Она отвела взгляд от этого ангела смерти, посмотрела на меня, а я лишь прошептала: «Мамочка…»

И сразу же мой будущий убийца положил свои руки на руки женщины и прошипел: «Это не твой сын. Это – демон. Он скажет все, что угодно, лишь бы уцелеть».

И моя мать отвернулась от меня. Со слезами, сбегавшими по ее щекам, она прошептала: «Да смилуется Господь». Но над кем, так и не решилась произнести.

Я пыталась начать двигаться, извиваться и кричать, взывая к матери, когда они уводили ее, но она даже не оглянулась, и мне трудно было винить ее. По правде говоря, я ведь даже не знала ее имени.

На следующее утро в предрассветный час меня вывели во двор, который окружали серые стены с окнами, наглухо закрытыми ставнями. Когда-то этот дом принадлежал великому человеку, но в наступивший век стали и пара превратился в запущенные руины, в монумент имперским амбициям.

Погребальный костер уже был сооружен в центре двора, и облаченные в красные рясы хозяева моей судьбы выстроились вокруг него с опущенными головами, со скрещенными на груди руками в перчатках. В металлической жаровне, стоявшей неподалеку, тлели угли. Ритуал облегчает акт убийства, позволяя сосредоточить внимание на его внешних проявлениях. Увидев костер, я снова забилась в истерике и принялась громко кричать, но меня волоком дотащили до столба и заставили пасть на колени. Передо мной возник священник; длинная черная ряса почти закрывала такую же черную обувь. Он воздел руки, благословляя если не меня, то просто тело, которое собирались предать огню, а до меня дошло, что даже под очень длинной рясой могла скрываться голая волосатая нога. И если прежде вопрос, что носят священники под сутанами, никогда особо не занимал меня, то теперь он приобрел исключительную важность. И я повалилась вперед, упершись в камни жестким ошейником, словно стараясь удавиться, хотя он при этом действительно больно впился в трахею и чуть не перекрыл дыхание. Охранник, удерживавший меня, под тяжестью моего веса подался вперед, когда я припала к мостовой, а святой отец отшатнулся, сам, видимо, потрясенный своей способностью вызывать столь глубокое раскаяние. На кратчайшее мгновение я почувствовала, что давление на мое горло ослабло. Я открыла глаза, толкнулась вперед на животе, а потом, оскалив зубы, просунула голову под одежды священника и изо всех сил укусила то, что скрывалось под ними.

Моего лица коснулись волоски, ткань лезла в глаза, во рту появился вкус крови. Священник едва успел издать испуганный и удивленный возглас, когда я совершила прыжок и сделала несколько шагов назад с развевавшейся вокруг ног сутаной. А закованного в кандалы юношу оттащили от меня, ударив дубинкой по голове. Я еще немного попятилась и, хотя мои руки сильно дрожали, произнесла на чистейшем итальянском языке: «Во имя Божье! Уйди от нас с миром!» А потом отвернулась, стараясь восстановить дыхание.

По моей лодыжке стекала кровь от свежего укуса, но из-за сутаны никто этого не замечал. Между тем невероятно изумленное тело в ошейнике открыло глаза и, когда они начали привязывать его к столбу, завопило в полном замешательстве: «Что происходит? Помогите мне! Помогите! Что происходит?!»

Я оглядела своих немногословных спутников. Толстые перчатки, длинные рясы, почти никакой возможности для проникновения. Стражник взял углей из жаровни и запалил трут. Тело у столба посмотрело на меня и вдруг выкрикнуло:

– Отец небесный! Помоги мне, молю тебя!

Рука в перчатке тяжело легла мне на плечо и тихий голос спросил по-французски:

– Надеюсь, он не успел прикоснуться к вам, святой отец?

Я посмотрела в глаза за плотно облегавшей лицо красной маской и покачала головой:

– Нет, мое облачение защитило меня.

Глаза подозрительно сощурились, и до меня дошло, что едва ли обладатель моего нового тела мог в совершенстве владеть французским языком.

