Сначала Григорий мельком увидел на черной пластиковой столешнице блестящий желтый грузовичок в полметра длиной, но чья-то голова заслонила от него эту маленькую машинку, он поднажал плечом, и лепщик, стоявший перед ним, чуть подался в сторону. Грузовичок как настоящий: застекленная гнутым лобовым стеклом двухместная кабина, короткий, чуть выступающий капот, прямоугольные фары, утопленные в зализанных крыльях, хромированный с резиновой накладкой передний бампер, черные колеса с рубчатым протектором и цельнометаллический кузов, у которого откидывался задний борт. Григорию неудержимо захотелось взять этот трогательный симпатичный грузовичок в руки, он потянулся к модели.

— Осторожно, только лаком покрыли, — предупредил лепщик, стоящий рядом.

Григорий отдернул руку и услышал насмешливый голос Жореса:

— Дайте самому конструктору поглядеть.

Григорий машинально повернул голову, увидел прищуренные, плутовато блеснувшие глаза художника на смеющемся, бледном под светом люминесцентных ламп лице и сразу же снова посмотрел на грузовичок. Недоумение охватило его: в интонации Жореса было что-то настораживающее и как будто бы имевшее отношение к нему, Григорию. Лепщики расступились как-то уж слишком охотно, подчеркнуто поспешно. И потом это «самому конструктору»… Григорий рассматривал модель желтого грузовичка, и странное, как наваждение, чувство охватило его — будто он уже где-то видел эту маленькую машину, он узнал в ней что-то, но никак не мог припомнить, где он встречал эти маленькие колеса и прямоугольные фары, этот плавный выгиб наклонного лобового стекла и зализанные, обтекаемые крылья. Он повернулся к Жоресу, вопросительно посмотрел на него, но художник по-прежнему плутовски и торжествующе улыбался. Да, именно торжество поблескивало в прищуренных глазах Синичкина. Тогда Григорий снова повернулся к грузовичку и вдруг на дальнем конце шестиметрового стола увидел еще две модели. Они стояли под низко опущенным рефлектором с инфракрасной лампой, видимо, для того, чтобы быстрее просохла краска. Он всмотрелся в эти модели, открыл рот, чтобы вздохнуть, но вздоха не получилось, будто он оказался в разреженном воздухе на горной вершине. И так вот, силясь вздохнуть, с тревожно прянувшим куда-то сердцем, смотрел он на два маленьких автомобиля.

Щедро остекленный, с чуть выдающимся моторным отсеком, прямоугольными, низко поставленными фарами, пятиместный голубой вагончик ласкал взгляд четкими, изысканно простыми линиями. Григорий сразу понял, что это форма хорошей обтекаемости и безупречного вкуса. А рядом с вагончиком стояло двухместное спортивное — купе красного цвета. Что-то стремительное было в вытянутом теле этой двухдверной приземистой машины, казалось, она не стоит на месте, а уже мчится по ровной ленте шоссе; благородное изящество плавного схода фонаря кабины, сильный наклон лобового стекла рождали ощущение праздничности и силы, но не той грубой силы, которая выпирает из бицепсов штангиста, а другой, которая притаилась в тонких руках скрипача. Все детали на моделях были проработаны тщательно и точно — хромированные ручки дверей величиной с фасолину, металлизированная окантовка стекол, рассеиватели фар с вертикальными штрихами, строгая и элегантная передняя облицовка, матово-серебристые, под магниевый сплав, диски колес, лоснящихся добротным рельефным протектором, — все здесь само по себе было искусством.

Григорий смотрел на эти маленькие автомобили, и ему не хватало воздуха. Один из лепщиков подошел к концу стола, ладонью прикрывая лицо от жара инфракрасной лампы, дохнул на лакированную поверхность кузова спортивного купе и сказал удовлетворенно:

— Высохло.

