Вдруг:

— Меня зачислят в антисемиты!

И — пошел поливать евреев, что лечили его на "одре" (незадолго до того ему выре­зали опухоль мозга). Один из врачей поставил диагноз: "Писатель".

— Такой диагноз надо сохранить, — сказал я.

— А он хранится в истории болезни. Там так и написано: "Писатель. На контакт не идет". Я знаю, почему выкарабкался. Живут те, кому что-то еще надо сделать. Как Сергей Павлович, да? Я нужен России.

У Битова предрассудков не было.

Тогда или в другой раз, уже не помню, заглянул Залыгин — попрощаться перед уходом домой, удивленно обрадовался Битову:

— Все писатели стараются быть или казаться оригинальными, а вот Андрей из тех, кому не нужно стараться: он всегда оригинален.

— Завтра тяжелый день, Сергей Павлович. Остерегайтесь, — серьезно сказал Би­тов.

— А я завтра не работаю. Завтра у нас никто не работает. Демократия! Мы ведь демократы, хоть и стараемся не показывать виду.

ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

В том году выбирали президента (не АОЗТ "Редакция журнала "Новый мир”, а Рос­сии).

Егор Яковлев с экрана телевизора рассказывал свежий анекдот:

"— Выберут Ельцина.

— А если не выберут?

— Тогда останется прежний президент!"

Роднянская решила вложить лепту в "победу демократии" и заказала Валерию Сендерову, серьезному публицисту и автору "Нового мира", разгромную рецензию на какую-то книжонку Зюганова. Сколько ни объяснял ей, что такая выходка была бы недостойна журнала, все сказанное воспринималось только под одним углом зрения: я "красный", следовательно — за коммунистов!

Рецензия получилась невыразительной и банальной, как агитка (таков уж матери­ал). Залыгин ее забраковал, о чем Роднянская чуть ли не целый год поминала и сожа­лела. Впрочем, "сожалела" — не то слово: ее высказывания всегда имели обвинитель­ный уклон (в первую голову против меня, конечно). И Сергей Павлович, чтобы не обострять, согласно кивал: да, промашку допустили. Надо было напечатать. Хотя предложи ему ту статью еще раз, наверняка бы снова отклонил и нашел тому убеди­тельные основания...

Как он относился к происходящему в стране?

Я уже упоминал, что в конце 1994 года, когда я только пришел работать в журнал, он охарактеризовал ситуацию как "демократическую трагедию".

Весной 1996 года в статье о "Новом мире", предназначенной для зарубежного жур­нала, писал так:

"Не будучи ни правыми, ни левыми, мы неизменно подвергаемся критике и с той, и с другой стороны, критиковать "Новый мир" — это и модно, и престижно.

Нужно сказать, что отстранение от политики — дело трудное и в нравственном отноше­нии. Вот идет совершенно бессмысленная война в Чечне — не может же журнал отстранить­ся от этого события? Предстоят выборы президента — и нам тоже нужно определиться, кого мы поддерживаем: демократа Ельцина или коммуниста Зюганова?

Ельцин виновен в той же чеченской войне, в том чудовищном беспорядке, который ца­рит в стране. Поддерживать Ельцина — значит утверждать весь этот хаос.

Зюганов, тот обещает все это устранить, все наладить. Но ведь это обещания, и не более того. Как все это Зюганов сделает — он не говорит, но ясно одно: если коммунисты вернут­ся к власти — это надолго, следующих свободных выборов они не допустят, конституцию, не задумываясь, перекроят на свой лад.

Коммунисты действуют проницательно в вопросах захвата власти, но когда власть в их руках — законов для них нет никаких, а раз так — репрессии и ГУЛАГ неизбежны.

У Зюганова больше шансов на победу, но поддерживать его наш журнал не будет, нет.

В нашем журнале собрались люди, которые и никогда-то в коммунистической партии не состояли и состоять не будут. Дело лично каждого — за кого голосовать, но публиковать прозюгановские материалы желания нет ни у кого из нас, и нам предстоит выбирать прези­дента исходя не из принципа "кто хуже, а кто лучше", не из того, кто хуже, а кто еще хуже.

