– Батюшка-государь! – сказал Казарин-Дубровский. – Виноват я в одном, что отпустил десять душ, давши им выписи, не за посулы, а по их просьбе, что они сказались больны и к ратному делу негодны, а чтоб я то делал, норовя твоему недругу, того и на уме у меня не было.

– Лжешь, пес! – закричал царь.

– Батюшка, кормилец! Бог милосердный, пощади! – кричала женщина, валяясь у ног царских.

По царскому приказанию опричники притащили стенку с гвоздями и привязали к ней раздетого Казарина спиною, а по груди, животу и рукам водили зажженным трутом.

Царь сказал:

– Кудеяр и ты, Мамстрюк! Лупите до смерти кошками жену и сына Казарина перед его глазами. Истребляйте собачье отродье.

На женщине разорвали одежду от затылка до пят, связали руки и ноги и положили ее на пол. То же сделали с парнем. Кудеяр со всей силы бил кошками женщину, Мамстрюк – парня, а другие опричники переворачивали их то грудью, то спиною вверх. И так били их, пока они не лишились жизни.

Затем ввели целую семью: отец, низкорослый, сутуловатый, с русой окладистой бородкой, с короткой шеей, с глазами навыкате, в которых сквозь страшный испуг пробивалось выражение хитрости, близ его немолодая жена со смуглым толстым лицом, две дочери-подростки, с заплаканными глазами, бледные, как полотно, и двое ребятишек, которые ревели и утирали слезы кулаком, не понимая, что с ними делается.

Царь сказал:

– Хозяин Тютев! Был ты пожалован нами: велено быть тебе у нашей государевой казны, и ты, забыв Господа Бога и святую его заповедь и наше великое жалованье, учал нашу казну воровать и корыстоваться с соумышленниками своими, и хотели нашу казну передать Жигимонту-Августу и крымскому хану, чтоб им нас, государя, свергнуть с нашего прародительского престола. Думал ты, диавол сосуд, обогатиться и пожить в лакомстве и довольстве, забыв, что кто не в Бога богатеет, тот сам себе уготовляет в сем мире кару от земного владыки и на том свете мучим будет вечно; и за то ты довелся лютой казни!

– Во всем твоя воля, государь, – сказал хозяин Тютев, – ты наш Бог земной, а мы рабы твои; благодарить за все тебя должны – и за милость, и за казни.

Он поклонился царю в землю.

Жена кланялась в землю и вопила о пощаде, но от страху не могла произносить связно слов. За нею кланялись дочери, а ребята с плачем ползали по земле.

– Вот, мы начнем с дочерей твоих, – сказал царь. – Повесьте их вверх ногами и распилите пополам.

Пока опричники исполняли повеление, царь, близко подойдя к стоявшему на коленях Тютеву и указывая на терзаемых дочерей, говорил:

– Смотри на муки и на срам рождения твоего! Вот что бывает неверным и лукавым рабам: не точию они, но и семя их проклятое муку приимет за них, ничем не согреша.

Мать в беспамятстве бросилась к дочерям, с которых струилась потоком кровь. Мамстрюк сильною рукою оттолкнул ее.

– Ребят малых в печь! – заревел царь.

Женщина совершенно потеряла рассудок, понесла бессмыслицу, в которой слышались проклятия.

– А! Она еще языком ворочает, – сказал царь, – вложите ей веревку в рот и раздерите его до ушей, а ты, Кудеяр, коли ее иглою.

Опричники исполнили приказание царя, а Кудеяр колол женщину огромною иглою по всему телу.

– Довольно, – сказал царь, – забей ей гвоздь в темя.

Кудеяр исполнил царское приказание, а вслед за тем двое опричников держали за руки хозяина Тютева, двое раскрыли ему рот, а Мамстрюк по царскому приказанию из глиняного горшочка влил ему в рот расплавленного олова.

– Попей, попей горяченького сбитеньку! – говорил царь.

Хозяин Тютев упал, испустивши глухой крик, и несколько минут метался по полу. Царь любовался его судорогами.

Все наконец замолкло. Ввели красивого черноволосого человека лет двадцати пяти. Рядом с ним вели пожилую женщину, которой правильные черты лица и большие черные глаза выказывали былую красоту. Она глядела смело и держала голову так высоко, как будто шла принимать подарки.

