Сергей посмотрел на нее с искренним веселым недоумением:
— Надо же! А что ж тебя на фильм с участием Селезнева понесло, если у тебя на него аллергия?
— Да какая там аллергия! — Юля вздохнула и снова взялась за чашечку. Глаза опять начали слипаться, оставалась одна надежда на кофе. — Не нужно считать меня совсем уж глупой. Я, конечно, понимаю, что умный человек никогда не попал бы в такую историю, но так уж получилось… Я знаю, что Селезнев ни в чем не виноват, и отвращение к нему у меня выработалось скорее подсознательно. Знаешь, как у павловской собаки на лампочку, так и у меня на его фамилию… Слово «Селезнев» — это теперь верный признак того, что в моей жизни начнутся несчастья… А раньше я относилась к нему вполне нормально: красивый мужик, не в моем вкусе, правда, но красивый. И ни его самодовольного лица, ни его глуповатой ухмылки я не замечала… Как, в общем, и кошачьей грации… Ладно, давай смотреть.
Сергей нажал кнопочку на пульте, и на экране возникла комнатушка в деревенском доме. Девушка, по-городскому одетая в джинсы и пестрый джемпер, возилась у переносной электроплитки, а сам Селезнев сидел за столом, уронив лицо в ладони и пальцами ероша волосы. В данный момент его тревожила судьба афганского друга, примкнувшего к некой мафиозной группировке. Сергей поставил свои локти на колени, опустил лицо и тоже принялся копошиться в волосах.
— Как, похоже? — спросил он у Юльки, не поднимая головы.
— Перестань паясничать. Ты же прекрасно знаешь, что речь шла совсем не об этом.
Он покорно выпрямился и перемотал кассету еще на несколько минут вперед. Теперь Селезнев уже бежал по какому-то лесу, раздвигая перед собой ветки руками, на поясе у него болтался длинный охотничий нож.
— Вот, смотри! — Юля даже привстала с кресла. — На самом деле есть что-то такое кошачье. Видишь, как он отклоняется от веток, летящих в лицо. Не всем корпусом, а как бы только частью тела, причем всего на секунду, и снова бежит прямо.
— Ну и что тут такого удивительного? Парень просто занимался боевыми искусствами, и больше ничего. О какой особенной грации здесь можно говорить?
— Сережа, встань, пожалуйста, — Юля развернулась в кресле и подперла рукой подбородок. — Так. А теперь пройдись.
Палаткин сделал несколько шагов по комнате. Сначала он шел нарочито неуклюже, размахивая руками, как заводной солдатик, а потом расслабил плечи, словно скинул с них какой-то груз, и пошел вполне нормально. И этого было достаточно, чтобы понять, что никакой «кошачьей грацией» здесь и не пахнет. Сергей ходил, как ходят большинство молодых мужчин: слегка вразвалочку, перенося вес тела справа налево, а не стремясь удерживать корпус на одной, мысленно прочерченной вертикальной линии. Ноги он разворачивал при ходьбе носками наружу, и даже вроде бы едва заметно прихрамывал на левую ногу. Но даже не это бросилось Юльке в глаза. Она смотрела на его смешные оттопыренные уши и почему-то не могла отвести от них взгляд. Сзади они выглядели еще смешнее, чем спереди… Черные густые волосы, ровно подстриженные на затылке, и вдруг эти светлые ушки, расположенные почти перпендикулярно к голове…
— Сережа, — она позвала его мягко и ласково, — Сережа… Мне неудобно говорить, но у тебя получается не совсем так, как нужно.
— Точнее, совсем не так? — с почему-то веселой надеждой спросил Палаткин, обернувшись. — А я и не ожидал, что все пойдет как надо с первого раза. Знаешь, что? Мне кажется, нужно разработать конкретный план и выучить только те движения, которые могут понадобиться. Стать Селезневым за один вечер я все равно не смогу. Так что давай обсуждать, какую именно картинку мы собираемся показать твоим подругам?
— Н-ну, во-первых, они должны увидеть тебя при свете дня. Если ты, конечно, не считаешь это слишком рискованным?
— Не считаю, — ответил он уверенно и спокойно. — Если никто из твоих подруг не видел настоящего Селезнева, они не могут точно знать, как он выглядит в реальной жизни. Наверняка они не полные дуры, а значит, учтут, что в гриме и при особом освещении при съемках он выглядит иначе.
— Тогда тебе нужно зайти прямо в наш экономический отдел.
— А тебе не кажется, что это будет выглядеть нарочито? Только-только вы поговорили о том, что твой друг прячет лицо. И тут он появляется и, словно на подиуме, демонстрирует себя со всех сторон!