Этот почти что невероятный тезис нам приходится осуществлять нынче в повседневной работе журнала".

Отсюда видно, что Залыгин рассматривал ситуацию 1996 года (при всех стыдли­вых оговорках) в рамках банальной оппозиции "Ельцин — Зюганов", имея в виду опас­ность реставрации коммунистического режима (конечно же, мнимую, раскрученную ельцинским окружением не без помощи самой КПРФ). В чем, надо сказать, был не одинок. "Голосуй, или проиграешь!" — в ответ на этот слоган даже Сарра Израилевна в своей дежурке победно вздымала сухонький кулачок. Так мыслили не только на чет­вертом этаже, но и "простые" новомирцы. Думаю, окружение (родные, знакомые, соседи по Переделкину, сослуживцы — боявшиеся "потерять все") сильно влияло на Залыгина. Оказавшись в самый день выборов прикованным к постели, он панически боялся, что не сможет отдать свой голос за Ельцина (вел об этом нервные телефон­ные переговоры с секретаршей)... Но было в его настроении что-то и от всегдашне­го крепкого залыгинского здравого смысла. Особенного, отдельного от "демократов".

"Свобода выбора в России — это свобода гибели? Но и без нее нельзя...

Обогащение возможно, если в государстве возрастает производство (ФРГ).

Обогащение возможно за счет финансовых операций, если имеет место долголетняя государственная стабильность (Швейцария).

Если же ни того, ни другого нет и в помине (Россия), за счет чего возникает класс не­многочисленных богатых, очень богатых людей?

За счет обнищания другого класса. Снова империализм?

Или — феодализм?"

Это из сочинения Залыгина "Свобода выбора", вышедшего в шестом номере "Ново­го мира" за 1996 год, как раз к выборам президента. Можно сказать, косвенный ответ Роднянской с ее неудавшейся лептой.

Оттуда же:

"Президенты: подумать только — жить под постоянной охраной, каждый Божий день своего существования расписывать по часам-минутам — что, когда, о чем, зачем и почему; каждый день обязательно что-нибудь обещать; никогда не принадлежать самому себе; да мало ли еще какие муки, но ко всем этим мукам человек рвется, из кожи лезет, расходует себя на интриги, на хитрости, на подлости, и все потому, что власть — тоже потребность..."

Эта великая пошлость истории, Боже! Залыгин писал про нее в то самое лето, ког­да Чубайс раскрыл "заговор" Коржакова, Барсукова и "их духовного отца" Сосковца, когда проигрывающий Зюганову Ельцин перекупал голоса генерала Лебедя, назначив его секретарем Совета Безопасности и своим помощником, а затем с помощью того же Зюганова рушил опасно выросшую популярность Лебедя и, наконец, с подачи Чубайса объявлял народу о его отставке... По телевидению многократно показывали натужный синхрон: Ельцин в больнице подписывает Указ об освобождении Лебедя со всех постов и сам медленно читает то, что подписывает. В костюме и при галсту­ке, а не в кофте, каким привыкла видеть его страна во время болезни, когда он про­сто кого-нибудь невнятно "журил". Это могло значить только одно: всесильный Чу­байс боится. Очень. "Ладно, увольняйте", — бросал, наверное, утомленный его при­ставаниями Ельцин. А Чубайс: "Нет уж, лучше это сделать вам самому, и приодеться, и прочесть вслух, а не то подумают, что народу показали старую запись, где вы под­писывали совсем другую бумагу!"

— Лежачего не бьют! — скажет после этого про Ельцина уязвленный Лебедь... Как я их всех тогда понимал! Как чувствовал позже тоску и безысходность немощ-ного президента, подыскавшего себе новую опору в лице разумного, преданного, дисциплинированного Бордюжи — еще одного генерала — и попытавшегося взвалить на него свое жуткое хозяйство, чтоб разобрался и навел порядок... Но бравые моло­дые генералы хороши в честном бою, а не там, где "дерьмо летает".