— Ну что, допрыгалась? — зловеще спросила врач, усаживаясь рядом с постелью на стул и начиная ощупывать Танин живот.

— Но я же ничего такого не делала?

— Какого такого? Носилась, поди, как оглашенная по магазинам, половой жизнью жила неумеренно, так?.. Господи, и о чем только девки думают, на что вам голова дана?!. Ты, кстати, замужем?

— Нет, — едва слышно прошелестела Таня, чувствуя, как мушки перед глазами начинают собираться в очень уж плотный рой.

— Слышь, Витальевна, и эта не замужем! — почему-то радостно крикнула врачиха акушерке. — Ну, разве в наше время было такое, а?

Акушерка что-то невнятно пробормотала из коридора, но Таня не прислушивалась. Она понимала только то, что ее ребенок умер и что ему еще несколько минут назад, наверное, было очень больно. А может быть, кровь еще пульсирует в его крохотных сосудиках, и он лежит сейчас брошенный и никому не нужный на полу в уборной?

— Все, Нина Матвеевна, ловить здесь нечего, — сообщила акушерка, появляясь на пороге комнаты с какой-то белой тряпкой в руках. — Забираем больную, отвозим во вторую больницу — и на следующий вызов.

Врачиха поднялась со стула, одернув на массивных бедрах измятый белый халат, и захлопнула свой чемоданчик.

— А из родственников никого нету, что ли? — спросила она Таню. — Кто тебя провожать-то поедет?

Та не ответила. Сумасшедшие мушки вели себя более-менее смирно, когда она не делала никаких движений. Стоило приоткрыть рот или повернуть голову, как они начинали стремительно роиться, недовольные тем, что потревожили их покой.

— Я говорю: родственники есть, или, может, позвонить кому надо?

— Скажите, — Таня осторожно разлепила сухие бледные губы, — у меня был мальчик или девочка?

— О, нашла что спрашивать! — махнула рукой врачиха. — Какая тебе теперь разница? У тебя этих мальчиков-девочек еще будет вагон и маленькая тележка. Только умнее себя надо вести и следить за здоровьем… Ну, все… Так, туалетные принадлежности у тебя в ванной, да? А где халат и нижнее белье? Ты мне скажи, я все достану.

Таня вяло кивнула головой в сторону шифоньера и снова прикрыла глаза, придавив пергаментными веками суетливых черных мушек…

После ухода будущих супругов Коротецких гости посидели еще с полчаса и тоже начали собираться.

— Ну что ж, и нам, пожалуй, пора, — Михаил Михайлович, упершись руками в колени, встал с дивана. Следом за ним безмолвной тенью поднялась Вера Федоровна. — Большое спасибо за гостеприимство. Очень приятно было познакомиться с вами, Сергей. Поздравляем вас с удачным выбором. Ну, и… счастья вам!

Палаткин пожал протянутую руку и с улыбкой кивнул. Юля подумала, что ей следует, наверное, изобразить на лице нежное смущение счастливой невесты, но уголки губ отказывались повиноваться. Впрочем, на нее никто особенно и не смотрел. И почтенные дамы, и уважаемый директор банка старались запечатлеть в памяти образ Сергея Селезнева, такого простого и домашнего, в этих джинсах и рубашке на кнопочках, провожающего их до самой двери. Уже поправляя прическу перед зеркалом в прихожей, Вера Федоровна все-таки не выдержала:

— Вы знаете, Сережа, я с самого начала вечера хочу вам сказать, что квартира у вас просто замечательная. Обстановка подобрана с большим вкусом, но признайтесь, вам ведь, наверное, помогала Юлечка?.. Здесь чувствуется, чувствуется влияние женщины! — она игриво погрозила длинным сухим пальцем.

— Ну, не без этого! — Палаткин развел руками. — Кое-что здесь, конечно, было и до нашего знакомства, но многое подсказала она.

— Я так и думала! — Вера Федоровна изобразила на своем лице торжественную маску, символизирующую всеобщую женскую солидарность, и кивнула мужу. Наверное, у них были какие-то свои давние и ставшие уже традиционными семейные проблемы и споры. А Юлька вдруг почувствовала себя безумно одинокой. Сейчас уйдут эти люди, пробурчит лифт, хлопнет дверца машины внизу у подъезда, и она останется вдвоем с мужчиной, который ей никто: ни муж, ни любовник и даже, наверное, еще не друг… Хотя, почему вдвоем? Она останется, сама по себе, наедине с осознанием собственной победы, а он — с крахмальным постельным бельем, пахнущим лавандой, и красными дамскими тапочками, заботливо спрятанными в глубине полочки для обуви.

