И тут в шляпе с тросточкой снова появился изящный джентльмен по имени Случай.

Напротив нашего дома в Большом Ржевском переулке жила знакомая моей жены. Они вместе работали в музыкальной школе, ходили друг к другу в гости. У нее был муж француз, переводчик и преподаватель русского языка в Париже. В свое время он шесть лет преподавал французский в Одесском университете. Меня с ним познакомили. Ален оказался очень симпатичным парнем. К тому времени я уже был один, моя любимая жена Светлана, с которой мы счастливо прожили почти тридцать лет, умерла. Я рассказал Алену о своих мытарствах. Он говорит:

— У меня во Франции — сестра Женевьева, она не замужем. Давай познакомлю тебя с ней?

Он показал мне ее фотографию. Женщина мне понравилась. Француженка… В этом есть какая-то экзотика.

Потом она приехала сюда, я ей тоже почему-то понравился. Русский… Наверно, в этом тоже есть свой аромат. Для француженки.

Возникла взаимная симпатия.

Женевьева была очень мила. Она художница, к тому же пела в хоре, знала и любила музыку. У нас было что-то общее.

Прошло какое-то время, и я решил: где наша не пропадала, женюсь! Шел 1980 год. Мы расписались.

Вот так неожиданно получилось, что я женился на чуждой советскому человеку иностранке. Конечно, у нас на это смотрели косо. Но что делать? Спасибо, что хоть не американка!.. У нас с Америкой холодная война!

Я думал: не получится — расстанемся. Дочь у меня уже большая. Она особого значения тому, что я женюсь, не придала.

Говорили мы с Женевьевой по-английски. Я французский не знал, она английский — не очень, но постоянно что-то подучивала. Выучила и несколько слов по-русски.

Ей было сорок два года. Детей не имела. Замужем не была. У нее очень интересная судьба. Когда-то отец не разрешил ей выйти замуж за ее возлюбленного, и она ушла в монастырь. И прожила там пятнадцать лет. Потом вернулась в мир, жила в Тулузе. А потом произошла наша историческая встреча.

Итак, мы зарегистрировались и поехали в Иваново, в Дом творчества на двадцать дней. В Рузе, под Москвой, жить вместе нам не разрешили: жена-иностранка очень опасна для державы. А в Иваново — можно, все-таки далеко от столицы. У нас там был медовый месяц. Она нарисовала мой портрет. Я предложил ей жить в Советском Союзе, но она отказалась. Ее пугала атмосфера, создаваемая властями. Я наивно предложил жить полгода во Франции, полгода — здесь, полагая, что нам так позволят добрые советские начальники. Но не тут-то было!

Когда Женевьева приехала в Москву в первый раз, будучи моей женой, и я встречал ее в аэропорту, мне сказали:

— Она поедет в автобусе с инострацами, а не в вашей машине!

Объясняю:

— Я же муж!..

— Да хоть папа римский! Нет, и все!

И я в машине ехал за автобусом. В качестве почетного эскорта. Подъехали мы к гостинице «Космос». В Москве как раз проходила Олимпиада-80. Кругом было много родной милиции. Мы заходим в гостиницу, и вдруг в тамбуре, между дверями возникают трое в штатском со строгими лицами. И требуют у Женевьевы документы. На Западе в гостиницах из закутков никто внезапно не выныривает и не спрашивает паспортов. Женевьему затрясло от страха, как в тропической лихорадке.

Наша тройка очень внимательно изучила документы Женевьевы, а мой паспорт даже не попросила. Хотя мы разговаривали с ней только по-английски.

Но это была только прелюдия. Мне не разрешили жить в гостинице вместе с женой, а ей — у меня дома!

Союз композиторов разрешил нам пожить вместе в Иванове, хотя в парткоме СК смотрели косо. Но это уже было позже. А в первый приезд Женевьева пожила неделю, помучилась (в гостиницу меня пускали с трудом, в одиннадцать вечера требовалось очистить помещение от гостей) и уехала во Францию. А я подал документы в центральный ОВИР, там у меня был хороший знакомый. Я сказал, что хочу поехать к жене во Францию на три месяца. Проходит два-три месяца, рассмотрели мои документы. И мой знакомый говорит:

— А тебе отказали! Почему? Считают: не целесообразно. Теперь только через год можешь обращаться.

