<p>

  Кейтлин курит на кухне; запивает никотин кофеином и чертит из рассыпанного на столе сахара линии, похожие на дорожки кокаина. Она втирает сахар в десны, царапая их, облизывает пальцы и думает, что пора звонить своему дилеру.

      — Хоть бы окно открыла, что ли, — ворчит Барри, морщась от запаха сигаретного дыма, который, наполнив кухню, начинает выползать в коридор. — Почему ты не можешь курить в форточку?

      — Это и мой дом тоже, Бэмби, так что могу курить хоть в кровати, — Кейтлин хрипловато смеется, но окно все же открывает; на улице сильный ветер, и он залетает в квартиру, треплет волосы. — Ты сегодня на удивление рано.

      — Только не говори, что ждала моего возвращения, — хмыкает Барри и подходит к кофеварке, чтобы налить кофе; от его взгляда не укрывается, как оголяются бедра жены, когда она тянется, вставая на носочки. Рубашка, используемая ею вместо домашней одежды, полностью оголяет ягодицы, когда она высовывается в окно, перегибаясь через подоконник.

      — Я просто никак не могла решить, из какого ресторана заказать ужин: из итальянского или китайского, — она продолжает практически висеть на подоконнике, рассматривая, как далеко внизу по улицам передвигается людское море. Барри опирается на угол кухонного стола и рассматривает открывающийся ему вид; белья на ней нет.

      — Из итальянского, но я сегодня ужинаю не дома: у меня встреча. И когда ты бросишь курить? Здесь просто невозможно находиться: все прокурено. У меня подушка табачным дымом пахнет.

      — Ты не такой частый гость, чтобы заботиться о том, чем пахнет наволочка, на которой ты толком не спишь.

      — Я забочусь о твоем здоровье. От этого зависит здоровье наших детей.

      — Прекрати этот фарс, Бэмби. Мы оба прекрасно знаем, что не от меня ты хочешь детей, — Кейтлин резко выпрямляется и с громким стуком закрывает окно. — А наш брачный контракт не содержит пункта, обязывающего меня родить тебе наследника.

      — Это не значит, что наши родители не ожидают его рождения, — Барри неспешно цедит кофе; Кейтлин поджигает новую сигарету, но не курит: просто кладет ее тлеть в пепельницу.

      — Моя мать может ждать хоть Второго Пришествия или очередного Ледникового Периода, если ей так хочется. С нее достаточно того, что удалось продать меня с аукциона, на котором твоя семья сделала самые высокие ставки, — она легонько дует на тлеющий огонек, раззадоривая его. Барри практически швыряет чашку с кофе на стол, отчего на столешнице тут же расплываются коричневые пятна. Он тушит сигарету с остервенением, вдавливает в хрусталь так, что белеют фаланги пальцев.

      — Ты что, издеваешься надо мной?

      — Не принимай на свой счет, Бэмби, — Кейтлин смеется, и ее пальцы скользят по его щеке. — Просто мне скучно.

      — Тогда странно видеть тебя здесь. Обычно подобные проблемы ты решаешь, находясь вне дома, — он перехватывает ее руку за запястье и отводит от своего лица; ее это никак не задевает. Она лишь усмехается и вливает в себя остатки кофе.

      — Как раз собиралась уходить. Передавай привет Айрис, Бэмби, — она звонко целует воздух прямо возле его уха, и Барри морщится, а после распахивает окно: от запаха табака начинает подташнивать.

#

      У Линды новое увлечение — картинные галереи, и Кейтлин вынуждена цедить выдохшееся шампанское из бокала, бродя по искривленным коридорам и рассматривая мазню, которую окружающие усиленно называют искусством. Линда куда-то пропала; наверно, ищет материал для статьи.

      Кейтлин останавливается возле картины, на которой изображен розовый куст во время грозы: лепестки падают на землю, сбиваемые крупными каплями, и ветки прижимаются вниз, пока вдалеке, среди свинцовых облаков мелькает пронзительно-голубая молния. Кейтлин чуть склоняет голову набок, создавая впечатление заинтересованности; розовые лепестки падают на землю, молния сверкает вдалеке. Если смотреть долго, не моргая, то начинает казаться, будто картинка движется.

      — Вам нравится? — основание шеи щекочет чей-то незнакомый голос, и она ежится, чуть прикусывая ободок фужера.

      — Я не разбираюсь в живописи, чтобы судить, — пожимает плечами и медленно поворачивается лицом к собеседнику. Им оказывается высокий блондин с заинтересованным взглядом темно-голубых глаз, оттенок которых чем-то напоминает небо на картине.

      — А разве нужно разбираться в живописи, чтобы судить о том, что нравится? Проблема нашего общества: все считают, что выносить вердикты могут лишь те, кто получил соответствующее образование.

      — Тогда вы считаете, что судить может любой?

      — Если речь идет об искусстве, то да. Главное — это эмоции, которые искусство вызывает у человека, а не то, какой смысл в него вкладывает критик.

      — А если речь идет не об искусстве, а, допустим, о человеке и его поведении?

      — Зависит от поведения. Если человек не опасен для общества, то какая разница, как он себя ведет? Но вы так и не ответили на мой вопрос: вам нравится картина?

      — Я отношусь к ней так же, как ко всем остальным картинам в этом помещении: мне они безразличны.

      — Или, быть может, вы просто не готовы и самой себе признаться, насколько они вас трогают на самом деле, — незнакомец улыбается и, извинившись, отходит к невысокому латиноамериканцу, активно жестикулирующему для привлечения внимания. Кейтлин хмыкает и допивает содержимое бокала одним глотком.

      — Это ты с ним сейчас разговаривала? — спрашивает подошедшая Линда, кивая в сторону блондина, который с легкой улыбкой выслушивает чересчур активный и насыщенный монолог своего собеседника.

      — Да, а что такое? — Кейтлин ловит себя на мысли о том, что придирчиво рассматривает размах плеч и задницу незнакомца, не обращая внимания на подругу. Линде приходится ущипнуть ее за предплечье. — Ауч. Что ты творишь?

      — Это автор картины, вот что, — Паркер тычет пальцем в небольшую карточку с именем, прячущуюся прямо под массивной рамой. — Джей Гаррик. Надеюсь, ты не наговорила ему гадостей. Он милый, однако не особо талантливый. Крепкий середнячок. Не поднимется выше, чем есть сейчас. Даже жалко его.