Когда лифт, поглотив троих припозднившихся пассажиров, пополз вниз, Сергей закрыл дверь.

— Ну, как? Ты очень устала? — он уже привычным движением коснулся пряди волос на Юлькином виске и заправил ее за ухо.

— Нет, — отозвалась она спокойно, — «поминки» как «поминки», в меру торжественные… Только вот Симону ужасно жаль…

— Кого? — не понял Палаткин.

— Татьяну. Невесту Коротецкого. Это мы ее так между собой в экономическом отделе называем.

Сергей ничего не сказал и даже не стал недоуменно пожимать плечами. Видимо, его не особенно интересовали особенности женского банковского юмора.

— Понимаешь, я вот поиграла, потешила свое самолюбие, а ей, может быть, испортила жизнь… Коротецкий… Он ведь снова пытался признаваться мне в любви!

— Я так и понял, — Палаткин поправил ногой сбившийся коврик.

— И дело не в том, поверила я ему или нет. В общем-то не поверила! Просто он выбрал для себя другую игру. Играл во влюбленного жениха неординарной женщины, а теперь пытается изображать порядочного мужа, снедаемого страстью к Прекрасной и Недоступной… Симона… то есть Таня, она же не дура, она почувствует!.. Вот и получилось, что я самоутвердилась за счет несчастья других.

— Пойдем в комнату, — Сергей выключил бра в прихожей и легонько подтолкнул Юлю в спину.

В гостиной царило обычное послезастольное запустение. Кресла, сдвинутые со своих мест, слишком яркий, режущий глаза свет люстры, одинокая шпажка с оливками и ветчиной, покачивающаяся в подставке, как самая настоящая рапира, вонзенная в землю… Юлька обошла шкаф и села на диван, неловко стукнувшись о ножку стола коленками. Прямо перед ней в высоком узком бокале заколыхался недопитый Симонин коктейль, ломтик лимона, из последних сил цеплявшийся за хрустальный бортик, неслышно упал на скатерть.

— Не надо себя ни в чем обвинять, — Сергей убрал с подлокотника кресла пепельницу и сел совсем рядом. — В конце концов, разве лучше было бы ей жить в неведении. Мы все приняли участие в игре: кто-то выиграл, а кто-то проиграл…

Юльке хотелось спросить его о том, что ей делать сейчас с этим выигрышем? После слов Веры Федоровны о недавних «кухонных» мечтах по поводу настоящей помолвки смешно было и вспоминать. Селезнев останется Селезневым, Коротецкий — Коротецким. Наверняка Юрий не вынашивает планов воссоединения с бывшей любовницей. Адюльтер или, пусть даже, безответная пламенная страсть гораздо больше его устраивают. Да, и в общем-то, какое отношение к ее жизни теперь имеет Коротецкий? Его бледные, раздувающиеся ноздри, страдальчески изогнутые губы, поэтический излом бровей… Красивая картинка, и больше ничего! Холодный мозг с допустимым минимумом эмоций, искусно подогнанный образ рефлексирующего интеллигента. Все… Внутри пусто, нет этого живого, притягательного тепла мужественности… А может быть, просто ее внутренняя антенна уже настроилась на другую волну?

Юлька продолжала смотреть сквозь бокал на лежащую на скатерти черную виноградину, похожую на поджавшего лапки жука. Виноградина лежала неподвижно, блики от люстры на ее лакированном боку тоже не шевелились, и это казалось Юльке удивительным. Через открытую форточку в комнату рвался довольно холодный ветер. Он заставлял гардины негромко хлопать и трепал волосы на ее голове.

— А ты? Ты считаешь себя выигравшим или проигравшим? — вдруг спросила она негромко, не отводя взгляда от виноградины.

— Что сейчас об этом говорить? Мы ведь уже сложили фишки обратно в коробку, правда?..

После этих слов оставалось только встать и уйти… Юля в последний раз окинула взглядом гостиную, подвинула бокал ближе к середине стола и встала с дивана.

— Ты куда? — Сергей поднялся вслед за ней.