Остальные, упряжки оленей снова погнал Туран. Когда ветер в сильных порывах налетал сзади, дрожал Туран, думая, что догоняют злые духи черной болезни.

На седьмой день езды встретил Туран знакомого.

Говорил знакомый Турану:

— Тебе плохо, сыну плохо — гони оленей к большому русскому шаману, он лечит хорошо.

Повернул Туран оленей на юг, куда махнул знакомый тунгус.

Быстры олени, крепки запряжки, легки нарты Турана. Скоро подъехал к культбазе, раскинувшейся новыми постройками в тайге.

Проводили Турана к больнице.

Сиделка, девушка-тунгуска, выбежавшая встречать, взяла на руки больного сына.

Туран возился с оленями.

Подошел завхоз культбазы.

— Оставь оленей, наши пастухи позаботятся, иди вон туда, — указывая на дверь больницы, говорил завхоз.

Не успел Туран перешагнуть через порог, как за рукав взяла та же девушка-сиделка и потащила по коридору.

По-родному, по-тунгусски, заговорила:

— Снимай все.

Туран не знал, зачем это.

Из ванной комнаты вышел Михайло-хохол. Михайло уложил Турана в ванну и остервенело намыливал его.

— Ножом скоблить надо, — зря мыло переводим, — ворчал Михайло, но сам еще ожесточеннее тер мочалкой выветренное, немытое с детства тело Турана. Не было мыльной пены, текла только грязь.

Обсушили горячими простынями и надели теплое фланелевое белье. Уложили Турана в палате на кровать, рядом с сыном.

От пара, от горячей воды, от многих непонятных вещей в больнице кружилась голова Турана.

Вечером дежурила женщина-врач Екатерина Петровна. Она начала осматривать новых больных.

Не успела для проверки пульса взять руку Турана, как он закричал и метнулся с койки.

В дверях сшиб сестру.

Екатерина Петровна в белом халате бежала и кричала:

— Держите, держите!

Когда в конце коридора Туран, оглянувшись, увидел рыжеватые кудри Екатерины Петровны, он, выскакивая на крыльцо, закричал:

— Смерть мне и сыну — огненная баба в белом!

Упряжки оленей стояли еще не убранные. Туран с ходу вскочил на передние нарты.

Олени у Турана — ветер.

Михайло, смотря вслед уезжающему, повторял:

— Вот-те, опять умажется. Ну и народец!

Екатерина Петровна, в слезах, кричала:

— Бегите к заведующему, догнать надо, замерзнет!

Но рожденные в холоде не боятся снегов и ветров…

Туран на ходу надел лежавшую на нартах запасную одежду и унты[6].

В ночь, когда на звездном небе росло густое облако, а потом из него заиграли отливами лопающиеся ракеты огненных столбов северного сияния, Туран приехал в стойбище тунгусов.

В чумах гостю рады всегда.

Рассказывал Туран о болезни, о смерти жены и с испугом говорил об огненной бабе.

Говорили ему:

— Хорошая баба Екатерина Петровна: ребят, баб, мужиков лечит хорошо, прямо шаман!

Весело смеялись над Тураном сородичи, провожая его снова на базу.

Сенька радовался весеннему теплому солнцу. Радовалась и его семья. Сеньке — сорок пятый год, но уменьшительными именами зовут русские остяков.

От солнца днем рыхлеют снега и оседают, а ночью покрываются серебристой корочкой наста.

Семейство Сеньки оставило тайгу и вышло на берег Енисея.

Зимой — охота, летом — рыбная ловля, — так проходит Сенькина жизнь.

В первый же день прихода на реку Сенька выдолбил прорубь.

Дрожа от удовольствия всем телом, съел первых трепещущих рыбок. В этот день все были сыты. Сон сытых приятен и сладок.

Разъело солнце на взбухшем синем Енисее черные жилы ручьев.

Сенька, как и все рыбаки, не спал в эти тревожные ночи, у зажженного костра, с трубкой, караулил Енисей. Только те люди рыбацкого племени знают эту тревогу, кто через лед чует рыбные запахи.

В реве, грохоте, крутя ледяные столбы, тронулся Енисей.

Семья Сеньки с имуществом погрузилась в летний свой дом — лодку.

