Игорь Владимирович поднялся с кресла, подошел к письменному столу, оперся ладонями о столешницу и посмотрел на Григория — дорогой костюм, модная рубашка и безукоризненный галстук, чуть скуластое свежее лицо молодого, уверенного в себе человека: светлые упрямые глаза, жадно глядящие на все вокруг. Кого-то напоминал этот нынешний Григорий, кого-то очень знакомого и близкого — так, что сразу и не догадаешься. Игорь Владимирович напряженно всматривался ему в лицо. И вдруг его осенило: это же он сам! Он, Игорь Владимирович Владимиров, детдомовский мальчик, впервые надевший хороший костюм и научившийся завязывать галстук, мальчик, опьяненный вниманием красивой женщины, открывший великую и нехитрую истину, что жизнь — приятное занятие, возжаждавший комфорта и покоя.

Игорь Владимирович пристально смотрел на Григория и узнавал себя.

Григорий, сначала притихший и сробевший под его взглядом, пошевелился, притушил в пепельнице сигарету и, с жалостью посмотрев на Игоря Владимировича, сочувственно улыбнулся.

— Вот что, не валяй дурака. Иди и работай, — сказал Игорь Владимирович, с усилием отгоняя от себя наваждение.

— Мне надоело быть блаженным чудаком, который собирается потрясти мир. Мир обойдется без меня. Я устал от всего этого и больше ничего делать не намерен. Будет — так будет, не будет — еще лучше. Я убил на эти игры достаточно времени. — Григорий встал. От взгляда Игоря Владимировича не укрылось, каким бережным движением он оправил пиджак.

«Ну нет», — подумал Игорь Владимирович, и холодная жесткая ярость вдруг наполнила его, напружинив все тело так, что на миг потемнело в глазах. И в этот крошечный миг мысленно он увидел Григория через двадцать лет — таким же неудовлетворенным и обходительным, каким стал он, Игорь Владимирович, таким же лощеным, умеющим ценить вещи и женщин; жалким, блистательным и несчастным.

— Ну вот что, — начал он, пытаясь сдержать голос, но это не удалось, — чтобы завтра твоя пояснительная записка к аванпроекту к обеду лежала у меня на столе. И чтобы я больше не слышал этих разговоров о заработке, я не дам тебе скурвиться на бабах и тряпках! Ты понял?! — Игорь Владимирович стукнул кулаком по столу, ушиб руку, но боли не почувствовал. — Понял? А если какая-то дура толкает тебя на это, пошли ее к такой-то матери! Или сам выкатывайся туда же. Я не для того десять лет терпел твой мерзкий характер, чтобы ты теперь стал ничтожеством! Понял?! — Ярость душила Игоря Владимировича, пот ел глаза. — Во-о-он! — заорал он и бухнулся в кресло за столом, задыхаясь и ничего не видя.

Когда он отдышался, Григория в кабинете уже не было. Игорь Владимирович чувствовал слабость во всем теле, ныла ушибленная рука. Он облокотился о край стола, тяжело переводя дух.

«Ему тяжело, тяжелее, чем мне. У меня не было такой преданности делу, но я считал, что он покрепче, — думал он. — Нет, рановато еще все доверять ему. Сломается, как карандаш. Черта с два, не бронтозавры вас заедят, те, что в совете, не маразматики — сами вы еще слабаки… А почему у меня, собственно, такой совет? Разве нет власти и возможности все изменить? Хватит, мне тоже надоела дипломатия. Распустил все и вся. Сам — неизвестно кто, жена — неизвестно что. Хватит. Пусть только кто-нибудь попробует пикнуть на совете! Этого автомобиля и этого парня я не уступлю никому». — Он нажал кнопку селектора.

— Ксения Ивановна, машину! Я сегодня уже не вернусь, ключи от автомобиля я оставлю на столе, передайте, пожалуйста, Алле Кирилловне.

Игорь Владимирович поднялся, поправил ладонью волосы, поморщился от боли в руке и вышел…

…Дремотно, привычно гудели реактивные двигатели. Повлажневший ворот рубашки прилипал к шее. Игорь Владимирович ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу. За стеклом иллюминатора было бесконечно чистое и, казалось, неподвижное пространство, и только далеко внизу сквозь сизую дымку плыли неясные очертания земных ландшафтов, извивались линии рек и дорог.

