Мамстрюк дал полную волю своему Алиму.
Самсон Мартынович Костомаров был широкоплечий детина, лет тридцати, родом из каширских детей боярских, служил в войске и попался в плен литовцам. Судьба бросила его во двор одного литовского пана, где обращались с ним очень ласково. Там ему зазнобила сердце дочь одного литовского земянина, жившая на воспитании при дворе жены пана, у которого находился Самсон. Девица была не прочь выйти за молодого москвитина, да и панья, ее покровительница, не находила этого неудобным, зная, что Самсон с охотою останется навсегда в Литве, но родители девицы воспротивились такому браку. Наступил размен пленных. Самсон с неохотою вернулся на родину, где у него оставалась немилая, постылая жена, с которою против его воли соединили родители еще в юных летах. Установляя опричнину, царь зачислил в нее Самсона, а из опричных вместе с другими выбрал в число тех, которые должны были находиться неотлучно при его дворе в Александровской слободе. Казни царя претили Самсону; горячего нрава и невоздержанный на язык, он с трудом мог скрывать свое омерзение к той среде, в которой находился, и, наконец, потерявши терпение, пошел к литовскому гонцу просить, чтобы он увез его с собою. Гонец не решился брать царского человека, потому что это было прямое нарушение посольских прав, но уверил Самсона, что если он сам найдет способ убежать, то король Жигимонт-Август примет его ласково и наделит поместьем. Этот же гонец сообщил ему, что отец панны, на которой хотел жениться Самсон, уже умер и панна еще не вышла замуж. После сделанного на него доноса Ловчиковым положение Костомарова было до крайности опасно; у царя оставалось на него подозрение, и при первом случае, когда царю что-нибудь не понравилось бы, царь немедленно приказал бы казнить его.
Алим, обратясь к этому Самсону, посулил ему три тысячи рублей, если он согласится при его содействии освободить Кудеяра и бежать с ним в Литву под видом татар, посылаемых в Литву ханским послом.
Самсон сначала не поддавался, подозревая, не испытывают ли его, но, когда Алим положил перед ним деньги и проезжую грамоту, Самсонка согласился. Между тем уже третий день Кудеяр оставался без пищи в своем заточении. Надобно было торопиться; время же было удобное, так как во дворце людей было немного. В вечер этого дня назначена была выручка Кудеяра.
Мамстрюк заранее приготовил татарское платье для двоих, а Ямболдуй-мурза двух отличных лошадей. Мамстрюк вместе с Алимом прошел задним ходом во дворец, а потом Алим другим ходом провел Костомарова в ту комнату, где открывался пол в подклет. Алим поставил там лесенку и положил на стол большой кусок мяса, ломоть хлеба и сткляницу вина, а сам вышел прочь, запретивши Костомарову называть себя и приказывая уверить Кудеяра, что Костомаров один, без участников, избавляет его.
Самсон открыл отверстие, спустил лесенку в подклет и стал звать Кудеяра по имени. Ответа не было. Самсон стал кликать сильнее. Из подклета раздался глухой голос: «Я».
С минуты заключения Кудеяр находился в каком-то бессознательном состоянии, ни на что не надеялся, ничего не желал, ни о чем не жалел, потому что на свете для него ничего не осталось, чего бы можно было жалеть. Кудеяр даже почти не чувствовал мучений голода. Внезапное произнесение его имени вывело Кудеяра из этого полулетаргического сна.
– Вылезай скорее, скорее, – говорил Костомаров.
Кудеяр уцепился за лесенку и в первый раз почувствовал, что голод отнял у него обычную силу.
– Идем, идем скорее, – говорил Самсон, – нас ждут лошади.
Весть о свободе привела Кудеяра в себя. Первая мысль его была о мщении убийце Насти.
– Где он? Где он? – говорил Кудеяр, вылезши из подклета и озираясь кругом.
– Молчи, молчи, – останавливал Самсон, – прежде съешь и выпей, потом перемени платье.
Кудеяр с жадностью принялся за еду, выпил вина, и через пять минут был одет в татарское платье.
– Если, – сказал Самсон, – нас будут спрашивать караульные у ворот, – ты ничего не говори, показывай вид, что ты прибылый татарин и по-русски не разумеешь.
Они вышли; за ними следом шел Алим, чтобы выручить их своим присутствием от вопросов караульных.
