— Тоже? А кто тебе сказал, что я буду рада? Нет уж, дорогая, я буду знакомиться теперь только с твоим будущим мужем, который придет к нам с отцом и официально попросит твоей руки. А все остальное…

В дверь длинно и настойчиво позвонили. Юлька почувствовала, как сердце ее быстро и радостно заколотилось. Непонятно почему Палаткину понадобилось звонить в дверь, когда у него есть свой собственный ключ, но, может быть, ему просто захотелось увидеть ее на пороге, пусть еще без кухонного фартука, но уже встречающую, уже ждущую?..

— Мама, Сережа пришел, — сообщила она в трубку. Видимо, нежность, переполнявшая ее, все-таки вырвалась наружу с оскорбительной для Людмилы Николаевны откровенностью, потому что на том конце провода тут же раздались холодные короткие гудки.

Юлька вздохнула, аккуратно опустила трубку на рычаг и подошла к двери. Ей не хотелось торопиться, и она накапливала в себе последние секунды ожидания, чтобы острее почувствовать радость от Сережиного возвращения. А карты на столе? Ну, и Бог с ними, с картами… Английский замок коротко щелкнул, дверь беззвучно вползла внутрь, и Юля напряженно сощурилась. В последний момент она успела не то чтобы понять, а скорее почувствовать, что это не Сергей. И поэтому даже не удивилась, когда от стены молча отделилась женская фигура. У дамы были длинные прямые волосы, распущенные по плечам, руки она прятала в карманах. Когда женщина вошла в прямоугольник света, Юлька наконец узнала Симону.

— Предлагаю перейти на «ты», потому что для нашего дальнейшего разговора это будет удобнее, — без предисловий начала гостья.

Юлька пожала плечами и, посторонившись, пропустила ее в квартиру. На Симоне было все то же драповое черное пальто, но теперь оно висело на ней, как на вешалке. «И когда она успела так похудеть?» — подумала Юля, разглядывая длинное лицо с заострившимися скулами, несколько запавшие, но от этого не сделавшиеся более выразительными глаза и едва заметные сухие морщинки в уголках рта. Она не видела Симону с того самого памятного дня и, честно говоря, не часто о ней вспоминала. Все связанное с Коротецким вдруг стало таким скучным и ненужным, что Юлька и думать забыла о его предстоящей свадьбе. Тем более что невеста, вероятно, погруженная в предпраздничные хлопоты, теперь совсем не появлялась в банке.

Симона, не дожидаясь приглашения, сняла пальто, повесила его на вешалку и наклонилась, чтобы расшнуровать ботинки. На шее у нее болталось то самое ожерелье из яшмы, в котором она была на банкете по случаю пятилетия банка. Юля запомнила его исключительно потому, что старалась смотреть только на эти коричневые камушки, перемежающиеся с золотыми шариками, когда Симона задавала Палаткину каверзные вопросы. Ей казалось, что если она встретится с этой стервой взглядом, то просто не сможет скрыть переполняющую ее ненависть. Сейчас ожерелье болталось прямо перед Симониным длинным носом, а сама она продолжала неприлично долго возиться со шнурками. В конце концов Юльке надоело наблюдать ее согбенную спину.

— Чем обязана? — спросила она с максимальной светскостью, не считая, впрочем, нужным скрывать свое недоумение.

Симона еще раз резко дернула за шнурок и выпрямилась. На щеках ее выступили красные пятна, грудь ходила ходуном. Но она довольно быстро справилась с одышкой и спокойно произнесла:

— Я хотела бы поговорить с тобой о Сергее. Кстати, он дома?

«Второй такой вопрос за последние полчаса», — мысленно отметила Юлька.

— Нет, его нет дома. И я не понимаю, почему мы с… тобой должны о нем разговаривать.

— Может быть, и не должны, — легко согласилась Симона. — Я только хотела предупредить: если вы и в самом деле собираетесь устраивать шумную помолвку с гостями из банка и очередным застольем, то лучше этого не делать.

Юля насторожилась. Она уже давно не вспоминала об этой случайной фразе, сорвавшейся тогда с Сережиных губ. Теперь она казалась не такой уж и важной, ведь произошло множество более значительных событий, но какое право имеет эта рыжая соваться в ее жизнь?

— Объясни, пожалуйста, почему?

