У верховьев Орели Кудеяр встретил купеческий караван, состоявший из множества вьючных лошадей и двухколесных возов. С караваном был царский гонец; провожали его вооруженные стрельцы. Купцы были по преимуществу кафинские армяне; они везли из Московского государства рогожи, покупаемые у них ногаями для покрышки кибиток, разные меха, муку, конопляное масло, воск, а также в небольшом еще количестве изделия европейской промышленности, купленной у англичан в Москве. Но у них, кроме того, был живой товар – невольники, военнопленные немцы и чухна, взятые русскими на войне в Ливонии и проданные крымским купцам; они шли соединенные длинною цепью, которая обвязывалась вокруг шеи каждого; с ними были и природные русские – кабальные люди, проданные своими господами, хотя это законом не дозволялось, но постоянно делалось. Муравский шлях не считался тогда безопасным и удобным путем для торговли; торговля Москвы с Востоком удобнее велась через Москву и Киев, но во время частых войн между Москвою и Литвою купцы поневоле должны были избирать другой путь. Кроме того, в Литве им приходилось платить большие пошлины за товары, и для избежания лишних затрат купцы возили свои товары по Муравскому шляху. На этом пути их могли грабить и русские удальцы, и ногаи, но жадность к приобретению заставляла их забывать об опасности. На этот раз купцы особенно смело пустились по опасному пути, потому что с ними ехал гонец, а гонца провожали стрельцы. Сами купцы были вооружены и каждую минуту готовились защищать жизнь и достояние. Кудеяр, повидавшись с царским гонцом и купцами, узнал, что на южных пределах Московского государства развелись разбойничьи шайки и на самый караван сделано было нападение.
Кудеяр, попрощавшись с караваном, двинулся на север со своими товарищами, а караван следовал на юг; вопли и стоны живого товара неслись в воздухе вместе со скрипом одноколок, запряженных волами, и жалобным криком степных чаек.
От верховьев Орели Кудеяр ехал извилинами промеж верховьев разных рек, впадавших с одной стороны в днепровскую, с другой – в донскую систему. Таким образом, он следовал по правой стороне р. Уды, на левой минул Ворсклу и Псел и достиг вершины Донца. На этом пространстве леса перемешивались с открытыми полями, растительность была в полном блеске; корм для лошадей роскошный; зверей было такое множество, что лисицы и зайцы беспрестанно перебегали путь, а волки и медведи не давали путникам спокойно спать: они каждую минуту должны были быть готовы по крику караульных схватиться за оружие и вступить в борьбу со зверьем и за пасущихся лошадей, и за себя самих. Далее открылось ровное поле верст на пятьдесят, чрезвычайно плодородное и некогда пахотное, но давно уже покинутое по причине опустения края. Путники подъехали к огромному кургану, который носил название Думчего; здесь увидали они спутанных лошадей, курени, дым от костров и толпу людей – то были царские станичники, отправленные из Рыльска для наблюдения за татарскими набегами. Увидя татар, провожавших Кудеяра, они вскочили с места, схватились за самопалы и готовились недружелюбно встречать гостей, но Кудеяр закричал им: «Здравствуйте, земляки-товарищи; не татары набегом идут, невольник, бывший его царского величества служилый человек, ворочается из неволи бусурманской в край крещеный».
Дети боярские, начальствовавшие отрядом, собранным из севрюков (поселенцев Северской Украины), приказали своим подначальным оставить оружие. Кудеяр сошел с коня и начал лобызаться со всеми, как будто с давними знакомыми, хотя никого из них не видал прежде. Станичники, с своей стороны, были очень рады, встретив в пустыне освобожденного из неволи русского человека. Кудеяр рассказал им свои приключения, снял с одной из своих вьючных лошадей баклагу с водкой и начал поить своих земляков. Тут Кудеяру стало разъясняться то, что еще в Крыму доходило до него как бы в тумане. Станичники рассказали ему, что на Руси все переменилось с тех пор, как Кудеяр оставил русскую землю. Люди, бывшие тогда у царя в приближении, казнены или изгнаны; царь разделил свое государство на опричнину и земщину: опричнину держит в милости, а земщину в опале; многих бояр, думных людей и дворян показнил государь лютыми казнями и семьи их истребил и даже на крестьян и на людей их положил свой лютый гнев; многие села разорены и сожжены до его царскому повелению, а люди и крестьяне от разорения пошли в разбой; и теперь около Москвы, говорят, проезду нет, а иные бегут сюда, в украинные земли, и проживают воровски в лесах, обгородясь острогами, пашут на себя хлеб, заводят дворы и пасеки, даней никаких не платят, работ не делают и царским наместникам под суд не идут.