За последними льдинами плыл остяцкий дом.

Испенился лед, ветры угнали пену в океан, а Сенька остался рыбачить на песках.

Низовья Енисея — рыбные места.

Ладно рыбачил Сенька: шла рыба в пущальни[7], попадала на самоловы.

Первым из океана плывет осетр, потом чир, моксун, густо прет селедка, последним заходит жирный омуль.

В Енисейскую губу за рыбой идет прожорливая белуха.

Богатый улов серебрится в сетях. За полярным кругом летом ночи светлы, как дни. В рыбный ход не спят рыбаки, днем и ночью рыбацкие лодки качаются на енисейской зыби. Из глубоких низовьев идет рыба вверх, на мели, в бесчисленные протоки, озера, водяные болота, метать икру.

Сороки, язи и ельцы, попавшиеся в лесных озерах, пробираются на зимние стоянки, плескаясь на боку. Их караулят вороны, чайки, орлы, а иногда хищные звери: выдры, норки, и не брезгует рыбой хозяин тайги — медведь.

Каждый день Сенькина семья ела рыбу, аппетитно слизывая холодную рыбью кровь. Все начали добреть и полнеть.

Сенькина „ветка“ — легкая лодка, сделанная из береста, — быстро скользила каждый день по Енисею. Но с океана часто идут ветровые штормы.

Сегодня запоздавшего Сеньку захватил ветер на середине реки. Ветка, зарываясь в волновые гребни, пляшет и становится то на нос, то на корму. Скалятся гребни волн, хотят проглотить Сеньку в лодке.

Но крепки швы у ветки, затянутые оленьими жилами, залитые серой, и Сенька на волнах так же смело скользит, как на лыжах с горы.

Платок, которым завязаны волосы, сбился за шею; закатанные в черный войлок волосы влажны и дымятся паром; капли пота, размазывая грязь, стекают по лицу. Сердитые зеленые брызги освежают лицо.

У Сеньки проносится мысль о водяном боге.

Много небес, где живут боги. На первом небе — озера, на втором — лайды (равнины), третье небо состоит из небольших, но сплошных сопок; на них висят, подобно мху, небольшие ледяные сосульки; на четвертом есть большое озеро, из которого вытекает река Енисей.

От брызг накапливается в лодке вода.

Сенька, приподнимаясь, смотрит вдаль. Широк Енисей в низовьях, на десятки километров идут штормовые волны.

Вдали у островов острый Сенькин глаз заметил дым, много дыма, целое облако летит в левый берег тундры.

Бывают в низовьях один-два парохода в лето: первый весной привозит рыбаков, а второй осенью забирает рыбу и рыбаков.

Тревожит дым Сенькино сердце: „Видно, водяной бог зажег Енисей“…

Показались пароходные трубы.

Не видал Сенька таких черных, больших, высоких пароходов.

Гудки густые, хриплые, — эхо далеко несется в тайгу.

Не знал Сенька, что через океанские штормы, карские воды, полярные ветры из Лондона, Гамбурга, Ливерпуля пришли на большую реку морские пароходы за лесными богатствами.

Близко пароходы, скоро поравняются с Сенькиной скорлупкой. От пароходов идет вал. Ветка, как маленькая щепочка, треплется в круговых волнах.

Брызжет пена в Сенькино лицо.

С капитанского мостика первого парохода заметили лодку.

Человек тонет…

Неслись сигнальные гудки, частые и тревожные.

С борта спустили моторную лодку.

У Сеньки мокнут ноги; он смотрит между колен на дно своей лодки: „Надо вылить воду“.

Выбрав спокойный вал, Сенька выпрыгнул из лодки; на руках приподнимая легкую ветку, вылил воду, а потом, положив весло поперек, вскочил обратно в лодку.

У спокойного, обычно ленивого Сеньки в лесу, в погоне за зверем, на реке рождаются энергия и сила.

Вылить воду на середине реки из берестяной лодки — обычный прием Сеньки.

С моторки увидели мелькнувшую вверх дном лодку.

Все разом выкрикнули:

— Утонул!..

Но, когда снова увидели его сидящим в лодке, моряки — сами водяные жители, удивленные Сенькиным поведением, с ласковым ругательством выкрикнули: