Яковлев тихо шел вдоль колонны больших столов, досадуя на свое чувство неловкости и стеснения, и вдруг застыл.

У края стола, под стеклом, покрывавшим столешницу, лежал небольшой лист ватмана, и с его матовой белизны прямо на Яковлева летел маленький красный автомобиль. Казалось, что двухдверное купе с изящными и простыми формами не изображено на плоском листе, а обладает трехмерностью модели. И глаз конструктора уже отмечал и поместительность салона, и выгодную аэродинамику, и изысканную скромность передней облицовки; эскиз читался превосходно, машина, изображенная сбоку и спереди, тотчас привлекала глаз плавностью очертаний, и сразу было видно, что это — маленький автомобиль, легкий, стремительный и оригинальный.

Не так уж просто изобразить автомобиль на бумаге, еще труднее нарисовать несуществующий автомобиль, потому что форма машины образована сложно изогнутыми поверхностями, которые не передать мазками кисти и не вычертить по линейке. Художник-живописец знает эту трудность и никогда не стремится точно зафиксировать сложную форму, он лишь передает цветовое соотношение предмета и света, контраст фона. Художник-конструктор ставит себе противоположную задачу, он должен как можно точнее изобразить форму будущего автомобиля, не используя при этом никаких живописных средств.

Яковлев стоял и молча рассматривал этот автомобиль с острым и беспокойным интересом, влюблялся в него, восхищался искусством дизайнера. И слабеющий глухой шелест голосов, огромное, наполненное парным молочным светом пространство зала уже не вызывали неловкости. Он машинально сделал шаг поближе к столу, даже наклонился над эскизом красного автомобиля.

— Привет испытателям, — хрипловатый, прокуренный голос раздался неожиданно близко, заставил оторвать взгляд от эскиза.

Жорес Синичкин сидел за столом и смотрел на Яковлева с легкой, какой-то вроде обиженной улыбкой. Пожатие широкой руки было неожиданно сильным для человека такого небольшого роста, от этого Яковлев снова почувствовал стесненность. Он растерянно улыбнулся художнику и опять стал рассматривать эскиз автомобиля.

— Глядится? — коротко спросил Жорес.

— Да, — кивнув, тихо ответил Яковлев, потом добавил осторожно: — Стекла, наверное, немного перегнутые. — И опасливо взглянул на художника: не обиделся бы.

— Так и называется: «Колобок», — все с той же улыбкой ответил Синичкин.

— При такой выпуклости уже могут возникать искажения.

— А-а, — Жорес тряхнул лохматой головой, — никаких искажений не возникнет, потому что не будет такого автомобиля живьем. Это так, чтоб руку не свело от всего этого, — он кивнул на исчерченный ватман перед собой. Яковлев ничего не разобрал в путанице жирных и слабых линий. Прямо на листе лежала крупная прямая трубка, часть пепла высыпалась на бумагу, тут же, среди остро очиненных толстых карандашей, валялся небольшой кожаный кисет.

— У меня к тебе разговор, — сказал Григорий, погладив стекло, прикрывавшее эскиз.

— Разговор? — настороженно переспросил Синичкин.

— Да, — твердо сказал Яковлев; он уже не сомневался, что Жорес именно тот дизайнер, который нужен ему.

— Ну пойдем, покурим, — Синичкин взял трубку, кисет и поднялся.

Они прошли по коридору и свернули в небольшой вестибюль, в котором начинались шахты двух грузовых лифтов и были ворота, выходящие во двор мастерских. Здесь тускло светила слабая лампа в мутно-грязном колпаке толстого стекла, на цементном полу стояли два жестких деревянных дивана и тяжелая фаянсовая урна. Место это в институте издавна звалось «Гайд-парком», здесь, под сигарету, обсуждались новинки специальной литературы, статьи «Литературной газеты», выносились суждения о диссертациях, хоть и неофициальные, но подчас более близкие к истине.

Жорес сел на диванчик, выколотил о край зазвеневшей урны трубку, стал набивать ее из кисета: лицо его в тусклом свете было серьезным, сосредоточенным. Яковлев достал сигарету.

— Да вот. — Яковлев чиркнул спичкой, затянулся. — Автомобиль нужно сделать. — Он чуть помедлил. — Вроде твоего «Колобка».

