын считает, что решение жюри знаменует перс­пективный поворот в поэтической моде... О премированной книге Ивана Жданова см. так­же статью действительного члена АРС’С Натальи Ивановой..."

Странная, вообще-то, затея — учреждать академию (академию!) по поводу неко­торой где-то выпрошенной суммы денег. Искренне сожалею о нескольких достой­ных литераторах, соблаговоливших украсить ее своими именами. В этом суть произ­веденного в умах части "обуржуазившейся" интеллигенции переворота: деньги могут все!

Конечно, говорить о клановой чистоте, о единой линии поведения истерзанного интригами журнала не приходилось. Тут-то и пригодилось оппонентам Залыгина старое, еще стреляновское обвинение:

— Для чего выходит "Новый мир" в 1996 году? — вопрошал Василевский на заседа­нии редколлегии, чувствуя теперь за плечами дыхание Киреева. — Для какого читате­ля? Каким должен быть образ журнала? У каждого из нас он свой. Если консенсус и достигается, то лишь случайно. У "Нового мира" отсутствует выработанная концепция!

(Наедине со мной он находил совсем другие слова: "Мы ведь все тут разные? По­этому и журнал выходит интересный, разнообразный. Вот и ладно. Вот и хорошо", — с отчетливой интонацией Иудушки Головлева...

Человек, который столь простодушно дурачит окружающих, рассчитывает, вероятно, на их слабоумие. Вынужден согласиться с Василевским: я иногда оказывался настоящим идиотом. Когда Залыгин, уставший от разрушительной работы Василев­ского, твердо решил его уволить и уже подыскивал замену, когда ко мне прибежала перепуганная Роза Всеволодовна:

— Скажите Сергею Павловичу, что этого не следует делать, Андрюша так привязан к журналу!.. — я пошел и сказал. Я действительно все эти годы верил, что с ним, несмотря ни на что, можно иметь дело.)

Между тем (возвращаясь к журналу) именно в 96 году “Новый мир" предлагал чита­телю роскошество, какого тот не знал много лет до и не увидит после. Без ложной скромности могу признать, что на нежданном этом расцвете сказались и мои полу­торагодовые усилия. Тут и дневники Игоря Дедкова, начавшие публиковаться по моей инициативе и на несколько лет вперед обеспечившие журналу читательское внима­ние, а самим читателям — подзабытое ими наслаждение беседы с умным и благород­ным человеком. Тут и блистательная сатира Михаила Кураева, за которую я боролся чуть ли не один против всех (об этом речь впереди). Тут (если обратиться к прозе) и уже упомянутый мной "букеровский" роман Азольского, и впервые так ярко раскрыв­шийся в рассказах Борис Екимов, и произительные этюды покойного ныне Яна Гольцмана, и открытый журналом Дмитрий Липскеров, и основательно (что там ни гово­ри) дебютировавший молодой Антон Уткин, а из "классиков" — Астафьев, Залыгин, Искандер, Битов...

Битов, которого высокоморальные "консерваторы" (исключая, пожалуй, Роднян­скую) жутко не любили (как же, в "Плейбое" напечатался!), в дни подготовки своей рукописи бывал в редакции, мы с ним беседовали о неопределенном и безрадостном будущем "Нового мира". Зачем "ушли" Инну Борисову? Зачем не дали работать Анато­лию Киму, который вполне мог стать преемником Залыгина? На эти его вопросы у меня ответов не было, я мог лишь сожалеть о случившемся вместе с ним.

— А у вас не было желания сюда прийти? Сергей Павлович на такое не намекал?..

— Он, наверное, хотел бы этого. Но я не могу приходить на готовое. Мне надо сделать что-нибудь свое, да?

Раз появился в конце дня пьяный и, сидя со мной и Киреевым в буфете за подне­сенной ему стопкой, заговорил о том самом — о "происхождении", о том, что "одно к другому тянется и сцепляется по принципу родства". Сослался при этом на судьбу Залыгина и почему-то — мою. Я сказал, что в моем роду, не считая меня самого и отца, было пять поколений читающих крестьян-старообрядцев. Ему слова про "пять поко­лений читающих" страшно понравились, но и против кучкования нынешних "графьев" он ничего не имел против: пускай.