Дева Мария приложила палец к губам, улыбаясь тихо. А потом сказала что-то, но Цицеро не слышал ее и по губам прочесть тоже не мог. И она засмеялась, и пусть Цицеро не слышал ее смеха, он видел, как она смеялась, и это было самым восхитительным, что он видел в своей жизни. А потом Дева Мария наклонилась ниже, и за ее спиной была вовсе не оттертая Цицеро неделю назад лампа, а холодное серое небо, и Богоматерь ласково потрепала медленно двигавшегося Тиерсена по волосам, и тот потерся о ее ладонь, чуть только не заурчал. И Цицеро ощутил сильную вспышку ревности, это было совсем нечестно и несправедливо. Но плеч Тиерсена он не отпустил, только сжал сильнее, и внутри сжался, пытаясь отодвинуться, ему не хотелось больше, если так, но Дева Мария коротко нахмурилась и, оставив руку на затылке Тиерсена, перебирая совсем короткие пряди, наклонилась еще ниже. И коснулась губ Цицеро, мягко и чисто, и здесь, в тесном коридоре, он застонал громко, выгибаясь под Тиерсеном, плотно сжав веки, а там, где-то еще, не мог ничего сделать, только приоткрыл губы и хныкнул громко, когда Дева Мария ответила на его поцелуй, столь долгожданный, столь необходимый. Тиерсен – другой Тиерсен, с длинными волосами и ярко-красным вспухшим шрамом на губах – ухмыльнулся и коротко укусил Цицеро за подбородок, смотря на это, совсем замедляясь.
– А ты думал, мы совсем тебя не любим? – спросил он со смешком, садясь, давая Богоматери склониться удобнее и положить свою узкую ладонь Цицеро на шею, и тот тут же дернулся, сжимая ее пальцы, со стоном отвечая на горячий, глубокий поцелуй. – Мы очень любим тебя, – Тиерсен выдохнул, хватая Цицеро за щиколотки, задирая его ноги и размашисто, жестко входя. Он грубо брал его еще недолго, как недолго – здесь, но каждую секунду этого Цицеро чувствовал мягкие губы Девы Марии, ее тонкий и прохладный язык, переплетавшийся с его, и запахи, вкусы – миндаля, каких-то цветов и крови. И это было… лучше, чем все, что могло быть. Но Тиерсен, коротко порыкивая, явно не выдерживал уже, и его член пульсировал внутри Цицеро, так сладко и горячо, и это тоже было хорошо, когда он толкался так плотно.
– Можно мне? – спросил Тиерсен, и Богоматерь подняла голову, отстраняясь от Цицеро, и тот совершенно по-детски захныкал, когда она это сделала, потому что ему не хотелось прерывать этот поцелуй. Наверное, никогда в жизни.
Дева Мария ответила что-то Тиерсену, Цицеро не слышал, что, но тот рассмеялся и еще несколько раз двинулся в нем, снова ложась сверху. И это опять было ревниво и нечестно, пусть Богоматерь и не целовала Тиерсена, он слышал ее, он мог говорить с ней, он, а не Цицеро.
Но Дева Мария села рядом, положив голову Цицеро себе на колени, и мягко улыбалась, перебирая его волосы. А ему не хватало дыхания. И от восхищения, и от обиды, и от возбуждения, потому что Тиерсен начал ласкать его член, быстро и хорошо.
– Ну что ты? – Тиерсен посмотрел на Цицеро, и тот видел два взгляда, темных, жгучих и жадных. – Разве ты не видишь? Наша Матрона хочет, чтобы ты кончил для нее. А разве ты не хочешь ее порадовать? – Цицеро всхлипнул, но в глазах Богоматери он видел одобрение. И еще что-то хищное. Требовательное. Тиерсен и Дева Мария опять переглянулись коротко. – Он просто стесняется, – Тиерсен засмеялся, но не неприятно, только рвано от того, как сдерживался. – Я сейчас сделаю хорошо, – и он прижался совсем тесно, и Цицеро мог только стонать, пока Тиерсен брал его быстро и провел языком по шее. Пока он видел зажегшийся будто взгляд Богоматери и немного крови на ее нижней губе. А потом Тиерсен укусил его за шею, сильно, больно, будто протыкая кожу зубами, и Цицеро закричал, распахивая глаза здесь и обильно кончая себе на рубашку. Тиерсен склонился над ним, и Цицеро чувствовал, как било внутрь него его семя, слышал его хриплые в стон выдохи и не выдержал, дернул за волосы, прижимаясь губами к губам, громко хныча, пусть не хватало дыхания, пусть всего мира не хватало.