Жорес не ответил, только посмотрел снизу вверх прищуренными глазами; с трубкой в зубах лицо его казалось насмешливым. И Яковлев, теряя уверенность и понимая, что допускает оплошность, что не так надо начинать этот разговор, заторопился:

— Понимаешь, мы давно работаем. Сначала изучали историю, попытались прогнозировать развитие. Требования составили. Теперь уже есть и техзадание, и главные компоновочные решения, даже — агрегаты и двигатель… В общем, теперь нужен художник — без него дальше нельзя. Но пока это…

— Самодеятельность? — прервал его Жорес, попыхивая трубкой. По голосу нельзя было понять, насмешлив он или серьезен.

— Да, самодеятельность, — чуть резковато ответил Яковлев, разозлившись на себя за торопливую неуверенность.

— Знаешь, сколько я занимался самодеятельностью? Почти всю жизнь. — Синичкин невесело усмехнулся.

— Есть надежда, что откроют тему. Директор знает о работе, обещал поддержку. — Яковлев снова почувствовал неловкость, на этот раз оттого, что сказал неправду, вернее, не совсем правду, ибо позицию Владимирова воспринимал иначе. И медленно добавил: — Но нужно самим поднажать на него.

Жорес по-прежнему дымил своей трубкой и, казалось, не был заинтересован разговором.

— Ну а кто в группе? — спросил он небрежно. Слова от зажатой в зубах трубки цедились медленно и нечетко.

— Валя Сулин, я и Алла Синцова.

— Это — жена директора?

— Да. — Яковлеву был неприятен этот вопрос.

— Она чем занимается?

— Подвеской.

— А ты — главный? — Жорес еще сильнее прищурился.

— Как будто.

— Ну и что это за автомобиль? Понимаешь, если «классик», то я — пас. Да и вообще, обрыдла мне самодеятельность… Так что ты не сердись, — Жорес, словно извиняясь, развел руками.

— Да, я понимаю. — Яковлев стряхнул пепел в урну, сел рядом с художником и, не глядя на него, монотонно произнес: — Мест — пять, полезная нагрузка — триста пятьдесят, сухая масса — пятьсот, двигатель — пятьсот кубов, пятьдесят сил, обода — десять дюймов. — Он сделал две короткие затяжки и, бросив окурок, добавил: — База — тысяча восемьсот, длина — две семьсот.

— Что-о? — Жорec вынул трубку изо рта — А компоновочная схема?

Яковлев посмотрел на него, увидел недоверчивое изумление на лице и почувствовал себя спокойнее.

— Двигатель оппозитивный, четырехцилиндровый, спереди, почти над осью; коробка и редуктор заднего моста в одном агрегате — сзади. — Он улыбнулся: почему-то появилась уверенность, что Жорес согласится.

— Да, — сказал Синичкин, задумчиво глядя в свою трубку, — это любопытно. Надо бы взглянуть, как это на бумаге.

— Хоть сегодня, после работы, — сказал Яковлев и встал.

— Годится. — Синичкин тоже поднялся.

К себе, в испытательный отдел, Яковлев вернулся с хорошим настроением, даже неприятный осадок в душе, оставшийся после утреннего разговора с Аллой, перестал ощущаться. Но, инстинктивно избегая встречи с ней, Яковлев шел не внутренними переходами, а дворами, хотя путь этот был длиннее.

Ворота лаборатории были открыты, механик и водители-испытатели уже выкатили автомобиль на подъездную дорогу полигона и теперь сидели на скамейке в тени под навесом. Их темно-синие комбинезоны с круглой желтой эмблемой института на нагрудном кармане резко выделялись на фоне светло-серой стены корпуса. Красные эмалевые шары защитных шлемов, лежащие в ряд на скамейке, казались горячими. Было тихо, приглушенный шум моторов с дальних трасс полигона лишь подчеркивал тишину безветренного, жаркого дня. Молодые, посаженные всего три года назад вдоль подъездной дороги тополя еще не успели разрастись, их прямые тонкие стволы с немногочисленными ветками отбрасывали четкие тени на белесое асфальтобетонное полотно.

— Ну что, начнем? — спросил Яковлев подходя, и сам отметил неискреннюю бодрость своего тона. Стало неудобно, что столько людей дожидаются его.

— Дорожники не дают «добро», — ответил пожилой техник и посмотрел вперед, приставив ладонь козырьком ко лбу.