1961 год

И после экзаменов меня взяли на фортепианное отделение. Брусиловский объяснил:

— Вы ведь училище не заканчивали, гармонию и полифонию не проходили. На первом курсе будете учиться на фортепианном отделении. Сдадите гармонию, полифонию, а на следующий год я вас приму к себе в класс на композиторское отделение.

Я был вне себя от счастья! Не зря занимался! Приняли-то меня не в училище, а сразу в консерваторию!..

Вскоре наша гастрольная поездка закончилась, и в сентябре я приехал в Алма-Ату. Так началась моя учеба.

Конечно, в Новосибирской филармонии я получал хорошие деньги, можно было не учиться. Я даже хотел освоить еще одну эстрадную специальность.

У Бори-иллюзиониста была классная аппаратура (он привез ее из Германии). Он научил меня некоторым фокусам, и я решил купить у него часть аппаратуры. Думал: буду показывать фокусы и получать еще и как иллюзионист. Заработаю кучу денег! И маме оставлю, и мне хватит. Тогда и поеду учиться.

И я усиленно тренировался с картами, шариками, монетами… Потом во время гастролей два месяца выступал и в качестве иллюзиониста. Мне заплатили хорошо, лишнего человека брать не потребовалось. Да и нравилось мне это. По молодости, по дурости разбазаривал себя. Вместо того чтобы посочинять… А потом привез реквизит в Алма-Ату и продал артистам местного цирка.

Кстати, с другим иллюзионистом Левой Куляджи был у меня забавный случай. Настоящая фамилия его была Кулявский, было ему лет под шестьдесят, и он не умел ни писать, ни читать. А фокусник был замечательный. Так вот, сыгранные концерты он в своей каюте карандашом на стене отмечал черточками. Пройдет выступление — он палочку добавляет. Я для юмора взял и дорисовал ему две палочки…

Он устроил такой скандал с администрацией!.. Требовал оплату за эти два выступления… Ну, потом я признался Леве, что пошутил, и мы вместе посмеялись.

…В Алма-Ате жила моя тетя, мамина сестра, и первое время я жил у нее. Стал получать стипендию сто восемьдесят рублей. Конечно, пришлось работать. Сначала устроился в ресторан. И хотя платили там прилично и времени тратил не так много, только вечером, обстановка меня не устраивала. Посетители все время норовят усадить тебя за столик и угостить:

— Выпей с нами! Пей до дна!..

К этому времени я уже был женат, и вскоре в Алма-Ату ко мне приехала жена.

Я познакомился с ней в одной из гастрольных поездок. Она вела концерты, читала отрывки из «Молодой гвардии». Ее звали Ревмира (революция мира). Мы постоянно с ней сталкивались — на концертах, в гастрольных поездках. Она была красивая, самоуверенная и нагловатая. Через какое-то время стала меня опекать. Я почувствовал, что нравлюсь ей. Потом стал ходить к ней в гости. В итоге сник перед ее красотой…

Тут интересный момент. В то время, когда у нас еще только-только началось сближение, выяснилось, что она от кого-то беременна. На шестом месяце. Правда, это было как-то незаметно. Она родила дочь и хотела, чтобы я ее удочерил. Я все так и сделал. Однако девочка вскоре умерла.

Потом мы переехали в Алма-Ату.

Ревмире было двадцать четыре года, мне — двадцать три. Я устроил ее в филармонию, но она ничего не хотела делать. Читала только свою «Молодую гвардию». Но сколько же можно было слушать одно и то же!..

Ей предложили подготовить что-нибудь еще, но она ложилась на кровать учить и засыпала… Так ничего и не выучила. Естественно, ей не давали концертов, и она изнывала от лени и безделья.

— Зачем тебе учиться? — говорила мне. — Ты играешь на аккордеоне в филармонии, можешь фокусы показывать. Такие хорошие деньги получаешь. Чего еще надо?

Я же учился и работал. Когда приходил домой обедать, на столе ожидало одинаковое меню: газированная вода, хлеб, масло и сыр.

После того как Ревмиру «попросили» из филармонии, я устроил ее в драматический театр. А сам писал музыку к спектаклям. Раньше какое-то время она работала в Новосибирском ТЮЗе, но со всеми там перессорилась. В драмтеатре ей дали маленькую роль. Актрисой она, правда, была посредственной. Вскоре начала конфликтовать с коллективом, и ее попросили на выход.

Мы снимали большую комнату в подвале. Ее хозяин учился в музыкальном училище. У меня там стояло пианино. Комната съедала практически всю мою стипендию.

У нас родился сын. Ревмира частенько оставляла его хозяевам подвального помещения. А у них было двое своих. Жена просила приглядеть за сыном десять минут, сама же уходила в магазин и возвращалась через два часа.

Вскоре с квартиры нас погнали. Потому что хозяевам надоело постоянно нянчиться с нашим ребенком. Нам пришлось временно переехать к моей тете.

В душе копились усталость и напряжение. От неустроенности быта, от праздной жены, которая ничего не хотела делать, — ни учиться, ни работать, ни ухаживать за сыном. Зато требовала модную одежду и непременно — чернобурку. Каждый день все повторялось заново — неприбранный дом, жена, разгуливающая по магазинам, плачущий ребенок, хлеб и лимонад…

Это не могло продолжаться бесконечно. Говорят, от любви до ненависти один шаг. Наверное, тогда я его и сделал. Я буквально возненавидел Ревмиру! Даже стал ночевать в машине.

Логическая развязка наступила — мы расстались.

К сожалению, у нашего сына обнаружилась редкая болезнь — рассеянный склероз, который практически не лечится. И сын умер двадцатилетним. Было это уже в Москве.

Из ресторана я ушел работать в кинотеатр. Надеялся, что между сеансами смогу заниматься на рояле. Оказалось, нельзя: слышно в зале. Пришлось и оттуда уйти. Времени тратишь много, три сеанса сидишь без дела. Марксизм учить? Неохота.

И я устроился в институт физкультуры. Играл на занятиях по художественной гимнастике. Играть можно было что угодно — и свое, и импровизации. Платили два рубля в час. Сколько поиграешь, столько и получишь.

Гимнастки были очень симптичные, стройные и гибкие. Можно было играть и посматривать на них одним глазком…

Но время работы иногда совпадало с лекциями в консерватории. Что делать? Пошел работать в Дом учителя. Там занималась школьная самодеятельность, приходили учительницы, пели, я аккомпанировал. Зарплата — пятьсот рублей.

Год проучился на фортепианном отделении, потом сдал экзамены, и меня взяли на композиторское. Продолжал учиться уже сразу на двух факультетах. Но через два года с фортепианного ушел. Понимал, что пианистом не буду. Чтобы играть по-настоящему, надо ежедневно по шесть часов заниматься на рояле. У меня ведь была только детская музыкальная школа, а не училище. А кто за меня будет заниматься композицией? Двух зайцев ловить не стал. К тому же мне еще и работать надо было.

Тут я устроился на киностудию музыкальным оформителем. Подбирал музыку для киножурналов. Мне сказали так: для тяжелой индустрии — Бетховен, для легкой — Моцарт. Это, конечно, шутка. Потом мне дали самому написать для какого-то киножурнала. Для новогоднего я сочинил песенку и музыку. Потом — музыку для киноочерка. И так добрался до фильма.

В это время я писал песни для радио. У меня была популярная «Песня об Алма-Ате». Говорят, там ее до сих пор исполняют.

Потом меня познакомили с поэтом, и я написал песню «Иртыш, Иртыш…». Пели ее народные артисты — братья Абдуллины.