Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— А?

Лицо было бледное от вечного мрака, прокуренного воздуха и вина, но широкое, умное. Небольшая бородка. Волосы, стриженные в скобку, но пробор не посередине, а немного сбоку — шикарнее.

— Что ж это вы себя так убиваете? — спросил Чивьин. — Разве ж так можно? Без воздуху, без света.

— А вам что? Вы кто такие?

— Мы от начетчика.

— А-а… Половой!

Половой появился сразу, — видимо, подслушивал. Слишком уж необычным посетителем был в этом подвале Алесь.

— Блинков на заговенье. С тещей. Всем… Икры наложи в миску да лучком — им, родненьким… Да водки.

— Какой прикажете?

— Моей… Самой дешевой… С красной головкой… А если будешь под дверью торчать, горчицей нос вымажу и заставлю с таким носом два часа стоять.

И обратился к гостям, которые уже расселись:

— Ну…

Алеся мутило от спертого воздуха, от дыма, от галдежа и шума, от звуков беспробудной пьянки, которая, видимо, здесь никогда не кончалась.

— Начетчик велел приколоть флейты от кислой шерсти по ер-веди-он, — сказал Алесь.

— Гм. — Бабкин внимательно посмотрел на него. — Ну, хорошо, выпейте, пока что до чего, посидите.

Половой уже стоял на пороге. Алесь даже удивился. Словно скатерть-самобранка лежала за занавеской. Явился чертом из табакерки и уже ставил на стол горки блинов, поливал их маслом, раскладывал на голых досках (скатерть сдернул мизинцем и швырнул в угол) ножи и вилки.

На минуту исчез и поставил на стол четыре холодные бутылки.

— За это — люблю, — сказал Бабкин. — А волосы все равно выдеру. Ты это по-омни.

Алесь дал половому рубль — лишь поскорей бы исчез. Его мутило, он боялся, что может вырвать просто в угол.

— Тут насчет этого запросто, — сказал Бабкин. — Блюй, голубчик, уберут. Потому и сидим, что запросто. Женщин нет, хочешь — матерись, хочешь — кричи. И не надо нам, троглодитам, ничего, кроме чтоб нас не трогали. Ни неба, ни света, ни воздуха, ни счастья.

— Не понимаю, как вы можете здесь пить, — сказал Алесь.

— И ты выпей. Вот увидишь — сразу полегчает… Ну, за дело…

Алесь выпил вонючую водку. Она была противная, однако ему действительно полегчало. Не так раздражал галдеж, да и нос не так принюхивался к смрадному, аж липкому, туманному воздуху.

— Притерпелся, — сказал Бабкин. — Да это что? Ты вот отсюда выберешься да, наверное, в баньку поедешь, паром бубновский смрад выгонять. А что делать тем, кто здесь годами… всю жизнь… кроме ночи?

— Быть не может, — сказал Алесь.

Где-то за дверью раздался дикий вопль, визг.

— Вот, — сказал Бабкин. — Этот умудрился тут великое богатство, неизмеримое состояние просадить… У полового спросите. По имени-отчеству всех таких зовет. Елизаров, например, Флегонт Саввич, тут двадцать годков сидит… В лавке — приказчики. А он каждый день тут выпивает сорок чарок вина и водки.

— Брехня, — сказал Макар.

— Молод ты ишшо, — поучительно сказал Бабкин. — А говоришь — брехня… Это, брат, сила безмерная… Троглодиты. Люди преисподней.

Ел блины, свертывая их пакетиком и двумя-тремя движениями челюстей отправляя в рот. Покончил с ними.

— Так, говорите, флейты?.. А купила хватит?

— Сколько их у вас? — резко спросил Алесь.

— Найдем.

— Карты на стол… Сколько?

Бабкин смотрел на него испытующе и пристально. Потом, видимо, понял: этот не продаст.

— Две тысячи, — тихо и веско сказал он.

У Алеся потемнело в глазах. На мгновение куда-то поплыл, стал отдаляться и исчезать адский содом бубновской дыры. Потом звуки нахлынули снова.

— Где товар? — невозмутимо спросил он.

— Деньги, — сказал Бабкин.

Чивьин толкнул было Алеся в бок, но тот знал, что делать. Дело было не в деньгах, дело было в штуцерах, единственных, необходимых, как воздух, тех, за которые он охотно хоть сегодня заплатил бы жизнью.

— Полторы тысячи, — подвинул он к Бабкину три кредитных билета.

— Остальные?

— Остальные — половина в банке Лемана, половина — по чеку. Получить — в конторе Вишняковых. — Алесь писал на листках чековой книжки. — Знаешь их?

