Удивительно, как это демоны умеют иногда воспользоваться сомнением именно в том, что они вообще существуют.

– Я знаю, что вы притаились где-то рядом, – произнес он тихо, пристально вглядываясь в бетон и стекло домов, в пустые лица фасадов. Духи дразнили его. Они могли напасть на него в любую секунду, начать запугивать и подавлять, а потом так же внезапно исчезнуть, ускользнуть в свои укрытия, играть с ним в прятки, наблюдая, как он мечется, подобно слепому безумцу.

Георгий опустился на скамейку, стоящую у самого края тротуара. Мужество его оставило.

– Я здесь, сатана, – произнес он. – Я не вижу тебя, и ты, может быть, действуешь быстрее меня, но я остаюсь здесь. И милостью Божьей и силою Святого Духа я собираюсь вступить с тобою в смертельную схватку – и биться до тех пор, пока один из нас не достигнет своего!

Каганов просмотрел пленку Веры. Он заметил маленькие царапины, появившиеся из-за небрежного обращения, и грубые отпечатки пальцев, повторяющиеся с одинаковым промежутком. Они могли быть оставлены только тем, кто вытаскивал пленку из аппарата, чтобы засветить ее.

В час дня у Михаила была назначена встреча с Молодцовым. Он подъехал за пятнадцать минут до назначенного времени, проглотив перед этим половину нарезного батона и запив его чашкой кофе из термоса.

Здание бывшего Дворца культуры, одно из крупнейших и представительных в городе, было построено давно в стиле ранних пятидесятых, подражая величественным зданиям тех лет в Москве: каменное, с большими высокими окнами, величественными пропорциями и длинным шпилем. Входная арка соответствовала общему впечатлению: высокая, немного пугающая, особенно когда посетитель в одиночку пытался справиться с массивной дверью. ДК располагалась близко к центру города. Это было солидное заведение, Молодцов был почтенным жителем города, и люди, посещавшие «Общество Самосознания», – уважаемыми гражданами. Михаил часто ловил себя на мысли, что респектабельность и положение в обществе были непременными условиями членства.

Каганов взялся за ручку большой тяжелой двери, не без труда открыл ее и вошел внутрь. Нет, партократы тех лет никогда не скупилась на расходы. Пол в фойе, лестницы и зал были покрыты толстым красным паласом, деревянные предметы изготовлены из мореного дуба и ореха. Этому соответствовало и литье: металлические ручки, защелки дверей и окон, вешалки в гардеробе и перила. Окна были с грязноватыми стеклами, тяжелые люстры красовались под высокими потолками, украшенными затейливой лепниной.

Миновав еще одну громадную дверь, Михаил прошел в зал и пересек его по проходу между рядами скамей. Помещение напоминало не то оперный зал, не то громадный грот: мощный подиум, незыблемая кафедра с еще не снятым гербом, место для хора, да и, конечно же, сам хор, – все это было необыкновенно внушительно.

Кабинет Молодцова располагался сразу за подиумом, сбоку, и выход через большую дубовую дверь был необходимой частью воскресных занятий.

Михаил толкнул массивную дверь и вошел в приемную. Миловидная секретарша встретила его приветливо, хотя и не знала, кто он. Каганов представился, и она, сверившись с расписанием, сделала пометку. Михаил тоже заглянул в расписание, читая вверх ногами. На два часа была назначена встреча с Буркиным.

– Да ведь это сам Каганов, – Молодцов приветствовал посетителя с показной улыбкой делового человека и потряс его руку. – Входи, входи.

Михаил последовал за Олегом в его роскошный кабинет. Будучи весьма представительным мужчиной лет пятидесяти, в очках в стальной оправе, с круглым лицом и с жидкими волосами, Молодцов выглядел человеком, вполне довольным своим положением в обществе. Темные панели стен кабинета были сплошь увешаны памятными дипломами и поздравительными адресами от общественных и благотворительных организаций. Здесь же висели в рамках фотографии самого Молодцова в обществе губернатора, двух-трех популярных актеров, нескольких писателей и даже одного депутата.

