И сёстры вдруг затеяли какую-то игру, говоря то по-немецки, то по-английски, то по-французски; то все вместе, то по одиночке, и при этом, с какой-то весёлой издёвкой поглядывая в сторону Голицына. Это было что-то вроде считалки, вроде - "на золотом крыльце сидели..."

- Ну, конечно, вы же в общем-то, немцы, - указывая на сёстёр, зачем-то сказал Голицын, ни в лад, ни в склад.

Сёстры покатились со смеху.

- Все мы немного скандинавы. - как бы обобщая, ответил ему Государь.

- Вы имеете в виду - викинги? - зацепился Голицын.

- Да. Варяги, - согласился царь.

- Ха, ваша Летопись всё врёт. Или не договаривает, - махнул рукой Голицын.

- Она не моя, она Никоновская, - хохотнул царь.

- Знаем, как всё переписывалось по царским велениям, - отмахнулся Голицын.

Тут Николай Александрович даже расхохотался.

- Смейтесь, смейтесь, - закивал головой спорщик, - вот, например, пятиэтажка где я живу теперь, стоит на том месте степи, через которую прошли древние греки, римские легионы; где жили скифы и сарматы, пронеслись гунны и непобедимый Тамерлан, половцы, печенеги, хазары... Кстати, хазарские названия до сих пор живут: ныне затопленный город Саркел, Семикаракоры, завод Красный Аксай, где

128.

работали мои родители /конечно он был просто Аксай до революции/, заметьте - прибавили "красный", но не переименовали, и река Аксайка, и ещё можно отыскать. Если бы эти названия были от чуждых народов - они бы никогда не сохранились, это факт. И то, что среди хазар уже были христиане, ещё до крещения Руси, это тоже факт. Просто московских историков не интересовала эта сторона, и они всё гнали под свою дуду. Впрочем, ростовские им тоже поддакивали, - перевёл дыхание Голицын. - А теперь, Ваше Величество, я вас ошарашу вашими Варягами-Викингами. Сюда на Юг, в Азов приезжал серьёзнейший изыскатель, путешественник и учёный, норвежец по происхождению Тур Хейердал /вы, конечно, его не знаете, но поверьте мне/. Так вот, он выяснил, что его предки пошли отсюда, из этих Приазовских мест, и начал раскопки. К сожалению, он умер, - вздохнул рассказчик. Вот так-то, - остановил свой довольный взгляд на царе Голицын.

- А я у вас в Ростове играл на бильярде, - заговорил Булгаков, глянув на Голицына, - проигрался в пух и прах. Даже золотую браслетку, моей первой жены, пришлось заложить. Было это-о в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Кажется осенью. Да, осенью.

- Какой интересный исторический факт, - пошутил Голицын, - точное место не помните?

- Нет, а что?

- Прибили бы памятную доску: "здесь играл Булгаков, в бильярд. Проиграл всё".

- "Проиграли все". Где такую! доску прибить? На каком доме? В каком городе? Или на кладбище? - не шутил Булгаков.

Голицын осёкся и даже покраснел. Он даже испугался такого Булгакова.

В гостиной наступила тяжёлая тишина.

- Почему мы не взяли нашего друга Григория? - настойчиво, и как-то по-мужски, произнесла та, что звалась Татьяной, глядя своими широко расставленными глазами, на своего отца.

- Я здесь не распоряжаюсь, - тихо и спокойно ответил тот.

И в этот момент в окна купола ворвался яркий неописуемый свет. Все вздрогнули. И окна тут же наглухо закрылись обшивкой корабля. А по громкой связи прозвучал голос Карлика: "Поздравляю господа, мы вошли в солнечный круг! Всем оставаться на местах. А Петра Григорьевича прошу спуститься ко мне на пункт управления".

Началось общее волнение, недоумение и даже суета. "Извините" - произнёс Голицын в этой общей суете, и уже хотел уходить, но был приостановлен Булгаковым, который очень серьёзно, и даже угрожающе, сказал прямо в лицо Голицыну: "Батум" был моим последним номером. Да. Номер оказался - смертельным. Эта мысль - молнией пронзила меня, там в вагоне поезда, когда прозвучало "Вам телеграмма". Свет в кабинете потух. Всё кончилось". - И он повернулся, чтобы идти, но вдруг резко обернулся, сверкнув, не понятно откуда взявшимся, моноклем в глазу: "И никакой МХАТ, и никакой Генсек тут не причём. Чтоб вы знали" - наиграно грозно прибавил писатель, звонко цокнув языком, словно откупорил бутылку шампанского, и отошёл прочь.

