– Хорошо, – сказал К., – если допустить, что все обстоит именно так, то, выходит, у меня в Замке уйма добрых друзей; ведь если так смотреть, то еще тогда, много лет назад, осенившая какой-то отдел идея – мол, не вызвать ли землемера? – была, можно сказать, в отношении меня дружественным актом, и благоприятствования эти, судя по всему, потом следовали одно за другим, покуда не обернулись таким вот злополучным фортелем: меня сперва заманили, а теперь норовят вышвырнуть.

– Вообще-то доля правды в таком взгляде на вещи есть, – заметил староста. – Вы правы в том, что никакие указания из Замка нельзя принимать буквально. Но осторожность – она ведь всюду нужна, не только здесь, и она тем нужнее, чем серьезнее указание, о котором идет речь. Вот только ваши слова насчет заманивания мне не совсем понятны. Если бы вы повнимательнее следили за моими рассуждениями, то должны бы уразуметь: вопрос вашего сюда вызова слишком сложен, чтобы нам двоим прояснить его в столь краткой беседе.

– Значит, в конечном итоге остается, – вымолвил К., – что все весьма неясно и неразрешимо, кроме одного: меня отсюда вышвыривают.

– Да кто же осмелится вас вышвырнуть, господин землемер? – изумился староста. – Как раз неясность всех изначальных вопросов и есть порука самого вежливого с вами обхождения, просто вы, похоже, слишком чувствительны. Никто вас здесь не удерживает, но это вовсе не значит, что вас вышвыривают.

– Э-э, господин староста, – возразил К., – на сей раз это вы на некоторые вещи слишком просто смотрите. Я вам сейчас примерно перечислю, что меня тут удерживает: лишения, жертвы и издержки, ценой которых я оторван от родного дома, тяготы долгого пути, обоснованные надежды, которые я питал в связи с видами на должность, мое полное нынешнее безденежье, невозможность по возвращении на родину снова найти приличествующую мне работу и, наконец, совсем не в последнюю очередь, моя невеста, она-то ведь здешняя.

– Ах, Фрида! – бросил староста, нисколько не удивленный. – Я знаю. Ну, Фрида хоть на край света за вами пойдет. Что же до остального, тут и правда кое-что в соображение принять следует, я так в Замке и доложу. И если решение придет или понадобится прежде еще раз вас допросить, я распоряжусь вас вызвать. Вас это устраивает?

– Нет, нисколько, – возразил К., – я не желаю от Замка никаких подачек из милости, я хочу добиться своего права.

– Мирочка, – обратился староста к супруге, которая по-прежнему сидела, прильнув к мужниному плечу, и в задумчивости играла письмом Дупля, успев соорудить из него бумажный кораблик; К., заметив это, тотчас же испуганно отобрал у нее письмо, – Мирочка, что-то нога у меня опять разболелась, пора примочку сменить.

К. встал.

– Тогда позвольте откланяться, – сказал он.

– Да-да, – отозвалась Мирочка, уже готовя какое-то снадобье. – А то что-то очень дует.

К. обернулся: помощники в своем – как всегда, неуместном – услужливом рвении, едва услышав, что К. откланивается, распахнули настежь обе створки двери. Торопясь уберечь больного от ворвавшейся в дом волны уличной стужи, К. успел только слегка поклониться старосте. После чего, увлекая за собой помощников, стремглав выбежал из комнаты и поспешно прикрыл дверь.

Перед трактиром его дожидался муж хозяйки. Заговорить первым он явно робел, и К. сам спросил, что ему нужно.

– Ты уже подыскал себе новую квартиру? – спросил тот, пряча глаза.

– Это жена тебя послала? – поинтересовался К. – Ты, похоже, совсем у нее под каблуком.

– Нет, – ответил трактирщик. – Я не от нее, я сам по себе спрашиваю. Но она очень разволновалась и расстроилась из-за тебя, работать совсем не может, в постель слегла, только вздыхает и плачется без конца.

– Так мне что, сходить к ней? – спросил К.

– Да, очень тебя прошу, – взмолился трактирщик. – Я уж и к старосте за тобой ходил, там под дверью стоял, но у вас разговор был, я помешать боялся, да и о жене беспокоился, обратно домой побежал, только она меня к себе не допустила, вот мне ничего и не осталось, кроме как здесь тебя дожидаться.