Год надо ждать! Двести лет надо ждать, чтобы к жене попасть! Что ж, видимо, придется долго жить. Вот я долго и живу…

Спрашиваю:

— Что же мне делать?

Он отвечает:

— Если опять напишешь «на три месяца», тебе опять откажут. Еще год будешь ждать. Так будешь пять лет ждать, тогда, может, и разрешат. Напиши лучше — «на постоянное место жительства». Отпустят!..

— Но я не хочу на постоянное!..

— Ты ничего не теряешь. У тебя здесь дочь, у нее квартира. Напишешь письмо, она потом пропишет тебя на своей площади. В любой момент можешь вернуться.

Это — теоретически. Забегая вперед, скажу, что практически меня обратно не пускали полтора года!

Но тогда мне ничего не оставалось, как соглашаться на предложенный вариант. Но и на него ушло целых два года! В 1980 году я подал документы, и только в 1982-м мне дозволили сматывать удочки.

Я собрал кое-какие вещи, ноты. Рояль, книги, картины, конечно же, взять с собой не разрешили. Что мог, все уложил в машину. Мне великодушно выписали документ о том, что мои «Жигули» пятой модели могут не возвращаться на родину. Я поехал через Ленинград — в Хельсинки, там у меня жил знакомый продюсер Юсси Кохонен. Мы работали с ним в советско-финской картине Гайдая «За спичками». Он говорил мне, что у него в Хельсинки есть режиссер, который хотел бы со мной работать. И ему в тот момент требовалась музыка танго. И я для этого написал пять разных танго. Юсси послушал и сказал:

— То, что надо! Приедешь — будешь работать.

И я поехал.

На таможне меня встретил интеллигентного вида офицер-пограничник и сообщил, что машину я должен непременно вернуть отчизне, щедро поившей меня березовым соком.

— У меня ж разрешение на постоянное место жительства, — слабо сопротивлялся я, — и машина не ворованная!..

Страж театрально разводил руками и делал книксен: мол, рад бы, да ничего не могу. Пришлось клятвенно пообещать, что обязательно верну железного коня в родное стойло.

Париж, 1983 год

Приехал я в Хельсинки с радужными надеждами, подышал буржуазно-демократическим воздухом, пожил у своего приятеля несколько дней. И тут выяснилось, что, к сожалению, обещанного фильма не будет: финансы поют романсы. Нет денег — нет фильма. Утром деньги — вечером фильм.

Но добрый приятель Юсси пообещал мне помочь. У него есть друг, режиссер Войтех Ясный, тот, в свою очередь, — друг знаменитого Милоша Формана («Полет над гнездом кукушки»), они оба из Чехословакии. Ясный сейчас в Германии снимает фильм «Самоубийца» по Эрдману. И у него нет композитора!..

После звонка моего приятеля Войтех Ясный сразу согласился со мной работать, чему я был крайне удивлен и обрадован: на Западе очень тяжело получить работу. Потом я узнал, что его композитор заболел, попал в психиатрическую больницу. Ну, может, не все же композиторы туда попадают…

Я приехал во Францию и связался по телефону с Ясным. Он сказал, что будет на следующей неделе в Париже. Какая удача! Он привез сценарий, показал один из своих фильмов. Картина была отличной! И мы начали работать. Я бы с ним так и дальше работал, но, к сожалению…

Кстати, работая над музыкой к этой картине, я месяц жил в семье… Гоголя. Так звали очень симпатичного художника картины немца Гоголя Бехренда. Его родители так любили Николая Васильевича Гоголя, что сына назвали в его честь.

Сделаю небольшое отступление. Среди некоторых композиторов бытует мнение, что кино — это что-то вроде халтуры. Чего-нибудь напишешь, музыка фоном пойдет — и ладно. Получи две с половиной тысячи рублей (ставка тех лет), да еще потом и потиражные идут, если фильм хороший. Но любая работа может быть халтурной, если к ней соответственно относиться. Я же, во‑первых, люблю работать в кино. Во-вторых, привык любое дело делать так, чтобы потом не было стыдно. Допустим, приношу Гайдаю какой-нибудь музыкальный номер, ему нравится. Проходит неделя, и я этот номер переделываю. Он становится интереснее. Прихожу к Гайдаю и говорю, что номер переделал.