Царь сказал:

– Князь Борис Тулупов, ты забыл Господа Бога и, презрев наши великие к тебе и твоему роду милости, хотел убежать из царства нашего к недругу нашему, Жигимонту-Августу, по стопам изменника нашего, Курбского, и твоя мать была тебе в том помощница. Но Бог вашу измену открыл, и ты поймал на пути вместе со своею матерью, и за то ты довелся лютой казни. Посадить его на кол!

– Царь-государь, – сказал осужденный, – я тебе не изменял, а из твоего царства хотел бежать от великой кручины, что ты, царь-государь, на нас напрасно гневаешься и свою царскую опалу кладешь на нас без всякой нашей вины. Собаку напрасно бить начать, так и та со двора сбежит. Ныне я под твоею рукою. Твори с нами что хочешь. Есть судья над тобою: Бог на небе. Он воздаст тебе за всех нас.

Тулупова посадили на кол[33].

– Ты не царь, – крикнула мать, – ты дьявол, ты зверь лютый! Мучь нас, терзай. Будь ты проклят от Бога. Погибнешь ты сам и весь твой кровопийственный род…

– Ха, ха, ха! – закричал царь Иван. – Княгиня, у тебя язык настоящий бабий! Ты, видно, женщина шутливая, я тебе и задам веселую смерть. Защекотать ее до смерти. Кудеяр, начинай ты.

Тяжелая работа выпала на долю Кудеяра. Княгиня металась во все стороны около сидевшего на колу сына. Кудеяр бегал за нею. К нему присоединились и другие. Княгиня отмахивалась, вскрикивала, дико хохотала, наконец упала без чувств. Ей дали отдых. Придя в себя, она приподнялась, бросилась к сыну, но опричники поймали ее, повалили на пол и щекотали до смерти.

Царь несколько минут тешился этой сценой, потом дал знак, чтобы ему приводили других. Ввели одиннадцать человек дворян, обвиненных в соумышлении с казненными вельможами. Царь приказал всех их раздеть донага[34]; пятерых велел перед своими глазами облить кипятком, но при этом досталось и двум опричникам, исполнявшим царское приказание: они нечаянно плеснули кипятком на себя, и царь, увидя это, смеялся. Троим из осужденных отрубили руки и троим ноги и, постегивая тех и других кнутом, заставляли первых бегать, а вторых ползать, пока они не лишились чувств от сильной потери крови; тогда царь приказал Кудеяру покончить их ударами кулака в головы.

Царь, обратившись к опричникам, громко спросил:

– Праведен ли мой суд?

– Праведен, государь, – закричали опричники, – как суд Божий!

– Праведен ли мой суд? – спросил царь Кудеяра.

– Праведен, – сказал Кудеяр, а на душе у него было так скверно… Он чувствовал, что опустился в такую яму, из которой выйти уже нет возможности. Он ненавидел царя, презирал себя, но желание увидеть жену преодолевало в нем все.

– Довольно пока, – сказал царь, – время к вечерне.

Все вышли, оставивши в пыточной лужи крови, обгорелые изуродованные трупы, дым, удушающий смрад и одно еще живое существо – Тулупова на колу, в страшных муках смотревшего на лежащую у ног его мертвую мать.

Ударили к вечерне. Опричники, как и прежде, клали поклоны, а царь с умилением читал псалом: «Благослови, душе моя, Господа!» После ужина и повечерия царь приказал позвать Кудеяра.

– Садись, – сказал ласково царь Кудеяру, – садись да расскажи нам про свои похождения: чай, немало ты, бедный, горя потерпел, зато много диковин видел.

Кудеяр начал рассказывать свое странствование. Царь слушал со вниманием. Когда Кудеяр говорил о той муке, какую он терпел в кафинской тюрьме, царь прерывал его вздохами и восклицаниями:

– Ах, злодеи! Ах, лютые человекоядцы!

Кудеяр воспользовался таким благодушием царя и заговорил о своей жене.

– Бедная! Как она горевала по тебе!

– Царь-государь, – сказал Кудеяр и бросился к ногам царя, – яви отеческую милость. Буду за тебе век Бога молить! Кровь пролью за тебя, государя моего! Дозволь мне видеть жену мою.

– Увидишь, увидишь, – сказал царь. – Потерпи немного. Вот один искус тебе уже был. Будет другой. Исполнишь – будет третий, тогда и жену увидишь. А теперь рассказывай дальше.