— Да потому, — Симона вздохнула так, словно ей неприятно было произносить эти слова, — что после двадцатого ноября в Москву возвращается настоящий Селезнев. Наверняка ушлые молодцы из банка попытаются использовать вашу с Сергеем помолвку в рекламных целях, и Селезневу это может не понравиться. За эксплуатацию имени надо платить, иначе получится грандиозный скандал…

Дальше все происходило, как в полусне. Юлька ставила на кухне чайник, собирала на столе карты под равнодушным взглядом Симоны, насыпала в чашки растворимый кофе и лила из носика кипяток, пока суррогатная коричневая жижа не начинала стекать по краям. У гостьи с собой оказались хорошие сигареты. Они выкурили сначала по одной, потом еще по одной. И к моменту, когда Юля уже знала и о том, что Таня рассталась с Коротецким, и о том, что ей было все известно еще с конкурса двойников, пепельница была уже почти полной.

— Ну и что ты посоветуешь мне теперь делать? — она называла Симону на «ты» уже без видимого усилия.

— Ничего, — та пожимала плечами. — Были же у тебя какие-то планы до моего визита, так что живи, как наметила. Только сворачивай потихоньку свою легенду про Селезнева… Надо же, я и не думала, что твоего Палаткина на самом деле зовут Сергей. Бывают же такие совпадения!

Самое странное, что теперь Симона не казалась ей особенно страшной. Может быть, в этом было виновато освещение, но лицо ее даже приобрело своеобразную прелесть. Хотя слово «прелесть» не подходило к этим непривычным, слишком уж далеким от классики чертам, а имя Таня все еще не хотело удобно ложиться на язык.

Когда в разговоре повисла первая же неловкая пауза, Симона достала из сумочки блокнот и написала на листочке номер своего телефона.

— Возьми, позвонишь, если будет необходимость, — она протянула листок Юльке. — Сверхъестественной помощи не обещаю, но, по крайней мере, я смогу сообщить тебе кое-какую информацию о настоящем Селезневе. Я думаю, некоторое время для тебя это будет важно.

Сразу после этого она встала и направилась в прихожую. Юля не стала ее удерживать, понимая, что ее артистического таланта не хватит на то, чтобы изобразить искреннее сожаление по поводу ухода гостьи. В голове у нее царил полный хаос, и все-таки уже у самой двери она не выдержала и спросила:

— Таня, почему ты это делаешь? Ты ведь, кажется, должна ненавидеть меня?.. И еще… Почему ты ничего не сказала Коротецкому раньше?

Симона на секунду задержалась на пороге и пожала плечами…

Сегодня погода просто превзошла самое себя. Конечно, от холодного октябрьского вечера можно было ожидать мерзкого дождя и слякоти. Но чтобы к этому добавился еще и пронизывающий ветер! Селезнев, в общем-то, не относился к разряду мерзляков, но даже он успел пару раз зябко передернуть плечами, пока дошел от машины до подъезда. В окнах спальни горел свет, и он понял, что Лариса дома. Хотя куда бы она могла деться в такую погоду?

Как только он открыл дверь, то сразу почувствовал сладковатый запах ее сигарет, расползшийся по всей квартире. Лариска, при всей ее изысканности, курила неимоверную гадость, пахнущую почему-то подгнившими сухофруктами, как старая добрая «Вега».

— Лариса, — негромко позвал он от порога. Ему не ответили. Но Сергей был уверен, что она его слышит и просто не желает выходить из своего обычного для дождливой погоды легкого транса. Даже на звук его шагов она не обернулась, а лишь слегка дернула изумительным мраморным плечом, то ли неосознанно, то ли давая понять, что его присутствие все-таки замечено.

Лариса сидела на краешке кровати, поджав под себя ноги и уставившись в окно. На коленях у нее стояла пепельница со множеством окурков, а в длинных тонких пальцах с миндалевидными ногтями подрагивала очередная сигарета. Сергею никогда не удавалось поймать хоть на мгновение ее взгляд, когда она вот так смотрела в окно. Кто знает, может быть, ее светло-карие, почти желтые глаза в этот миг были просто отрешенными и распахнутыми, а может быть, в них появлялось что-то такое, что Лариса предпочитала прятать от окружающих? Во всяком случае, каждый раз она торопливо смаргивала, словно пытаясь избавиться от невидимой соринки, и ему доставался лишь мгновенный взлет черных с золотыми искорками ресниц.