— Телеграфист мой знакомый, Даниленко. Он скорее согласится…

— Пошли, — Каморный не хотел терять времени, и снова безмолвная цепочка людей двинулась по протоптанной снежной тропочке. Она по косогору привела их к радиостанции, В мачте антенны едва слышно гудело и посвистывало. Окна радиостанции были освещены.

— Часовой внутри греется, — шепнул Каморному Виктор Нурмилет.

— Выманить его надо сюда, — отозвался Каморный.

— Я войду. Часовому скажу что-нибудь, чтобы он вышел. А вы его ждите, — тихо сказал Клещин.

— Давай! — Баляев от нетерпения переступил с ноги на ногу. — Я его встречу, как лисица зайца!

Шахтеры и Каморный прижались к шершавой стене по сторонам двери, в которую вошел Клещин. Они не замечали холода, не слышали голосов полярной ночи. Они ждали, готовые в любой миг начать борьбу. Они думали о Клещине, но не могли представить, что он в этот момент делал, говорил, и это было мучительнее всего…

Клещин вошел в радиостанцию, нарочно сильно хлопнув дверью, и оказался в небольшом темном коридорчике. Из него в аппаратную вела вторая дверь, она не была плотно прикрыта, и сквозь щель падал электрический свет. Из-за двери доносилось гудение аппаратуры. Клещин едва успел взяться за ручку, как дверь распахнулась и на Клещина хлынул свет, ослепил его. Он невольно зажмурился и услышал грубый окрик:

— Ты чего сюда приперся? Запрещено! Проваливай!

Клещин увидел одного из милиционеров Струкова, в руках у него была винтовка. Он всматривался в Клещина, но, видимо, не знал его, потому что сказал:

— Спьяну, что ли, забрел? Пшел отсюда!

— Медведь там! — плаксивым голосом сказал Клещин. — Вот я и скрылся тут. Слопает, мохнатый, и пикнуть не успеешь.

— Медведь? — часовой недоверчиво смотрел на Клещина. — С перепоя тебе медведь привиделся!

— Ей-богу! — перекрестился Клещин. — За мной до станции гнался.

Клещин после подъема по косогору все еще часто дышал и к тому же он нервничал, и его вид убедил часового. Он все же спросил:

— Не врешь?

— Пульни в него, — попросил Клещин. — Не то задерет первого, кто повстречается. Боюсь я домой идти…

В милиционере проснулся охотник. Он передернул затвор винтовки:

— Сейчас я его, косолапого, уложу. А ты не ходи туда, — он мотнул головой в сторону аппаратной. — Запрещено. Жди меня тут.

— Ладно! — кивнул Клещин.

Часовой осторожно приоткрыл входную дверь, чтобы не вспугнуть зверя, и вышел за нее. В тот же миг на его голову обрушился увесистый кулак Баляева, а Каморный вырвал из рук милиционера винтовку, прежде чем он успел выстрелить. Часовой негромко вскрикнул и рухнул к ногам шахтера.

Баляев подхватил часового и вместе с ним вошел в коридор. Шахтеры и Каморный последовали за ним. Клещин стоял на пороге аппаратной. Он подал товарищам знак, что все спокойно. Баляев опустил часового на пол и приказал щербатому шахтеру:

— Сторожи. Очухается — пусть молчит. Будет ерепениться — по башке пистолей!

Каморный, а за ним шахтеры подошли к Клещину и заглянули в комнату. За аппаратом в наушниках сидел Учватов. Низко наклонившись над столом, он что-то быстро записывал. Его присутствие на станции было неприятной неожиданностью. Они думали, что он сейчас гуляет с коммерсантами, обмывает декларацию. Знакомого Клещину телеграфиста не оказалось. Учватов так увлекся работой, что не замечал появившихся людей, да и сыпавшие торопливой морзянкой наушники отгородили его от всего окружающего. Каморный оглядел товарищей и первым переступил порог. С браунингом в руке он подошел к Учватову и тронул его за плечо. Начальник радиостанции повернул голову и, увидев направленное на него оружие, пронзительно закричал. Из его рук выпал карандаш. Лицо стало бледным, а глаза округлились, стали от страха бессмысленными.

Каморный отвесил ему звонкую оплеуху:

— Молчать!

Учватов послушно захлопнул рот. Он все еще сидел на стуле, навалившись боком на стол. На нем по-прежнему были наушники. В них слышалось попискивание передачи какой-то станции. Каморный приказал:

— Продолжай принимать!

Учватов, не сводя с него глаз, нашарил карандаш, крепко стиснул его в пальцах и боязливо повернулся на стуле. Он опасался, что ему выстрелят в затылок, и сидел, съежившись, подняв плечи и уставившись в бумагу немигающими глазами. Каморный снова толкнул его в плечо:

— Работай!

