Матросы медленно выползали на палубу. Утро наступило чудесное, но прохладный воздух и ветер, дующий с суши, были для них не очень приятны. На берегу виднелись люди, поднявшиеся спозаранку.

— Идите вы, Томас, вы самый старший, — сказал Билль.

— Я думаю, идти должен Тед, он самый младший.

Тед фыркнул презрительно.

— Неужели? — ответил он.

— Или Боб, — сказал старик, — все равно кто.

— Бросьте жребий, — предложил кок.

Билль, который держал свои деньги в руке, как в единственном надежном месте, оставшемся у него, вынул пенни и повертел им в воздухе.

— Погодите минутку, — сказал серьезно Тед. — В какое время вы должны будить шкипера? — спросил он, обращаясь к коку.

— Бросайте жребий, — поспешно повторил кок.

— В шесть часов, — сказал Боб, смотря на него, — как раз время, стряпушенок. Лучше вам пойти и разбудить его заодно.

— Я не смею идти в таком виде, — сказал трепещущий кок.

— Ладно, ждите, — заметил Билль. — Если шкипер проспит прилив, вы знаете, что вам будет.

— Проводим его вниз, — сказал Тед. — Иди вперед, поваренок, мы заступимся за тебя.

Кок поблагодарил и в сопровождении других пошел вниз разговаривать со шкипером. Часы тикали на камине, и тяжелый храп раздавался с койки штурмана и из капитанской каюты. У дверей последней кок деликатно постучался; потом повернул ручку и заглянул внутрь.

Шкипер поднял свою тяжелую голову и, усевшись на постели со всклокоченными волосами, метнул на него молниеносный взгляд.

— Что вам надо? — заорал он.

— С вашего позволения, сэр… — начал кок. С этими словами он открыл дверь, и глазам предстала вся легко одетая толпа. Глаза шкипера расширились, и челюсть заплясала; из его пересохшей гортани вырывались нечленораздельные звуки; штурман, который тоже проснулся, привстал на своей копке и разносил их во всю за такую неделикатность.

— Вон, — прервал шкипер, к которому вернулся его голос.

— Мы пришли сказать вам, — вмешался Билль, — что…

— Вон, — снова заревел шкипер. — Как вы осмелились явиться в мою каюту да еще в таком виде!

— Все наши платья исчезли, и солдат вместе с ними, — сказал Билль.

— Черт бы вас побрал, как вы его упустили? — вскричал шкипер в ярости. — Скорей наверх, Джордж, бегите на палубу, — кричал он штурману: — мы еще поймаем его. Выкатывайтесь, эй, вы, балетные танцовщицы!

Моряки в безмолвном негодовании повернулись и, подойдя к трапу, остановились в угрюмой нерешительности. Только что кок поставил ногу на ступеньку, как раздался голос шкипера, снова взывающий к штурману.

— Джордж! — сказал он странным голосом.

— Ну? — был ответ.

— Надеюсь, что вы не забылись до такой степени, чтобы играть со мною дурацкие шутки, — сказал шкипер сурово.

— Шутки? — повторил штурман, а заинтригованная команда побежала на палубу и подслушивала, разиня рот, у трапа. — Конечно, нет. Не хотите же вы сказать мне…

— Все мое платье исчезло, ни одной тряпки, — отвечал шкипер с отчаянием, а штурман вскочил с койки. — Я должен буду позаимствовать ваше. Если я поймаю этого проклятого…

— Весьма охотно, — сказал штурман с горечью, — только кто-то его уже позаимствовал. Вот что значит спать чересчур крепко.

Когда полчаса спустя «Тритон» застенчиво причалил к гавани, форма его команды вызвала строгую критику со стороны публики, собравшейся на набережной. В это самое время мистер Прайвэт Блисс, идя по большой дороге миль за десять оттуда, старался избрать себе новую карьеру, так как его настоящая профессия "потерпевшего крушение моряка" была чересчур рискованна даже для его смелого воображения.

— Это для меня единственное утешение в жизни, — промолвил старейший житель местечка, делая глубокий медленный глоток пива, — это, да трубка табаку. Ни то, ни другое не нужно жевать, а это — штука немаловажная, когда нечем жевать.

