Сухие тонкие ветки быстро догорели. Более толстые ветки, располагающиеся под ними, еще только начинали разгораться, и после яркого света костров наступила кажущаяся глазу темнота, хотя небольшие язычки пламени и начали уже кое-где подниматься над разгорающимися толстыми ветками. Их пока еще неяркого света было стало достаточно, чтобы оценить урон, нанесенный нападавшим. Более трех десятков их разбросано перед лагерем. Большинство было убито стрелами. С десяток зарублен мечами.

Люди вглядывались в темноту, ожидая нового нападения. Но вокруг было тихо.

– Они все перебиты! – громко нарушил напряженную тишину Орагур, поднимаясь на ноги.

– Кто-то может быть жив еще, не вставай пока! Берегись! – Олион, подскочив рядом с ним, схватил за руку и, напряженно глядя вперед, потянув вниз. И вдруг ахнул и начал медленно оседать вниз. Орагур подхватил Олиона на руки и с ужасом увидел стрелу, торчащую прямо из середины его груди. Глаза Олиона закатились, и из угла рта побежала тоненькая струйка крови, стекая по щеке и капля за каплей падая на рукав советника.

Не веря в случившееся, Орагур опустил Олиона на землю. К нему подбежали Альрик и Гардис. Увидел торчащую из груди Олиона стрелу, Гардис, крича, что было сил помчался в направлении выстрела. За ним бросились гвардейцы и оба брата. Громкий гортанный крик, похожий на хохот, раздался возле озера. Затем послышался сильный всплеск воды.

– Ушел, сволочь, – чуть не плача, проговорил Пирт, прибегая назад, – в воду ушел. Нырнул – и все. Лук Сима бросил. Из него он стрелял. И когда только научился? Ведь Аватурана говорил, что у них только дубины и есть.

Тем временем все столпились вокруг лежащего Олиона. Орагур, стоя на коленях, вытирал кровь с его лица. Вдруг Олион открыл глаза, и обвел полным боли взглядом собравшихся вокруг людей. Глаза его остановились на Орагуре. Губы зашевелились. Орагур наклонился пониже.

– Их… отбили?.. – скорее прочитал он по губам, чем услышал.

– Да, убили всех. Наши все целы. Тебя только зацепило немного. Сейчас вытащим стрелу и скоро бегать будешь, – стараясь говорить как можно более убедительнее, сказал Орагур.

– Ты тогда не понял… Больно, до чего же больно… – глаза Олиона закрылись. Изо рта снова показалась струйка крови. На рубашке на груди вокруг древка медленно расплывалось красное пятно. Лицо побледнело и черты его как-то враз заострились.

– Что я не понял, что? – переспрашивал Орагур.

– Ну-ка, пусти, – отодвинул его в сторону скандинав. Он стал на колени с другой стороны, крепко зажал стрелу и осторожно, не двигая ее, сломал длинный торчащий вверх хвост. Затем кинжалом осторожно сверху до низу разрезал рубашку и распахнул ее. Возглас удивления вырвался у всех присутствующих людей. Смертоносный обломок стрелы уродливо торчал между небольшими полушариями нежной девичьей груди с острыми глядящими вперед сосками.

Люди в изумлении смотрели друг на друга. Теперь стали понятны некоторые странности его, то есть теперь уже ее, поведения – то, что она никогда не снимала рубашку в их присутствии, мылась где-то в отдалении, скрываясь от всех. Зачем она скрывала, что не мужчина – это был уже третий вопрос.

Скандинав первым пришел в себя. Обругав всех и вся, он выхватил чистую тряпочку, уложил вокруг стрелы и, как мог, начал прибинтовывать ее, пытаясь остановить кровь. Стрела зашла глубоко, однако насквозь не прошла. Наконечник ее крепко сидел где-то в глубине тела, достать его не было никакой возможности.

