Когда мы уходили, папа спросил:

– Вам правда нравится, как готовит моя Люся? Кроме шуток?

– Нет, – ответил Василий Васильевич. – Но я почувствовал к ней такую симпатию! Я никогда не скажу ей ничего неприятного, хотя я очень привередлив в еде.

– Но послушайте, – зашептал папа с горящим взором. – Девять лет я прошу её не резать ножом, который даёт ржавый запах. У неё нос не работает совсем, а у меня нюх как у английского сеттера. Нет, она всё равно будет резать вонючим ножом, доводя меня до исступления.

– Тут надо что? – Василий Васильевич сделал огромную паузу. – Унять обоняние.

Вскоре он выздоровел, и мы пригласили его к нам в Уваровку. Ещё было только начало сентября, он бродил по огороду, высматривая, как живут в палых листьях жабы, и со счастливой улыбкой в мисочку собирал черноплодную рябину.

– Надо замотаться шарфом, – посоветовал ему папа, – у вас очень шея, Василий Васильевич, уязвимое место.

– Он нарочно терзает нам сердце, – сказала мама и вынесла на крыльцо шарф.

А он сиял и прямо на дереве щупал, не срывая, антоновские яблоки.

– Нет ничего прекраснее, – говорил он, – вида зреющих яблок!

– А зреющих слив? – спрашивал из окна папа.

– Ничего!

– А зреющих груш?

– Тоже нет!

– А камыша в болоте?

– Нет ничего прекраснее всего этого! – отвечал Василий Васильевич.

Потом мы варили картошку и ели её с чесноком.

– Чеснок я делаю так, – рассказывала мама, – чищу зубы, споласкиваю рот одеколоном, жую чеснок и выкладываю его в готовое блюдо.

– У нас в России, – говорил папа, – люди не самые умные, но самые смелые.

– До свиданья, сегодняшний день, – сказал Василий Васильевич на прощание. – Если б вы знали, как я рад, что вы –…ВЫ!

– Ещё увидимся! – махнул рукой папа.

Наутро Василий Васильевич, разодевшись в пух и прах, пришёл с белою гвоздикой в красной кофте – снегирь на снегу.

– Дорогие мои! – Он влюбленными глазами смотрел то на маму, то на папу, то на меня. – Я хочу сделать вам предложение.

– Предложение чего??? – спросил папа.

– Я хочу предложить, – заявляет Василий Васильевич, – свою руку и сердце.

– Кому??!

– Вам троим, – говорит он, – мне все тут понравились. Особенно вы, Михаил, – вы такой приветливый, дружелюбный. Я принёс вам в подарок хлопчатобумажные носки.

– Милая, родная, – обратился Василий Васильевич к маме. – Вы похожи на этот цветок. А когда вы состаритесь, я куплю вам саксофон. Это будет умопомрачительная картина: маленькая старушка, сухонькая, наяривает на саксофоне…

Повисло астрономическое молчание.

– Но позвольте, Василий Васильевич, – проговорил наконец мой папа. – Есть здравый смысл! И какая-никакая, а честь! У нас абсолютно укомплектованная ячейка!..

– Возможности жизни безграничны, – сказала мама. – Миша! Я поняла: мой идеал мужчин – не только сутулые и долговязые, но также маленькие и шарообразные.

– Вы режете меня без ножа, – простонал папа. – Василий Васильевич художник, он завазюкает нам всю квартиру.

– Я буду аккуратно! Вот увидите! – просился Василий Васильевич.

– У нас тут что?! – взревел папа. – Львиный прайд? Племя тумбо-юмбо? Василий Васильевич, дорогой, мы с удовольствием встретимся с вами, даже устроим ужин в вашу честь…

– Не надо ужин, – заартачилась мама. – Столько возни!

– Можно же сосиски! – прошептал папа. – Люся! Люся! – воскликнул он. – Я проштрафился? Я говорю тебе мало ласковых слов?

Мама подошла поближе и заглянула ему в лицо.

– Ты мой, – сказала она, – самый лучший, любимый, единственный Миша!

– А он? – грозно спросил папа.

– А он наш единственный Вася!..

– Я умоляю вас, – станьте моей семьёй, – подхватил Василий Васильевич. – Мы устроим праздник, бразильский карнавал. Мы будем танцевать в набедренных повязках и жечь бенгальские огни. И мы ещё увидим небо в алмазах!..

– Возьмём его! – мы с мамой закричали. – Возьмём!

И заплакали.

– Ну ладно, ладно, – сказал папа, – ладно, только не плачьте.

Как здорово мы зажили! Не было никакой неразберихи. Теперь, когда у нас с мамой их стало двое, мы вообще ели раз в день, но очень плотно и на ночь.

По воскресеньям к нам бабушка приезжала с котлетами.

– А вот и котлеты! – завидев её, говорил Василий Васильевич.

– Редкий зять, – радовалась бабушка, – так любит свою тёщу, как мои Вася и Миша.

Спали они со мной в детской – валетом. Мама к нам зайдёт, укроет их, меня посмотрит, поцелует и отправляется к себе.

А как они дружно ходили в магазин!

– Давай мы понесём, – кричали они маме, – все сумки! Все-все-все! Давай все! Иначе зачем тебе мужья?

– Чтобы их любить! – отвечала мама.

– Нет! – кричали они на всю улицу. – Чтобы носить тяжести! А ты будешь нести одни цветы и укроп.

Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошёл по его стопам.

– Только через мой труп! – сказал папа. – Будет художником – будет жить очень бедно. Лучше пусть идёт в армию – обмундирование дадут, бесплатная еда…

Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро в предрассветной синеве он разбудил папу.

– Михаил, – недовольно сказал он. – Вы брыкаетесь.

– Тысяча извинений, – забормотал папа. – Мне снилось, что я тону.

За завтраком между яичницей и чаем Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.

– Василий Васильевич! – сказал папа. – Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?

– Я там нужнее, – ответил Василий Васильевич.

Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.

– Ума не приложу, – говорил он, – неужели невозможно жить одновременно и тут и там?

– Те узнают, будет тарарам, – объяснил ему Василий Васильевич.

– Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью, – возмущался папа.

О, швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.

Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной ёлки. И говорит:

– Всё, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.

– Как так? – Я своим ушам не поверил. – Какую другую женщину?!!

– Нашего зубного врача Каракозову, – печально сказала мама. – Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.

Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчебучил.

Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок – комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения – в отпуск или в командировку – наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернётся, – хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася.

Иван был мрачнее тучи.

– Уложил в новый чемодан новые вещи, – рассказывала мама, – и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: „Это же самое облако плывёт сейчас над моей Люсей!“»

Насчёт облаков папа угодил в точку, ведь зубодёрша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.

Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это всё равно, что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого – бультерьера!» Кит уж на что умник – даже не поймёт, о чём я говорю!

Я позвонил. Открыл мой папа Миша.

– Андрюха! – Он обнял меня. – Сынок! Не позабыл отца-то?!

И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!

Тут вышла Каракозова в наушниках. У неё такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у неё невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зелёный.