Но караульные не спрашивали идущих, так как за ними шел Алим, которого они хорошо знали. Алим проводил беглецов до самого подворья, где жил ханский посол, и ушел, не сказав им ни слова.
Ямболдуй-мурза, знавший хорошо в лицо Кудеяра, ахнул от удивления, когда увидал, что у Кудеяра борода была седая и из-под татарской шапки высовывалась поседелая прядь казацкого чуба. Это сделалось с ним в несколько дней от сильного потрясения.
– Я тебя выручил, – сказал Ямболдуй-мурза, – ты спас нашего светлейшего государя от смерти, теперь я тебе заплатил за своего государя. Ступай только не в Крым, а в Литву и называйся там каким-нибудь другим именем, а не Кудеяром, мешкать нельзя. Ступай тотчас. Провожатых я тебе не могу дать, кроме твоего товарища. Вот тебе московская грамота, вот тебе сабля, лук, колчан, ружье.
– А у меня пистолеты, – сказал Самсон.
– От разбойников, буде нападут, отбивайтесь вдвоем, – сказал Ямболдуй.
– Я не боюсь разбойников, – сказал Кудеяр, – Московское государство таково, что в нем разбойники – лучшие люди.
Беглецы сели на лошадей и поскакали. Самсон не мог объяснить Кудеяру, кто руководил его спасением, не назвал даже Алима, сказавши только, что ему помог какой-то татарин. И Кудеяр клялся Самсону в вечной признательности за избавление. Когда друзья открыли друг другу свои задушевные намерения, то увидали, что им предстоят различные дороги. Костомаров только и думал, как бы добраться до Литвы, где у него была своя зазнобушка, где он надеялся получить от короля поместье и разом навсегда избавиться от постылой жены и от ненавистной царской службы. Он убеждал и Кудеяра поступить так же и искать милости у литовского короля.
– Тебе эта дорога кстати, – сказал Кудеяр, – а мне нужна другая. Была бы жива моя Настя, я бы так и сделал, но лютый змей съел мою добрую, бедную жену! Теперь что мне королевские милости! Что мне поместья! К чему мне богатства? Одна дума осталась на душе – отмстить злодею. Не удалось мне задушить его своими руками в тот день, как он извел мою Настю… У мучителя хитрости такие, что не смекнешь заранее… Но теперь – разве жив не буду, а то я его, изверга, тем или другим способом, а доконаю. Вот ты, друг, зовешь меня в Литву, а я бы иное сказал: не ездить бы тебе в Литву, а остаться и спасать свою землю от мучителя. Ты ведь прирожденный московский человек. Тебе бы за твою землю постоять! Много теперь таких, что мучитель обидел. Их бы всех собрать да идти с ними на мучителя!
– Э, друг, – сказал Костомаров, – черт с ними, со всеми этими московскими людьми. Пригляделся я в Литве, как вольные люди-то живут: совсем не по-здешнему. Там шляхтич – что у нас сын боярский, а таков ли, как наш? Нет, он знает свою честь и говорит: шляхтич у себя на загороде равен самому воеводе. А сенатор – что у нас боярин, таков ли, как наш? Вздумал бы там король так дуровать, как царь у нас дурует! Эге! как бы не так! А у нас и боярин, и князь – все равно что подлый человек перед царем. Какого добра надеяться от такой земли! Там из прадедов, из прапрадедов есть вольные люди, а у нас всякий московский человек, каков ни буди из прадедов и из прапрадедов, – раб подлый, и только! Больше ничего! Нет, друг, ты как себе знаешь, а я отрекаюсь навсегда от проклятой Московской земли и он людей ее: детям своим, если у меня будут, и внукам, и правнукам дам зарок не ворочаться в Московщину…
Костомаров, однако, очень пригодился Кудеяру: на будущее время он познакомил его своими рассказами с состоянием Московского государства. Он сказал ему, что у царя-мучителя есть двоюродный брат, Владимир Андреевич, которого мучитель не любит, а многие его любят и хотели бы посадить на престол Владимира. Он объяснил ему, кроме того, что многие втайне считают Ивана незаконным по рождению[35], так как отец его, великий князь, развелся с законной своей женой Соломонией, заточил ее насильно в монастырь, а сам женился от живой жены на другой, а от этой другой родился мучитель.