Сидя за красивым внушительным столом, Олег Молодцов являл собой портрет преуспевающего бизнесмена, профессионала в своем деле. Кожаное кресло с высокой спинкой казалось троном, а его собственное отражение на зеркальной поверхности стола было более пышным и великолепным, чем отражение горы в зеркальной глади альпийского озера.

Молодцов кивком указал Михаилу на стул. Журналист сел и сразу же отметил про себя, что опустился гораздо ниже уровня глаз собеседника. У него возникло хорошо знакомое чувство легкого испуга. Вся обстановка как будто способствовала этому.

– Приятный кабинет, – констатировал он.

– Спасибо большое, – ответил Молодцов с улыбкой, от которой его щеки собрались складками возле ушей. Свободно откинувшись в кресле, он слегка барабанил согнутыми пальцами по столу. – Мне он тоже нравится. Здесь спокойно.

«Здесь тебе спокойно, – подумал Каганов. – Ну и ну».

– Как обстоят дела в «Вечерке»?

– Вполне сносно. Ты получил сегодняшний номер?

– Да, мне он очень понравился. Он сделан в хорошем стиле. Должен отметить, что ты привнес в газету настоящую атмосферу большого города.

– Да…

У Каганова внезапно пропала охота говорить.

– Я рад, что ты с нами, Михаил, мы уверены, что у нас будут добрые отношения.

– Да, да, разумеется.

– И что же у тебя на сердце?

Каганов немного поерзал на стуле, а затем поднялся. На этом стуле он чувствовал себя микробом под микроскопом. «В следующий раз я захвачу с собой собственный большой письменный стол», – подумал он и начал ходить по кабинету, стараясь выглядеть независимо.

– Нам о многом предстоит поговорить за этот час, – начал он.

– Мы можем встречаться чаще.

– Конечно. Так вот, я хочу тебе сказать, что этой ночью исчезла Светлана, моя дочь. О ней ничего не слышно, и мы не знаем, где она… – Он коротко описал Олегу суть их раздора с дочерью и его предысторию. Молодцов слушал внимательно, не перебивая.

– Ты думаешь, что она отвергла ваши традиционные ценности, и это тебя огорчает? – спросил он под конец.

– Я не глубоко религиозен. Ты понимаешь, что я имею в виду? Но определенные вещи должны считаться правильными, а определенные – ошибочными, и мне не понравилось, что Света как бы… мечется то в одну, то в другую сторону.

Молодцов величественно поднялся из-за стола и подошел к Михаилу с улыбкой снисходительного, все понимающего отца. Он положил руку ему на плечо и сказал:

– Как ты думаешь, Михаил, она счастлива?

– Я никогда не видел ее счастливой. Может быть, только потому, что когда я ее вижу, она находится в моем обществе.

– И это, видимо, объясняется тем, что ты считаешь непонятным путь, который она выбрала в жизни. Скорее всего, ты высказываешься в духе полного неприятия ее философии…

– О да! А также профессорши, которая впутала ее в эту философию. Скажи, ты встречал ее? Как бишь ее зовут, профессор Лихова, из университета?

Олег подумал и отрицательно покачал головой.

– Света прошла у нее пару спецкурсов, и я замечаю, что моя дочь все больше и больше теряет связь с реальностью.

Молодцов довольно рассмеялся.

– Михаил, похоже, что она просто начинает изучать и познавать тот мир, ту вселенную, в которой живет. Разве ты забыл себя в этом возрасте? Многие истины представляются человеку обманом до тех пор, пока он не познает их сам. Вероятнее всего, это происходит сейчас со Светланой. Она очень умная девочка. Уверен, что ей необходимо разобраться и найти себя.

– Ну что ж, надеюсь, как только Света найдет себя, она позвонит.

– Михаил, я думаю, что ей гораздо легче было бы позвонить, если бы она знала, что дома ее встретят понимание и сочувствие. Не в нашей власти решать за другую личность, что ей делать с собой, или заставить ее занять то или иное место во вселенной. Каждый человек должен самостоятельно найти собственный путь и собственную истину. Для того чтобы мы могли существовать в этом мире как цивилизованное общество, нам необходимо научиться уважать других, признав за ними право на собственные убеждения и взгляды.