Учватов вздрогнул и стал записывать передачу. Каморный не отходил от него. Агибалов встал у входа в соседнюю комнату, где дежурил моторист. Клещин и остальные шахтеры обыскали все помещение, но ничего интересного не нашли. Рули и Бирич запретили Учватову оставлять на радиостанции копии принятых радиотелеграмм и подлинники переданных. Была Только книга, в которой дежурный телеграфист отмечал время приема и передач.

— Не густо, — Клещин был разочарован, но Баляев его успокоил:

— Потрясем Учватова.

Они терпеливо ждали, пока начальник радиостанции не окончил прием. Он медленно снял наушники, осторожно положил их на стол и посмотрел на Каморного. Лицо Учватова было мокрым от пота, а губы пересохли. Каморный взял бланк, густо исписанный Учватовым, и стал читать вслух, чтобы все слышали:

«Ново-Мариинск. Рули. Срочно. Вчера, 29 марта, в Москве открылся Девятый съезд Коммунистической партии. Усильте наблюдение населением. Возможно выступление скрывающихся большевиков. Деятельность Совета направьте их уничтожение. Вторично получено подтверждение. Колчак расстрелян 7 февраля по приговору Иркутского ревкома. Красная Армия движется к Чите, занятой атаманом Семеновым и японцами».

— Здорово! — воскликнул с восхищением Баляев. — Вышибут наши и из Читы беляков и япошек!

Шахтеры радостно улыбались. Новости были приятные, но тут же настроение товарищей было омрачено. Каморный прочитал: «Дальнейшее продвижение Красной Армии невозможно из-за угрозы войны с Японией. Дальневосточный комитет партии большевиков от советизации Дальнего Востока отказался. Это маневр. Продолжайте поддерживать, укреплять Анадырский Совет. Подтвердите выполнение приказа об одобрении действий Совета населением. Томас. Ном. 30 марта 1920 года».

— Что это за приказ? — перевел взгляд с бумаги на Учватова Каморный. — О чем он?

— Я сейчас! Позвольте мне взять мой дневничок, — Учватов привстал на стуле. — Как господин Бирич и мистер Рули запретили держать на станции тексты передач — я дневничок завел, хе-хе-хе! — он нервно засмеялся. — Я знал, что дневничок вам пригодится… Вот я и…

Учватов соскользнул со стула, встал на четвереньки и из-под высокого с решетчатыми металлическими стенками шкафа, в котором светились и тихо гудели большие ртутные лампы, пальцем вытащил тоненькую тетрадку в оранжевой обложке и протянул ее Камерному, в котором признал главного из напавших на радиостанцию:

— Вот, тут я все записал по памяти…

— Хитрая бестия! — не удержался Баляев. — Соломинку для себя припас. И вашим и нашим.

— А как же? — с неожиданной откровенностью признался Учватов. — Жить хочется, хе-хе-хе…

Он мелко смеялся, но глаза были полны страха. Баляев только сплюнул под ноги Учватову:

— Гнида ты. В другой раз я тебя к ногтю. Так и помни!

— Что ты, что ты, — попятился тот в испуге. — Что я тебе сделал?

Каморный, рассматривавший тетрадку, поднял голову, сказал товарищам:

— Тут немного написано, но интересно. Слушайте, — и он начал читать — «Генерал Хорват отстранен от должности управляющего КВЖД. Передал Владивосток 18 марта. Токио 21 марта сообщило, что японские войска займут Николаевск-на-Амуре. В этот же день партизанские отряды вошли в Хабаровск. Передал Охотск. 25 марта во Владивостоке открылся 2-й съезд трудящихся Ольгинского уезда. Не понимаю, как это союзники позволяют большевикам собираться?» — Каморный засмеялся и спросил Учватова: — Это уже ты свои мысли записал?

Учватов молча кивнул.

— Так. Пойдем дальше. — Каморный перевернул страницу и воскликнул: — Вот, нашел! — И стал читать.

«Ново-Мариинск. Рули. Эвакуация американских войск из Приморья заканчивается первого апреля. Значение Чукотки для нас возрастает. Усильте борьбу с преступным большевистским элементом. Чукотка должна быть подготовлена к приему наших людей. Поддерживайте лояльно относящиеся к нам торговые круги. Средствах не стесняйтесь. Помощь вам ближайшее время прибудет русский полковник. Началом навигации возможно прибытие нашего крейсера Анадырский лиман. Не допускайте настроений пользу Японии. Переворот Ново-Мариинске, уничтожение ревкома должно быть одобрено населением. Оформить документ».