— Сдохнуть хочешь? — у Барри болит голова: боль давит череп где-то в районе затылка, и он чертовски устал от ее выходок, от истерик и этих слезливых взглядов. — Если будешь так продолжать, все именно этим и закончится.

      — А ты и рад будешь, — шипит Кейтлин и сжимает руки в кулаки; слезы катятся по щекам. — У тебя же есть твоя дорогая сестричка, твоя распрекрасная Айрис, от которой никаких проблем. Никаких больше преград, когда я сдохну. Так может, мне умереть прямо сейчас? Хочешь? Этого хочешь?

      — Я хочу, чтобы ты успокоилась, иначе мне придется позвать врача, — обрывает начинающуюся истерику он. — Кейтлин, что с тобой случилось? Когда ты дошла до такого? Скоро за дозу будешь тело свое предлагать?

      — Тебе-то какое дело, а? У тебя есть Айрис.

      — Айрис тут совершенно не причем. Мы говорим о тебе и о твоей зависимости.

      — У меня нет зависимости. У меня есть только муж, которому плевать на меня. Почему ты не можешь любить меня так, как любишь ее? А? Чем я хуже?

      — Ты прекрасно знаешь, что я любил тебя, Кейтлин. Я любил тебя так, как никого не любил, когда мы поженились. Но я чертовски ошибся, когда стал позволять тебе слишком много. Я просто хотел сделать тебя счастливой, но проморгал тот момент, когда счастье, в твоем понимании, стало синонимом кокаина. Я виноват перед тобой, Кейт, и хочу помочь все исправить, но я не смогу спасти тебя, пока ты сама не захочешь спасения.

      — Мне не нужна твоя помощь, — она ударяет кулаками себя по коленям. — Я хочу, чтобы ты любил меня! Я хочу, чтобы ты любил меня, как раньше.

      — Разве? Ты хочешь, чтобы я любил тебя? Сомневаюсь. Ты хочешь, чтобы я снова был твоим ручным псом, которым ты можешь крутить, как тебе вздумается, а он только и будет, что заглядывать тебе в рот. Этого с меня хватит. Я слишком долго любил тебя, в то время как ты путала любовь с обладанием, — Барри целует ее в лоб. — Если захочешь хоть что-то изменить в своей жизни, позвони мне, хорошо?

      — Иди к черту, Бэмби, — она бросает в него подушкой, глотая слезы. Игла капельницы вырывается из вены. Барри вздыхает и выходит из палаты, набирая номер ее матери.

      — Прости, Кейт, я не хотел до этого доводить, но ты вынудила меня, — бормочет он, слушая длинные гудки.

#

      Кейтлин сбегает из больницы: улучает момент, когда медбрат, которому было сказано следить за ней, теряет бдительность, и, быстро переодевшись в заранее принесенную Линдой сменную одежду, петляет коридорами, спускается по пожарной лестнице. Она чуть не сталкивается с Барри в холле, но он слишком занят разговором по телефону в ожидании прибытия лифта, чтобы заметить ее. Ей было бы обидно, не будь она настолько поглощена желанием уйти отсюда, пока, сославшись на якобы существующую зависимость, муж не упек ее в реабилитационный центр.

      Идти некуда; она идет к Хантеру.

      Он удивляется, когда находит ее сидящей на полу возле своей двери. У нее полопавшиеся капилляры вокруг радужки, бледные губы и какое-то затравленное выражение лица. Глаза мгновенно начинают блестеть от слез, стоит ей увидеть его.

      — Мне просто больше некуда пойти, — шепчет она, цепляясь за него; у нее подгибаются колени, растрепаны волосы, и Хантер не знает, что и думать. Его затапливает страх вперемешку с яростью, когда он заводит ее в свою квартиру. — Только не отдавай меня им, — Кейтлин шепчет, усаживаясь в кресло, кусая губы и прижимая дрожащие руки к груди.

      — Что случилось? — он подает ей стакан с водой, и она пьет жадно, давится.

      — Они хотят запихнуть меня в лечебницу, я знаю. Это все Бэмби. Он считает меня наркоманкой, но я не наркоманка, Хантер! Я не наркоманка! Я нюхаю кокаин, но это баловство! Мне не нужно в больницу! Я сама справлюсь! Ты веришь мне, Хантер? — стакан выпадает из ее рук, когда она хватает его ладони, сжимает пальцы. — Мне не нужно в лечебницу!

      — Я не отдам им тебя, — он прижимает ее к себе, гладит лопатки, целуя волосы. — Я никому тебя не отдам. Никогда.

      Стук в дверь заставляет Кейтлин вздрогнуть. Она смотрит затравленным зверем, вжимаясь в кресло.

      — Не отдавай меня им, — безмолвно шепчет, и в ее голосе столько мольбы, что у Хантера сжимается сердце, когда он идет открывать; стук повторяется.

      На пороге стоит высокая подтянутая женщина, смотрит холодно, скользит по нему без интереса; холодные голубые глаза больше похожи на льдинки, отколовшиеся от айсберга.

      — Где Кейтлин? — без предисловий переходит к делу, проходит в квартиру. Хантер преграждает ей путь. Женщина смеряет его оценивающе-высокомерным взглядом, словно увиденное заставляет ее прийти к неутешительным выводам: стоящий перед ней мужчина не того социального положения, чтобы была необходимость любезничать. — Вы, я полагаю, мистер Соломон. Бартоломью рассказывал о вас. Я мать Кейтлин. Где она? — не дожидаясь ответа, женщина обходит его и идет в комнату. — Вставай. Мы уезжаем, — презрительно бросает она дочери.

      — Я никуда с тобой не поеду.

      — Разве похоже, что я спрашиваю? — женщина скептически приподнимает бровь.

      — А разве похоже, что я собираюсь тебя слушать? — парирует Кейтлин. — Я с тобой никуда не поеду. И с Бэмби тоже, можешь ему так и передать.

      — Тебе нужна помощь, Кейт, — голос женщины чуть смягчается.

      — Мне нужно, чтобы вы все оставили меня в покое, — шипит Кейтлин. — И ты, и твой дорогой Бартоломью, — передразнивает тон матери. — Мне не нужна помощь. У меня все отлично.

      — Не заметно. Собирайся. Я жду.

      — Я никуда с тобой не поеду, — Кейтлин вскакивает с кресла, но стоит позади Хантера. — Выметайся отсюда. Видеть тебя не хочу. Ни тебя, ни его. Никого. И в больницу я не вернусь.

      — Никого, значит? Еще скажи, что знать нас не хочешь. Прекрати вести себя как маленький ребенок. Мне стыдно за тебя.