— Да, на самом деле не очень логично выходит, — Юлька было привычно подвернула ноги под себя, но, тут же вспомнив, что находится не дома, покраснела и снова опустила их на пол.
— Сиди, как тебе удобно. Кресло и предназначено для того, чтобы в нем отдыхать, — махнул рукою Сергей. Она взглянула на него с благодарностью и осторожно подняла ноги на кресло, предварительно смахнув с колготок невидимую пыль.
— Так, может быть, — она продолжила, — нам попытаться…
— Стоп! — вдруг закричал Палаткин, срываясь с места. — Эврика! Извини, что перебиваю… Просто я придумал гениально простой способ… Только тебе я о нем не скажу. Пусть все будет сюрпризом… И не волнуйся, твои подруги на этот раз поверят стопроцентно. По такому случаю я сделаю еще кофе.
Сергей пошел на кухню, а Юлька промотала кассету немного вперед. В этом фильме должна была быть сцена, где Селезнев прощается со своей любимой девушкой, думая, что видит ее в последний раз. Что ни говори, а сыграл он в этом эпизоде совсем неплохо. Она нажала на кнопку быстрой перемотки и, видимо, пропустила нужный кусок. Во всяком случае, теперь на экране вовсю шло сражение с мафиозной группировкой, а на пороге комнаты уже стоял Сергей с джезвой в руках.
— Ах, черт, — он бросил взгляд на сервировочный столик. — Чашки-то я сполоснуть забыл. Ладно, подожди, сейчас…
Палаткин опять убежал на кухню, на этот раз подцепив длинным и гибким указательным пальцем ручки обеих кружек, а Юлька с наслаждением потянулась. Все-таки в присутствии хозяина квартиры она чувствовала себя несколько напряженно, а сейчас можно было, откинувшись на мягкую упругую спинку кресла, вытянуть ноги, помассировать икры, пошевелить пальчиками. И еще она поняла, что ей здесь хорошо. Казалось, сам воздух этого дома был пропитан ощущением покоя и надежности. А может быть, этот импульс исходил от хозяина, возившегося сейчас на кухне?
Вскоре Сергей вернулся с двумя дымящимися чашечками.
— Кстати, ты почему не ешь конфеты? — он кивнул на вазочку.
— А ты?
— Я — потому, что мне нельзя форму терять. Чуть-чуть лишнего жира, и результат уже совсем не тот.
— А я, наверное, потому, что фигуру берегу, — засмеялась Юля. — В конце концов, теперь ведь я любовница самого Селезнева. Так что мне надо выглядеть на двести процентов.
— А ты и так выглядишь на двести процентов, — серьезно отозвался Палаткин. — Ты очень красивая женщина. Единственное, что тебя немного портит, — это иногда появляющийся холод во взгляде. Как будто ты говоришь: «Я готова только принимать, а не дарить любовь». Ну, вот, что хочешь со мной делай, а я ни за что не поверю, что ты такая!
Юлька чуть не поперхнулась кофе. Так старательно репетируемые перед зеркалом независимость и гордость, те самые независимость и гордость, которых она собиралась еще добавить, чтобы изобразить счастливую возлюбленную знаменитого артиста, точной копии этого артиста совсем не понравились.
— Так тебе больше нравятся женщины, которые заглядывают мужчинам в глаза, «благодаря их за то, что они рядом»? — печально усмехнувшись, процитировала она Борьку, своего почти забытого первого мужчину.
— Нет, мне нравятся женщины, способные отдавать любовь, а не только красоваться и на светском рауте, и на кухне среди суперсовременных приборов, и в постели, обязательно заправленной простынями из черного шелка… Кстати, в том, чтобы благодарить любимого человека за то, что он рядом с тобой, я лично не вижу ничего плохого. Если, конечно, эта благодарность взаимна…
Юля, одернув платье на коленях, подтянула их к груди и подперла рукой подбородок:
— А знаешь, я вот еще, наверное, за что не люблю Селезнева… Я ведь придумывала про него и себя очень много. Например, как мы ездили с его друзьями на шашлыки. Якобы я сидела у костра и скучала, а он подошел сзади, подхватил меня на руки и закружил, закружил… Его друзья смеются над нами, поддразнивают. А мне вроде бы так хорошо. И небо надо мной кружится… Понимаешь, я рассказываю это и чувствую, что кружит меня на руках манекен. Мужчина, которого я не люблю и который меня не любит. Кружит механически, как карусель: может бросить, может снова поднять. И рук я его не чувствую, и дыхания… Отвратительно, в общем… Ну, представь, что у тебя, например, любовь с Клаудиа Шиффер. Ты же сразу ощутишь, что она чужая, что ты ей не нужен, ты же разозлишься и на нее, и на себя… Не понимаешь?