Они лежали после здесь же, утомленные, и Цицеро не разрешил Тиерсену курить, но тот только пожал плечами, будто готов был на что угодно, и сложил свой снятый наскоро китель, подкладывая маленькому итальянцу под голову, сам опускаясь рядом.
– Ты ведь убьешь меня сегодня? – первое, что Тиерсен спросил, скользя пальцами по груди Цицеро, перебирая рыжие волоски в расстегнутом вороте рубашки. – Как только вернемся домой и ляжем спать? Перережешь мне глотку, да?
И Цицеро думал долго перед тем, как ответить как никогда серьезно.
– Нет. Нет, Тиерсен.
Это одно из плохих воспоминаний, но с хорошим концом. В принципе, они все хорошо кончались, только вот насчет сегодняшнего Цицеро не уверен. Он не может забыть что-то и сделать вид, что все хорошо, он обижен на то, что его Избранный обманул его. Его… Избранный? Цицеро уже не так уверен в этом, хотя ему самому это не нравится. Он надеется, что Альвдис ошиблась, что он сам ошибся в своих выводах. Тиерсен не может считать, что ему не нравится быть Избранным, что он никогда не хотел этого. Он мог сказать это… Цицеро понятия не имеет, почему, но у него в запасе много оправданий, ведь его жизнь настолько правильна в последнее время, что ему ужасно не хочется, чтобы опять было, как раньше. Теперь он ищет оправдания. Как все люди, которые…
Цицеро очень не хочет убивать Тиерсена. Может быть, это бессонница. Может быть, если бы Тиерсен хорошо выспался, то пожалел бы о сказанном сгоряча, и Цицеро простил бы его. Маленький итальянец ненавидит эту ситуацию – он ненавидит перемены – и даже морщится, подходя осторожно.
– Пора спать, Тиер-рсен, – говорит он тихо, обводя дулом беретты напрягшиеся и тут же расслабившиеся плечи.
– Я еще почитаю, – Тиерсен не поворачивается и только отпивает еще чая. – Иди один.
– Если Тиерсен не поднимет свою дрянную задницу и не пойдет спать, Цицеро придется выстрелить в него, – мягко говорит маленький итальянец. – Не слишком больно первый раз, Тиерсен не будет чувствовать себя хуже. Только снять немного кожи, только обжечь, – он проводит по всему плечу до локтя и взводит курок, продолжая поглаживать пистолетом тонкую шерсть джемпера.
– Ты все равно этого не сделаешь, – Тиерсен отвечает ровно. Он не чувствует, как напряжен сейчас Цицеро, как ему не нравится эта невольная провокация, как сильно он хочет на нее ответить, чуть надавливая пальцем на спусковой крючок. – А если сделаешь, я очень в тебе разочаруюсь. Очень, – Цицеро отводит палец, и Тиерсен перелистывает очередную страницу, решив, что и после десятого прочтения на этой все равно ничего не поймет. – Серьезно, иди спать, я приду потом.
Цицеро сильно злится. Он не может долго злиться, конечно, особенно на Тиерсена, но это не значит, что он не злится вообще. И сейчас это из-за того, что он не может выстрелить. Вовсе не потому, что Тиерсен рассердится, Цицеро не боится его, хотя и знает, что, скорее всего, это будет больно. У него до сих пор остались маленькие шрамы на плечах между веснушек после того, как Тиерсен один раз рассердился на него и методично избивал деревянным жезлом, зажав голову коленями. Но Цицеро не стреляет не потому, что это может повториться. Наказание – только следствие его неправильного поведения, и маленький итальянец хорошо понимает, за что будет наказан. И хочет ли он нарушать правила, зависит от того, действуют ли они еще, а не от того, прибавится у него шрамов или нет. Потому что если Тиерсен – его Избранный, Цицеро не сделает ему больно, но если Тиерсен обманывал его так долго – стрелять нужно в голову. Независимо от того, сжимается что-то внутри или нет.
Но – Цицеро не может долго злиться, и он хихикает коротко и напряженно, понимая, что Тиерсен опять даже не задумывается о том, как мало отделяет его от смерти. Цицеро отходит назад.
– Вот и моло… – выстрел оглушающий совершенно, и Тиерсен чуть не роняет книгу, переводя взгляд на чуть дымящуюся дырку в столе. – Ты испортил мой стол, – говорит он спокойно и закрывает книгу, откладывая ее в сторону.
– О да, да, Тиерсен! И еще, еще раз! – Цицеро стреляет снова, и чашка разлетается осколками. Один резко царапает Тиерсена по тыльной стороне ладони, которой он машинально дергает, прикрывая глаза, и еще несколько остаются на джемпере.