— Почему нет? Фирма известная, с французского пожара сидят на Малой Якиманке. Золотопрядильни, можно сказать, на всю империю. А они что, знают вас?

— Деньги внесены. А знать им меня необязательно.

— Хи-итрый, — сказал Бабкин. — А ну-ка поглядеть.

— Гляди.

— Шесть тысяч пятьсот? Это за что же лишних пятьсот сорок?

— За комиссию.

— А если я это — в карман?

— Здесь одна подпись. А это оговорено. Только после второй. А вторую поставлю, когда товар будет осмотрен, упакован и отослан на место… Давай… Где?

— У Смоленской заставы, — сказал Бабкин. — Вот тебе адресок… Вот тебе и слова: «Флейты прикололи… шпильки у нас… за обман шпильку в сердце».

— Это кому? — улыбнулся Алесь.

— Им, — сказал Бабкин. — Гужевой обоз найми где хочешь. Не мое это дело. Не мне в него совать нос. А тебе за комиссионные спасибо, неизвестный купец… Пей водку… Помни бубновскую дыру.

— Выпью, — серьезно сказал Алесь.

Он умел, если надо, не брезговать. Этот филиал ада тоже был уголком земли. Эти тени тоже были людьми. А он был не только князь, но и белорусский мужик, а значит, в каждом самом низком и страшном падении видел не позор, а несчастье, и жалел это несчастье, и не хотел мыть рук, прикоснувшись к нему.

— Я тебе еще советую, — сказал Бабкин. — Ты на Балчуг не ходи. Это, брат, Замоскворечье, а там что ни человек, то или подхалюзин, или подьячий, или продажная сволочь. Ты иди в Гостиный двор, возле биржи. Ночью иди, вот с ними.

— Бывал.

— Выходит, знаешь.

Алесь действительно бывал там. Когда-то они специально делали это ночью, для настроения. Огромное здание, ночь, бесконечные арки галерей на внутреннем дворе. Запустение, немая тишина и глухие шаги по плитам. А над этим колодцем — месяц в тучах. Арки на ночь закрывали досками, а сторожа спускали сыщиков-волкодавов, но за деньги разрешали поглазеть.

— Вот туда и иди. Тоже преисподняя. Все можно купить, и железо, и флейты.

— Пойду, — сказал Алесь.

И тут Чивьин неожиданно отшатнулся. Он сидел спиной к занавеске. И как раз над его головой, дыша ему в затылок, торчало из занавески, как из платка, страшное, все в лиловых и желтых разводах (от старых и новых синяков) лицо.

— Какие эт-та флейты, — спросила морда страшновато-елейным голосом, — кто это тут так-кой музыкант? А если — в часть?!

У него было обличье «аблаката от Иверской», который за косушку пишет в трактире для клиента такое прошение, что его не понимают ни в суде, ни, назавтра, сам клиент и адвокат. Нос сизый, в жилках. Лицо отекшее.

— А вот я вам покажу флейты. — Человек словно вползал в клетушку.

Макар было встал у него за спиной.

— Ти-ихо, — сказал Бабкин, — не надо. Мы сами… Ты что же это, бывший сорок пятой гильдии[72] купец, а потом строка приказная, лезешь, куда не ведено?

— Пострадал за правду, — сказал тот, подняв руку. — Так что ж, вы флейты покупать будете, а я… коп-пейки собирать? Нет уж! Как я, так и вы! Так! Вот так! Только так! Я вас отсюда не вып-пущу. Заставлю дать ответ, какие это флейты… ночью, в Гостином дворе.

Тут Алесь увидел, что испугался и Бабкин. Надо было спасать положение. Конечно, можно было отговориться экспедицией, но ехать туда? Зачем? И к тому же запрещенная покупка военных ружей. Каторга Бабкину? Допросы и высылка ему, Алесю? Проваленное дело жизни. Попались, как цыплята.

А человек-тля наступал:

— И вас… И вас в яму… И вас под забор, в нищету… Чтобы вши вас ели, чистеньких… Что, одному мне?

Половой, видимо, куда-то отлучился. Теперь он возник в дверях и приготовился схватить этого мятого подьячего, чтобы удалить прочь.

— Оставь, — сказал Алесь. — Садитесь, господин…

— И сяду, — куражился тот. — Сяду, пока вы… выпьете по последней…

— А вы с нами.

Слюнявый, похожий на раскисший гриб, рот подьячего дергался. Сомовьи глаза жадно впились в бутылку.

вернуться

72

Купеческих гильдий было только три, в зависимости от размера капитала и рода торговли или промышленности. Размер капитала менялся. Скажем, объявленный капитал для первой гильдии был пятьдесят тысяч, для другой — двадцать, для третьей — восемь.

59
{"b":"580016","o":1}