Что же касается алкоголя, не верьте тем, кто говорит, что грузин Мшвениерадзе на дух не переносил спиртное. Он не пил, только когда играл, а после окончания спортивной карьеры мог себе позволить расслабиться: очень любил, между прочим, застолья, но никогда не напивался. Следил за собственным здоровьем. Я не помню, чтобы он когда-нибудь болел. Даже в 70 лет имел давление, как у младенца. Поэтому его столь серьезная болезнь стала для всех, и в первую очередь для него самого, полнейшей неожиданностью.

Началось все с пустяка. В декабре прошлого года, незадолго до новогодних праздников, он вдруг почувствовал себя неважно. Измерили температуру — 37,5. Мы даже не придали этому большого значения: подумаешь, простуда: одеться потеплее, выпить чайку с малиной и забыть. Но прошло десять дней, а температура не спадает, стабильно держится на том же уровне. Решили, что, может быть, воспаление легких, проверили — все нормально. А потом, когда сдали анализ крови, выяснилось, что это лейкоз, причем острый. Если у здорового человека семь тысяч лейкоцитов в крови, то у отца на тот момент их было девяносто тысяч. На следующий день, 30 декабря, эта цифра выросла до ста тридцати тысяч. Естественно, из больницы, куда мы привезли его для сдачи анализа крови, он уже не уехал. Врачи нам сразу сказали, что шансов выжить при таком диагнозе не более пятнадцати процентов.

На больничной койке отец встретил 2003 год и свой 74-й год рождения. Даже раковых больных порой отпускают по таким случаям домой, а тут подобное было невозможно, поскольку он постоянно находился под капельницей.

О чем он часто думал, отрешенно глядя в потолок, теперь только Богу известно, но я уверен, что отец догадывался о том, что смертельно болен, хотя таких слов, как лейкоз или белокровие, мы ему не говорили, а он не задавал лишних вопросов: не хотел, видимо, ставить нас в нелегкое положение.

Нынешние разговоры о том, что в последние дни жизни отец не желал никого видеть, не совсем соответствуют истине. Во-первых, он не собирался умирать и до конца верил в свое исцеление. Во-вторых, мы сами резко ограничили круг людей, посещавших его в больнице. Врачи предупредили нас о том, что из-за постоянных сеансов химиотерапии у него в крови до предела снизилось число лейкоцитов, борющихся с болезнями, выработался стойкий иммунодефицит, организм не справлялся даже с элементарным насморком, поэтому со ссылкой на рекомендации врачей и было принято такое решение, чтобы никого не обидеть.

Впрочем, когда ситуация стала совсем безнадежной и лечащие врачи развели руками, мы приводили к отцу под видом близких людей много альтернативных лекарей, которые втихаря делали внутривенные уколы. Но, увы, чудо не свершилось.

Был момент, когда мы решили отвезти отца в Германию, в одну из лучших и знаменитых клиник в мире, где в свое время пытались вылечить Раису Горбачеву, но наши врачи нас отговорили, убедив в том, что методика лечения и препараты в Москве те же, а отдельная палата, в которой лежал отец, мало чем отличается от немецкой…

Умер он в полусознательном состоянии, поскольку незадолго до кончины у него началось воспаление легких, появились хрипы, стало тяжело дышать, и мы попросили врачей облегчить эти мучения наркотическими препаратами…

Его похоронили на Троекуровском кладбище. Тбилисские друзья привезли землю с могилы мамы и с того места на берегу Куры, где был бассейн, давший Како (так звали его близкие друзья в Грузии) путевку в жизнь. Эта земля, как сказал один из них, снова с ним. А присутствовавший на поминках автор небезызвестного памятника Петру Первому в Москве Зураб Церетели обещал установить еще один — на могиле «Петра Первого» советского водного поло.