Библия выпала из моих рук, и когда мужчина в рясе еще только начал поворачиваться, чтобы обратиться к своим товарищам, я сбила с его головы шляпу и сорвала с лица маску, вцепившись одной рукой ему в горло, а другую прижав к его глазам. Он лишь попытался начать сопротивляться, как я уже переключилась, развернувшись, чтобы вонзить локоть в толстое брюхо священника. Мое тело стало высоким, немолодым, но поджарым и крепким. На поясе у меня висел кинжал и пистолет на коротком шнуре, из которого я выстрелила в первого же из мужчин, попытавшегося стрелять в меня. От трута уже занялись дрова в костре, появилось пламя. Повалил черный дым, и тело у столба зашлось в истошном крике, но группе в красном было не до него: они задвигались, выхватывая оружие, подавая друг другу сигналы тревоги. И тогда я пригнулась, сложила руки вместе и бросилась головой вперед на ближайшего ко мне мужчину, врезавшись в него и опрокинув наземь. Громыхнул выстрел, и что-то взорвалось внутри меня, порвав легкое и раздробив кость. Я повалилась назад, чувствуя не столько боль в груди, сколько глубочайший шок, а звук выстрела эхом отдавался у меня в ушах. Мужчина, стрелявший в меня, стоял в каких-то пятнадцати футах и перезаряжал пистолет. Я с трудом поднялась на ноги, ощущая кровь на всем своем теле, и подбежала к нему, на ходу сдергивая перчатку с правой руки, но он успел перезарядить пистолет и произвести новый выстрел.

Удар пули заставил меня описать почти полный пируэт, и, падая, я попыталась схватиться за что угодно, за любой попавшийся под руку предмет, и таким предметом оказался сам стрелок. Мои пальцы разорвали рясу на его груди. Я прикоснулась к его теплой ключице и – о блаженный момент, о благословенное чудо! – совершила новый прыжок в совершенно целое, здоровое тело.

Человек, впившийся пальцами в мою ключицу, больше не смог держаться за нее, замертво повалившись к моим ногам с пробитыми легкими, с разорванной в клочья грудью, с покрытым его собственной кровью лицом.

Теперь уже все кричали, все достали пистолеты и размахивали кинжалами, но в воцарившейся неразберихе никто точно не знал, в кого ему стрелять. Я повернулась, ища взглядом выход, тот путь, которым меня привели сюда. И когда пламя за моей спиной полыхнуло с яростной силой, бросила пистолет и побежала.

Позади на костре уже бился в агонии человек, когда огонь стал лизать его плоть, а кожа на ногах начала пузыриться и шипеть от жара. Я же продолжала бежать.

В последние годы я, кого мои противники называли фамилией Кеплер, но чье тело, садившееся в автобус, который отправлялся в 07.30 на Братиславу, числилось по документам неким Койлом, старалась делать все как можно более правильно. Хотя нельзя сказать, что это у меня получалось наилучшим образом.

Вот и сейчас в маленькой комнатке маленькой квартирки маленького городка совсем юная девушка со шрамами на руках, очнувшись, сидела в страхе, не понимая, когда она успела навести в своем доме порядок, но готовая продолжать жить все той же жизнью, потому что такая судьба была предначертана только ей и никому другому. Она не понимала, что и как изменилось за какие-то, казалось бы, секунды.

И так было всегда. Последствия моих действий ощущали на себе лишь те, кого я оставляла в своем прошлом.

Автобус трясся по дорогам Словакии мимо крохотных деревень, подсаживая в одной из них старушку, в другой – пару влюбленных подростков, причем на остановке в салон редко входило больше шести-семи человек.

В нужном мне месте официальной остановки не было, но водитель знал, где меня высадить, и притормозил у часовни Святого Христофора, откуда протянулась проселочная дорога, обрамленная по обеим сторонам буками. Почва отсырела и покрылась слизью из подгнивших желтых листьев. Я шла в сторону напоминавшего огромное серое надгробие здания, вокруг которого росла полегшая трава, а рядом виднелась все еще покрытая цветками лилий поверхность пруда. Перед входной дверью располагался давно не используемый, забитый мхом фонтан. Снаружи окна были забраны железными решетками. На деревянной табличке значилось: ПРИЮТ «ДОМИНИКО». ПОЖАЛУЙСТА, ОТМЕТЬТЕСЬ У ДЕЖУРНОЙ.