Несколькими минутами раньше в поместье Кайл Гордон Зеллаби с трудом пошевелился и застонал. Вскоре он осознал, что лежит на полу и что в комнате, где только что было светло и тепло — может быть, даже чересчур тепло — теперь темно и очень холодно.

Он поежился и подумал, что никогда в жизни так не замерзал. Холод, казалось, пронизывал его до костей. В темноте зашевелился еще кто-то. Послышался слабый голос Феррелин:

— Что случилось? Папа?.. Антея?.. Где вы?

Зеллаби пошевелил непослушной и ноющей челюстью и сказал:

— Я здесь… почти замерз. Антея, дорогая, где ты?

— Тут, Гордон, — произнес неуверенный голос совсем рядом.

В комнате раздались шаги.

— О Господи, я вся окаменела! — пожаловался голос Феррелин. — О-о-о! Ноги как будто вообще не мои.

Зеллаби взглянул на камин и не поверил своим глазам. Только что он клал в огонь новое полено, а теперь там не было ничего, кроме кучки золы. Антея, сидевшая на ковре рядом с ним, и Феррелин у окна — обе тоже смотрели на камин.

— Да что же это… — начала Феррелин.

— Шампанское? — предположил Зеллаби.

— Что ты, папа! — Феррелин, пошатываясь, подошла к камину и, дрожа, протянула к нему руку.

— По-моему, он погас, — сказала она.

Она попыталась взять со стула «Таймс», но онемевшие пальцы не слушались. С несчастным видом, зажав газету в окоченевших ладонях, Феррелин запихнула ее в камин. Так же, двумя руками, она с трудом достала несколько щепок из корзинки и бросила их на бумагу.

Пытаясь зажечь спичку, Феррелин чуть не заплакала.

— Пальцы не слушаются… — жалобно сказала она.

Спички рассыпались по полу перед камином. Каким-то чудом, чиркая коробком, ей удалось зажечь одну спичку. От нее вспыхнула следующая, и Феррелин подтолкнула огонек ближе к газете, торчащей из камина. Бумага занялась, и пламя расцвело чудесным цветком.

Антея поднялась на ноги и, шатаясь, подошла ближе. Зеллаби подполз на четвереньках. Начали потрескивать щепки. Все трое, сидя на корточках, жадно потянулись к огню. Онемевшие пальцы стали понемногу отогреваться. Вскоре Зеллаби начал оживать.

— Странно, — заметил он сквозь зубы, которые все еще пытались стучать, — странно, что, лишь прожив столько лет, я начал понимать, почему люди поклонялись огню.

На обеих дорогах, из Оппли и Стоуча, не замолкал шум моторов. Вскоре два потока санитарных, пожарных и полицейских машин, «джипов» и военных грузовиков двинулись в Мидвич, где встретились на площади в центре поселка. Подъехал гражданский транспорт, и из него высыпали пассажиры. Большая часть военных грузовиков направилась по Хикхэмской дороге к монастырю. Только один маленький красный автомобиль развернулся и помчался к поместью Кайл, затормозив на дорожке из гравия у самой двери.

Алан Хьюз ворвался в кабинет Зеллаби, схватил Феррелин, сидевшую у огня, и крепко прижал к себе.

— Милая! — воскликнул он, все еще тяжело дыша. — Милая! С тобой все в порядке?

— Милый мой! — ответила Феррелин, словно это и был ответ.

После деликатной паузы Гордон Зеллаби заметил:

— С нами тоже, кажется, все в порядке, хотя мы совершенно сбиты с толку. Кроме того, мы несколько замерзли. Вы не думаете…

Казалось, Алан только что их увидел.

— Э… — начал он и запнулся. — Боже! Что-нибудь согревающее, и мигом! — Он выскочил из кабинета, таща Феррелин за собой.

— «Что-нибудь согревающее, и мигом», — пробормотал Зеллаби. — Столько прелести в этой простой фразе. Антея, дорогая, если твои руки достаточно согрелись, чтобы повернуть ручку и вынуть пробку, имей в виду, что графин с бренди стоит в буфете на своем месте.

Когда в восьми милях от Мидвича мы спустились к завтраку, нам сообщили, что полковник Уэсткотт уехал несколько часов назад. Мидвич больше не запретная территория, и мы можем вернуться домой.