– Тогда пошли скорей, – сказал К., – я живо ее успокою.

– Хорошо бы, коли так, – вздохнул трактирщик.

Они прошли через просторную, светлую кухню, где три или четыре служанки, работавшие порознь и довольно далеко друг от друга, при виде К. все как одна буквально оцепенели. Уже отсюда, из кухни, слышны были вздохи хозяйки. Оказалось, она лежит в небольшой каморке без окон, отделенной от кухни лишь тонкой дощатой перегородкой. Уместились в каморке только двуспальная супружеская кровать да шкаф. Кровать стояла так, чтобы с нее можно было обозревать всю кухню и происходящие там работы. Из кухни же, напротив, разглядеть что-либо в закутке было почти невозможно, такая там стояла темень, только бело-красная постель смутно проступала из мрака. И лишь войдя внутрь и дав глазам попривыкнуть, посетитель хоть что-то начинал различать.

– Наконец-то вы пришли, – простонала хозяйка слабым голосом. Она лежала на спине, вытянувшись, дышать ей, судя по всему, было трудно, она даже перину с себя сбросила. Сейчас, в постели, она выглядела гораздо моложе, чем давеча в платье, хотя ночной чепчик из тонкого кружева, – возможно, еще и оттого, что был ей мал и плохо держался на волосах, – оттенял меты возраста на ее лице и вызывал к ней жалость.

– Да как же я мог прийти, – сказал К. как можно ласковей, – когда вы меня не звали?

– Нехорошо заставлять меня ждать так долго, – с настырностью капризного больного продолжала твердить хозяйка. – Садитесь, – сказала она, указывая на край кровати. – А вы, все остальные, уйдите.

Оказалось, что помимо помощников в каморку тем временем набились еще и служанки.

– Мне тоже уйти, Гардена? – спросил трактирщик, и К. впервые услышал имя хозяйки.

– Конечно, – протянула та и, словно занятая еще какими-то мыслями, рассеянно добавила: – С какой стати именно тебе оставаться?

Но и когда все ретировались на кухню, включая помощников, которые на сей раз подчинились безропотно, – впрочем, они просто увязались за одной из служанок, – Гардену это не устроило; сообразив, что из кухни все будет слышно, ибо двери в каморке нет, она распорядилась всем и из кухни тоже выйти. Что и было исполнено.

– Пожалуйста, господин землемер, – попросила Гардена, – в шкафу, наверху, вы сразу же увидите, висит шаль, подайте ее мне, я ею накроюсь, перину я терпеть не могу, мне под ней не продохнуть. – А когда К. принес шаль, сказала: – Видите, какая красивая?

На взгляд К., ничего особенного в шали не было, обычный шерстяной платок; он из вежливости пощупал шаль еще раз, но ничего не сказал.

– Да, очень красивая, – проговорила Гардена, кутаясь в шаль. Теперь она лежала на кровати вполне уютно, казалось, все ее беды и хвори как рукой сняло, она даже вспомнила, что волосы не в порядке, и, ненадолго сев в постели, слегка поправила под чепчиком прическу. Волосы у нее были пышные.

Начиная терять терпение, К. спросил:

– Вы, госпожа трактирщица, посылали спросить, подыскал ли я себе новое жилье?

– Я посылала? – удивилась трактирщица. – Нет, тут какая-то ошибка.

– Ваш муж только что меня об этом спрашивал.

– А, это на него похоже, – заметила хозяйка. – Совсем я с ним измучилась. Когда не хотела вас держать, он вас привечал, а теперь, когда я счастлива, что вы у нас живете, он вас гонит. С ним всегда вот этак.

– Так значит, – спросил К., – вы успели изменить свое мнение обо мне? За какой-нибудь час-другой?

– Мнения своего я не меняла, – проговорила хозяйка, снова заметно слабея голосом. – Дайте мне вашу руку. Вот так. А теперь обещайте быть со мной совершенно откровенным, тогда и я ничего от вас утаивать не стану.

– Хорошо, – сказал К. – Кто первый начнет?

– Я, – выдохнула хозяйка, словно она не в угоду К. соглашается, а сама давно жаждет выговориться.

Достав из-под подушки, она протянула К. фотографию.