Игорю Владимировичу до боли хотелось выстроить события жизни в ровный и связный ряд свершений, ведущих к предустановленной цели, к сегодняшнему его дню. Неважно, пусть этот день не велик по своим достижениям, пусть ничтожно значение его в потоке общей жизни, но как хотелось, чтобы день этот был осознанно достигнутой вехой. Его мозг, привыкший к строгим расчетам и точным допущениям, мозг инженера-конструктора и ученого, отказывался идти на самообман. Лететь оставалось еще четверть часа. Еще четверть часа поисков смысла и воспоминаний…

…Научно-технический совет прошел гладко. Игорь Владимирович за те несколько дней, что оставались до заседания, успел довести свое мнение о проекте до сведения многих членов совета, а мнение директора кое-что значило. Вопрос этот был поставлен последним, как не особенно важный. Григорий выступал убедительно, немногословно и спокойно, придерживаясь конспекта, просмотренного накануне Игорем Владимировичем. Особых споров не было, все восприняли обсуждение как подготовку ответа на газетную статью, и в протоколе было записано несколько обтекаемых фраз, которые вполне устроили Игоря Владимировича. После совета он почувствовал спокойную уверенность в том, что сумеет отстоять тему в министерстве, и стал ждать. События не замедлили. Через несколько дней в предобеденное время в динамике раздался тонкий от волнения голос Ксении Ивановны:

— Игорь Владимирович, Москва!

— Хорошо, — спокойно ответил он и почувствовал облегчение.

Интонации Аванесова были, по обыкновению, смешливы, неофициальны, в трубке не было обычных шорохов, так что каждое слово слышалось отчетливо и чисто.

— Слушай, Игорь, дорогой, как живется-работается? Я уже забыл, как ты выглядишь.

— Все ничего, Карен, вашими министерскими молитвами подпираемся, как соломенными шестами, — ответил Игорь Владимирович, принимая шутливый тон Аванесова.

— Это хорошо, начальство только для того и существует, чтобы молиться за вас, грешных.

— А ты, говорят, в католичество перешел, в Италию к папе римскому ездил?

— Было, дорогой, было дело. Слушай, тут для тебя одна работка есть. Интересная. Как старому другу, по блату устраиваю.

— Да ну? Что ж это за работка? Если жену у кого-то надо отбить, то я пас — своей сыт по горло.

Аванесов расхохотался:

— Нет, Игорь, не жену, но кое-что отбивать придется. Это долгий разговор. Через три дня коллегия, прилетай-ка, посидим, поговорим, коньячку выпьем.

— Ну что ж, я не прочь, — ответил Игорь Владимирович, хорошо понимая, что это официальный вызов. — Что будет на коллегии?

— Всякий шурум-бурум, дорогой. Да, — притворно спохватился Аванесов, — слушай, что у тебя там за чудесные автомобили подпольно проектируют, дорогой? Мы здесь ничего не знаем, не слышим, только в газетах читаем.

— А-а, — небрежно откликнулся Игорь Владимирович, — просто накладка получилась. Я, конечно, недоглядел.

— Ай-я-яй, ты — и недоглядел, дорогой! Что-то совсем не похоже.

— Да понимаешь, пришла журналистка, молодая, красивая. Ну, ребята и расхвастались ей, чуть преувеличили. А на самом деле пока еще и конь не валялся. Но тема в плане. Я, когда привозил план, говорил в твоем департаменте, только тебя самого не было.

— Да, да, так интересно получается. А с меня замминистра тут голову снимает. Что, говорит, за работа? Подходит или не подходит по «типажу»? А я что могу сказать?

— Ну, пока-то голова на месте?

— Пока да. Еле упросил оставить, до твоего приезда. Так что спасай, теперь на тебя надежда.

— Что ж, я готов. Мы эту тему после статьи еще раз на совете обсудили — заключение благоприятное.

— Вот и прекрасно. Доложишь на коллегии, будет там вопросик и о твоем институте. Значит, седьмого утром. До свиданья, дорогой. Привет Аллочке.

Положив трубку, Игорь Владимирович с минуту сидел, задумчиво улыбаясь. Он понимал, что до благополучного завершения дела еще далеко, но все-таки было приятно, что пока события развивались именно так, как ему хотелось. Однако еще предстоял непростой разговор в министерстве.