Озадаченный Голицын спустился по винтовой лестнице имени Эйнштейна на средний этаж, и открыл двери в отсек пункта управления.

Свет и музыка хлынули оттуда! У Голицына аж дыхание перехватило, как будто бросили его из окна душной комнаты в холодный брызжущий пеной бушующий океан. А в том золотом океане, что был за смотровым окном корабля, и вправду купались люди с золотыми крыльями и в нарядных одеждах. Звучал джаз, сверкая медными инструментами, сверкал солнечный зайчик, отражаясь от чёрной головы трубача, сверкала золотом его труба, на которой он выделывал чёрте что и неслыханное тремоло. А когда он отвёл от губ трубу, и запел тем же тремоло, но уже совсем низким хриплым, словно сурдина своей же трубы, и при этом, промокая вспотевшее лицо большим белым платком, стало ясно, что это великий Луи Армстронг со своим джаз-бэндом.

У Голицына отлегло от сердца. Страх - сгореть на солнце - отступил. Панорама, открывшаяся взору, была ошеломляющей. Там было много людей, но разглядеть их конкретно не удавалось - всё сливалось и тонуло в ярком свете. Но вот в глаза бросилась беспокойно суетящаяся фигура мужчины, одетого в чёрный фрак и при бабочке. Он явно кого-то искал, среди собравшихся здесь. Знакомое лицо. Ну, конечно же, это был Ростропович. Мстислав Ростропович!

Но в это время, сюда, по-хозяйски, с широким жестом вошёл импозантный седой мужчина в массивных роговых очках и тоже при бабочке. "Вот тебе твой оркестр! Я всех собрал. Мои проценты прежние". С этими словами, сказанными на английском, он подошёл к человеку в очках и в военной форме, указывая в сторону вошедшей толпы музыкантов с инструментами, но в штатском. Они радостно зашумели, приобнимая военного и приветствуя его. А Луи Армстронг спокойно и как бы нехотя объявил собравшейся здесь публике: "Я уступаю место Гленну Миллеру. Но это - другая музыка" - покривился он, ощерясь белозубой улыбкой. И сразу же зазвучала, конечно же, всем известная "Чу-ча". И ударили в высь солнечные фонтаны, то там-то здесь; заиграли лучи, выделяясь как струны огромной арфы, закрутились спирали солнечной плазмы, словно фейерверки и все стали пританцовывать.

- Соломон! Как я счастлив, что тебя встретил, - закричал Ростропович, кинувшись к седому в роговых очках, обнимая его и громко расцеловывая в щёки. - Я ищу Галину! Ты её не встречал здесь?

- Нет, Галины Павловны, я, к сожалению, не встречал, - ответил тот, улыбаясь, как старый знакомец, старому знакомцу.

- Она, понимаешь, полетела на Меркурий, повидаться со своими блокадниками.., а я сюда. Но она уже должна бы и прилететь !- Психанул Ростропович, не выговаривающий букву "р".

Но его собеседник только развёл руками.

- О! Натали, - вскричал другой военный, лётчик, он был в шлеме и лётном комбинезоне - это оказывается Гленн Миллер, а я его и не узнал. Но почему он в военной форме?!

- Мне плевать, - весело кричала ему в ответ Натали, - вы же знаете, Антуан, я ищу своих.

Эта пара летела стоя на каруселях. Она была впереди, держась за два солнечных луча, он за ней, как бы догоняя. Она была в длинном шёлковом платье, с плиссированной широкой накидкой, которая трепетала, отлетая назад и шлёпая по щекам преследователя. И всё это отливало золотом. И говорили они на французском языке.

- Пойдём, пойдём в танец вместе со всеми! У меня есть вопрос к музыканту.

- Не хочу идти, - капризничала она.

- Тогда лети-им!

И он выдернул её как из седла. И они присоединились к танцующим. И в танце, лётчик

хитро приблизился к знаменитому тромбонисту.

- Маэстро, у меня к вам очень интересный вопрос - почему вы в военной форме?

- Не мешайте музыке, - строго оборвал его тот, и снова приник к тромбону.