Орагур пытался помочь. Поддерживал, приподнимал девушку, когда полосу ткани надо было пропускать под спиной, поправлял повязку сверху. Каждое прикосновение к ее груди как огнем обжигало его. Он не был ханжой, советник Орагур. К своим зимам он знал, что такое женщина. Многие знатные матроны и их дочери тайно добивались его, и иногда он отвечал взаимностью. Но все это не оставляло зарубок в его душе. Он до сих пор был убежден, что женщинам не место в жестком мужском мире, что они никогда не смогут ни владеть оружием, ни принимать сложные решения. Женщины могут только плакать в случае опасности и искать помощи. Сильнейшим потрясением для Орагура оказалось то, что Олион оказался женщиной. Теперь он впервые видел юную девушку, на равных выносящую невзгоды пути в болоте, на равных сражающуюся с врагами и, мало того, спасшую его жизнь ценой своей жизни. Не приподнимись она и не прими своим телом смертоносную стрелу, его сейчас уже бы не было на свете. Она была не такая, как все. Он чувствовал это и пытался сделать что-нибудь, чтобы облегчить ее страдания.

Наконец перевязка была закончена, и скандинав укрыл ее протянутой кем-то курткой.

Однако девушка была обречена, это знали все, но никто не хотел мириться с этим. Каждый старался чем-нибудь помочь, что-нибудь придумать. Все это было бесполезно, и вскоре все замолчали, понимая неизбежность того, что должно случиться, и жалея убитого горем Орагура, считающего себя единственным виновником случившегося. Злые слезы наворачивались на его глаза. Полжизни он готов был отдать, только чтобы этого не случилось. Но ничего уже исправить было нельзя.

27.

Только теперь наконец-то обратили внимание на лигурийца, что-то торопливо говорящего и дергающего Пирта за рукав. Пирт долго отмахивался, не слушая, пока, наконец, смысл слов не дошел до него.

– Он говорит, что ее надо привезти в его родную деревню. Там есть шаманы, умеющие заговаривать раны. Они вылечат ее. И его соплеменника.

– Спроси его, где находится деревня.

Аватурана сорвал с ближайшего дерева несколько листьев и присел на корточки. Часть листьев он причудливой дугой уложил на землю.

– Он говорит, что это этот остров.

Небольшой лист лигуриец уложил внутри других листьев, недалеко от его края.

– Это озеро.

Несколько сухих палочек легло возле листа.

– Это наш лагерь.

На листья с противоположной стороны от лагеря относительно озера легли несколько обломков дерева.

– Это развалины дворца.

Далее, отступив на несколько шагов от изображения острова, лигуриец уложил еще несколько листьев.

– Это его родная деревня.

Сделав примерно такое же количество шагов вверх, он снова уложил листья.

– Это еще населенные острова. А вот еще один большой остров. Странный остров – он то есть, а то его нет, скрывается будто. Его многие видели и даже вроде бы выходили на него. Он говорит, что остров тот пустой, никто на нем не живет.

Люди рассматривали получившуюся примитивную карту. Вот остров, где они сейчас. Вот деревня. Вот только как попасть туда?

– Спроси его, сколько времени добираться до нее.

– Световой день, если выйти с первыми лучами. И если бежать по болоту.

– Он в своем уме? – разъярился Орагур,– или ему дубины морохов последние мозги вышибли? Разве можно бежать по болоту?

Пирт быстро заговорил с Аватураной, несколько раз переспрашивая что-то, пока, наконец, Аватурана не начал злиться.

– Что он говорит?

– Ничего не могу понять, – пожал плечами Пирт, – говорит, что отсюда не пойдем, а побежим. Просит побыстрее сделать носилки для раненых.

Аватурана снова быстро заговорил.

– Носилки лучше всего на ножках, чтобы можно было поставить.

Лигуриец подбежал к невысокому дереву и мечом начал рубить его. Взглянув на него, все, кроме Орагура, сидящего возле с трудом дышащей девушки и время от времени прикладывающего ей ко рту влажный обрывок ткани, начали также рубить деревца для носилок.

Вскоре двое носилок были готовы. Их связали сплетенными из длинной травы веревками. Получились крепкие надежные сооружения. На них аккуратно перенесли девушку и лигурийца, у которого уже иногда начинались конвульсии. Похоже было, что у него ударом дубины был поврежден мозг.

Небо уже серело, и можно было начать движение, не опасаясь выбить глаза о какую-нибудь ветку. Военный вождь лигурийцев уверенно зашагал вперед. Люди, забрав вещи, разделившись по четыре человека на носилки, стараясь ступать осторожно и не трясти их, отправились за ним. Аватурана направился в сторону от развалин дворца к мысу, на котором его захватили морохи.