Кто-то погасил лампу, и цвет машинок: голубой — фургона и бруснично-красный — спортивного купе, — стал гуще, интенсивнее. Лепщик осторожно, чтобы не обжечь руки, переставил модели на середину стола в один ряд с желтым грузовичком. И только теперь Григорий понял, что это — его машина! Та, которую он делал несколько лет вместе с Аллой и Валей Сулиным, которая столько раз виделась в воображении, вот она перед ним — в трех своих видах. Это было невероятным, действительность превосходила воображение, была привлекательной, ошеломляюще неожиданной. Наконец Григорий глубоко вздохнул, повернул лицо к художнику. Только сейчас ему стало ясно, какую работу проделал Жорес за несколько месяцев. Он понял, что эти маленькие модельки автомобилей — не просто удачное решение, а этап в развитии художественного конструирования отечественных автомобилей. Он много лет изучал формы маленьких автомобилей, видел тысячи снимков и кинокадров, сотни живых автомобилей — и чувство не могло обмануть его. Он повернулся к художнику, заметил, какое у Жореса остановившееся, напряженное лицо с его всегдашней виноватой улыбкой, и догадался, как сейчас волнуется этот удивительный маленький и нескладный человек со светлой лохматой головой. Он шагнул к нему и обнял, сжал неожиданно крепкие плечи.

— Это… я тебя поздравляю! — Григорий судорожно вздохнул. — Слов нет… Это… блистательно! Понимаешь? Независимо от того, будет ли это автомобиль с моей или другой начинкой, он уже все равно существует, войдет в учебники… Это — похлеще Фарины и Джакозы. — Пристально и взволнованно смотрел он в зардевшееся лицо Жореса.

— Я рад, что тебе нравится, — тихо ответил художник.

— Нравится! Не то слово, — горячо отозвался Григорий и сам услыхал, как срывается на хрип.

Кто-то из лепщиков сказал нараспев:

— Да уж, мирового класса машинки. Я их перелепил много, а такого не доводилось.

Жорес вынул трубку из кармана, сунул в рот и шумно стал сосать через нее воздух.

— Нас может выручить только этот сельскохозяйственный вариант, — процедил он сквозь зубы, скрывая смущенную радость, и, вынув трубку, ткнул мундштуком в желтый грузовичок. — В этом есть потребность и в городе, и в деревне. А эти варианты, конечно, не имеют товарный вид, но могут отпугнуть, если представлять, скажем, на коллегию министерства.

— Почему? — спросил Григорий.

— Слишком нетрадиционно все: и форма, и начинка, как ты говоришь. Отсутствие прецедента — вот что может повредить. И это купе-спорт дороговато для детского автомобиля. Я специально делал такой, основательный, потом можно выгнать из этого дешевый, упрощенный вариант, но для представления так приманчивее.

— Ничего! Теперь у нас есть что показать, а не одни голые расчеты. Увидишь, у меня к зиме — самое позднее к Новому году — будет платформа с агрегатами. Кровь из носу, а будет. А тогда я и напролом пойду: в ЦК напишу, — сказал Григорий глухим голосом и вдруг вспомнил, для чего он пришел: там, в КБ сидит странная смуглая и красивая девушка и ждет его. И тут Григория осенило:

— Слушай, Жора! Можно показать это одной девушке? Она — журналистка. — Он в упор уставился художнику в глаза.

— Ну… — Жорес засопел пустой трубкой. — Так сразу? К чему?

— Она только посмотрит, понимаешь? Долго рассказывать, откуда она и что к чему, но пусть увидит… Ей статью нужно писать. — Григорий умоляюще смотрел на художника.

— Ладно, валяй, раз тебе невтерпеж. Когда она прибудет? Я хоть при галстуке появлюсь, — усмехнулся Жорес, тряхнув лохматой головой.

— Сейчас, она здесь. Сидит у меня в КБ!

— Ну, ты и выдаешь! A-а, ладно. — Жорес заулыбался с прищуром, повернулся к лепщикам. — Ребята, хорошо бы подсветить юпитером, давайте, а?

Григорий еще раз взглянул на ряд автомобильчиков на черном пластиковом столе и помчался в КБ.

В кабине лифта, который, казалось, еле полз вверх, он начал задыхаться, будто бежал в гору. «Только бы не ушла!» — боязливо думал он.

Девушка сидела, повернувшись к сулинскому столу, и читала какую-то старую, с ятями книгу. Она подняла лицо и отсутствующим взглядом посмотрела на Григория.

— Простите! — почти выкрикнул он, смятенно подумав, что она обиделась.

Она слегка улыбнулась, сочувственно спросила:

— Что, трудно отпроситься?

— Отпроситься? — не сразу понял Григорий. — A-а, нет, не в этом дело. — Он никак не мог выровнять дыхание.