Он поставил кружку на стол, и хотя в летнем воздухе не ощущалось ни малейшей тяги, прикрыл пламя спички обеими руками и с бесконечной осторожностью поднес его к своей трубке.

— Есть люди, которые расточают всю свою любовь на бессловесных тварей, — заговорил он снова, — я же, однако, никогда не верил этому. Помню, несколько лет назад какой-то приезжий, у которого было больше денег в кармане, чем мозгов в голове, назначил премию за доброе отношение к животным. Я был тогда единственным не участвовавшим в соревновании.

Звали его: мистер Беннетт. Он снял на лето дом у фермера Голла. Человеку было уже много за шестьдесят, и от него можно было ждать некоторой рассудительности. А он, можете себе представить, ставил чуть ли не вокруг всего дома блюдечки с молоком для бродячих кошек. И когда потом Голл водворился снова у себя в доме, все кошки на три мили в окружности приходили к задней двери, требуя молока. В конце концов фермер Голл насыпал в молоко какую-то отраву и потом должен был уплатить пять шиллингов за худющую, кривоглазую кошку, которая будто бы, как заявил Боб Притти, принадлежала его детям. Спервоначала фермер Голл поклялся, что скорее отсидит в тюрьме, чем заплатит, но после того как пятеро местных жителей показали, что видели, как еще накануне дети Боба Притти гоняли эту черную кошку, привязав ей к хвосту пустую жестянку, уступил.

Через неделю после приезда мистер Беннетт уже удивлялся тому, как мы обращаемся с бессловесными. Он собрал всех жителей в здешней школе, произнес небольшую речь по этому поводу, а затем заявил, что назначает в премию золотые часы, принадлежавшие его покойной сестре, тому из нас, кто будет лучше других относиться к животным.

Знай он наше население лучше, он этого не сделал бы. Люди стали останавливать на улицах животных и ласкать их, в особенности если замечали поблизости мистера Беннетта.

В первый раз мистер Беннетт встретился с Притти приблизительно неделю спустя после установления приза. Боб сидел на корточках в траве, и мистер Беннетт, зайдя сзади, увидел, что он наклонился над старой жабой с раздавленной ногой.

— Что такое с нею? — спросил мистер Беннетт.

Боб как будто не слыхал вопроса и продолжал сидеть, скорчившись, на траве и, склонив голову набок, рассматривал жабу.

Затем он вынул из кармана носовой платок, завернул в него жабу с такой осторожностью, точно она была из яичной скорлупы, и пошел.

— В чем дело? — повторил свой вопрос мистер Беннетт, чуть не бегом догоняя Боба.

— Повредила себе ножку, бедняжка, — ответил Боб. — Хочу как можно скорее обмыть ей рану и наложить повязку. Боюсь только, что она — не жилица на этом свете.

Мистер Беннетт разговорился с ним и проводил его до дому. Он удивился, узнав, что Боб ничего не слыхал о назначенной им награде. На это Боб ответил, что он — человек рабочий и ему некогда ходить и слушать разную болтовню.

— Придешь домой, — говорил он, — всегда есть какая-нибудь работа в саду, а перед тем, как лечь спать, надо еще помочь жене уложить детей. Она у меня слабенькая, бедняжка, и, разумеется, тут уже не станешь зря тратить время и деньги на кабаки.

Мистер Беннетт очень привязался к Бобу и часто захаживал к нему. Как-то раз он встретил Боба в сопровождении его собаки — свирепого пса, но почти такого же умного, как и сам Боб. Он стоял возле своего хозяина и недоверчиво, искоса поглядывал на него, а Боб гладил его по голове и называл разными ласкательными именами.

— Удивительно преданный пес! — сказал Боб.

— У него очень добрые глаза, — заметил мистер Беннетт.

— Он для меня, что сын родной. Не так ли "Джозеф"? — обратился Боб к собаке, роясь у себя в кармане. — Вот тебе, дружище…

Он неожиданно выкинул из кармана сухарь, и "Джозеф", думая, что в него запустили камнем, отпрянул в сторону и, поджав хвост, жалобно завыл. Другой на месте Боба смутился бы, но Боб даже бровью не повел.