На дороге из Стоуча все еще стоял полицейский пост, но нас, как жителей Мидвича, сразу же пропустили, и мы, миновав окрестности, выглядевшие совершенно обычно, без помех добрались до нашего коттеджа.

Мы не раз думали о том, в каком состоянии найдем свой дом, но беспокойство оказалось напрасным. Коттедж стоял в том же виде, в каком мы его покинули. Ничего не случилось, если не считать прокисшего в холодильнике молока, так как электричество было отключено. Через полчаса события вчерашнего дня стали казаться чем-то нереальным; а когда мы отправились навестить Зеллаби, оказалось, что для них все это было нереальным в еще большей степени.

Ничего удивительного в этом не было: по словам Гордона, утверждать наверняка они могли только одно — что вчера вечером не успели лечь спать, а утром очнулись страшно замерзшими; остальное же было слухами, причем весьма неправдоподобными. Зеллаби никак не хотел поверить, что это не какое-то надувательство, и, только позвонив в несколько мест по телефону и увидев «завтрашние» газеты, он вынужден был согласиться с тем, что действительно наступило 28 сентября. Но даже после этого он продолжал считать, что кто-то сыграл с ним неумную шутку, из-за которой из его жизни выпал целый день.

Однако большая часть жителей поселка просто пожала плечами и списала этот день со счетов, так что было весьма сомнительно, что события вокруг Мидвича могли бы стать сенсацией, даже если бы спецслужбы и не наложили запрет на информацию. Блюдо, так сказать, издавало многообещающие ароматы, но в нем почти нечего было есть. Одиннадцать человек все-таки погибли, и это можно было бы раздуть, но не хватало деталей, которые заинтересовали бы читательскую публику, а в рассказах людей, переживших события, вообще не было ничего драматического, поскольку рассказать они могли только о своем пробуждении в жутком холоде.

Природа и причины происшедшего продолжали оставаться тайной. Радар, кажется, зарегистрировал в ночь на 27-е неопознанный летающий объект, но это было уже не первое подобное наблюдение и вряд ли последнее. Может, из этого и удалось бы сотворить какую-нибудь историю про летающую тарелочку, но — увы! — единственная не слишком удачная фотография, которая могла бы служить подтверждением, являлась собственностью правительства.

Кроме того, Мидвич был настолько неприметен, что потеряй он месяц, а не день, вряд ли кто-нибудь заметил это.

В результате пресса и радио быстро утратили интерес к событиям в Мидвиче и полностью переключились на железнодорожную катастрофу, которая произошла вечером 27-го и сулила более богатый материал.

Итак, мы в Мидвиче смогли спокойно подсчитать потери, зализать раны и вообще прийти в себя после происшествия, которое позднее назвали Потерянным днем. (А потом его, кстати, вообще наглухо засекретили.)

Мы потеряли одиннадцать человек: мистер Уильям Транк, фермер, его жена и маленький сын погибли во время пожара в коттедже. Пожилая пара по фамилии Стэгфилд тоже погибла во время пожара в другом доме. Еще одного фермера, Герберта Флэгга, нашли с переломанной шеей у подножия лестницы в коттедже Харриманов. Миссис Харриман в это время была наверху, а сам мистер Харриман работал в пекарне. Гарри Крэнкхарт, один из тех двоих, кого наблюдатели на башне церкви в Оппли видели лежавшими возле «Косы и Камня», вскоре умер от двусторонней пневмонии. Миссис Дроксон утонула в ванне. Остальные трое — пожилые люди, для которых удар при падении и длительное пребывание на холоде в легкой одежде оказались смертельными.

В следующее воскресенье мистер Либоди произнес благодарственную проповедь, и после этого в Мидвиче воцарилось прежнее спокойствие.

Правда, еще с неделю или около того в Мидвиче появлялись солдаты и служебные машины, но объект их интересов находился вне пределов поселка, так что это мало отражалось на его жизни. Возле развалин монастыря выставили пост для охраны большой ямы в земле, оставленной каким-то массивным предметом. Инженеры обмеряли этот феномен, делали зарисовки, фотографировали. Всевозможные специалисты бегали взад-вперед с миноискателями, счетчиками Гейгера и прочими приборами. Потом военные вдруг утратили к этому всякий интерес и уехали.