Попрощался Кудеяр со станичниками и поехал своим путем. Вести, слышанные им, сильно смутили его, и стали ему входить в голову иные думы. «Если так, – говорил он сам себе, – то какого праха буду я служить московскому государю, что я, москвитин, что ли? Разве батько наш, Вишневецкий, не покинул московского царя, когда ему у него не по нраву пришлось? А мне-то что? Разве мне поместье царское нужно? Пропадай оно прахом! Правду говорил Девлет-Гирей. У крымского я ни за что не остался бы, хоть он меня золотом обсыпь, но как тут делать! Настю надобно вызволить: поеду в поместье, коли она там, возьму ее и удеру с нею на Украину. Денег ханских хватит на наш век!»
Так рассуждал Кудеяр. Следуя по своему пути, путники въехали в Пузацкий лес, обширный и густой лес, преимущественно дубовый. Орлы кружились над их головами, всполошенные человеческим присутствием. Звериный вой доносился до ушей путников со всех сторон. Миновали они верховья Сейма, Оскола, выехали снова в поле и достигли реки Тима. Муравский шлях шел вдоль этой реки, то приближаясь к ней, то отдаляясь от нее параллельно к реке Щене. Так наконец Кудеяр с товарищами добрался до реки Быстрой Сосны. На том месте, где через несколько лет после того построен был город Ливны, Кудеяр увидел большую станицу; вместо куреней поставлены были избы, а необходимость защиты заставила станичников обрыть все строение рвом и обсадить частоколом. Отсюда станичники посылали разъездных проведывать про татарские загоны и про русских воровских людей.
Кудеяр, повидавшись со станичниками, узнал от них еще подробнее о том, что делается в Московском государстве, и после новых сведений решился во что бы то ни стало взять свою Настю и уйти в Украину. Предполагая, что она в поместье, Кудеяр отпустил ехавшего с ним крымского посла, вместе с татарами, по прямой дороге в Москву, а сам договорил одного из станичников проводить его до Белева.
– Как-то мы приедем к Белеву? – говорил станичник дорогою. – Под Белевом шайка разбойников завелась. Наместник Постников посылал высылку ловить их, да у воевод людей немного, детей боярских не соберешь; мало их в уезде: кто на Москве в опричнине у государя, а кого послал царь войною на немцев. Атаман у разбойников – Окулка Семенов, из белевских детей боярских, что государь велел вывести его из Белева, а он, Окулка, учинился государю силен да набрал себе ватагу из людей и крестьян опальных да изо всяких беглых; а к нему пристал другой атаман, новокрещен Урман, а крещеное имя ему Иван, тож из детей боярских белевских, а тот Урман, говорят, не прост человек, ведовские слова знает.
Имена Окула и Урмана поразили Кудеяра: первого он знал мало, но вспомнил, что так называли одного из боярских детей, которых он привел на Псёл к Данилу Адашеву; а второй был, по его соображению, не кто иной, как тот самый крещеный татарин, который плавал с ним по Днепру к Ислам-Керменю и советовал воротиться, не доверяясь речам Афанасия Елисеевича. «Они узнают меня, – думал Кудеяр, – и едва ли станут трогать, а если не так, то ведь сила у меня не пропала».
Волнуемый и страхом, и надеждою, Кудеяр гнал своих лошадей, давал им мало времени на корм. Уже недалеко оставалось до Белева. Кудеяр помышлял миновать его и прямо ехать на свое поместье. Между тем солнце было на закате, путники доезжали до опушки леса.
– Нам, – сказал провожатый, – лучше бы проехать лес засветло, а то тут разбойники держат притон.
