— Вы совершенно правы, друг мой, — согласился Зеллаби. — Каких-либо нормальных контактов и взаимоотношений с Детьми практически нет. Но вина здесь не только наша. Я сам пытался сблизиться с ними настолько, насколько это возможно, но между нами все равно продолжает сохраняться некоторая дистанция. Несмотря на все мои усилия, я до сих пор вижу их, как вы точно подметили, двухмерными фигурами. И у меня есть сильное подозрение, что и людям с Фермы не удалось добиться большего.

— Тогда вопрос остается в силе, — сказал я. — Каким образом мы можем получить?

Некоторое время мы размышляли над этим, пока Зеллаби вдруг не сказал:

— А вы не задумывались, каков здесь ваш собственный статус, друг мой? Ведь если вы собираетесь сегодня уехать, то может вполне оказаться, что Дети считают вас одним из нас. Или нет?

Об этом я действительно не задумывался и, немного забеспокоившись, решил сразу же проверить.

Бернард, видимо, уехал вместе с начальником полиции, поэтому я воспользовался его автомобилем.

Проехав немного по дороге на Оппли, я получил ответ на свой вопрос. Ощущение было очень странным. Мои рука и нога остановили машину сами, без моего желания. На обочине сидела девочка, покусывая травинку и глядя на меня своими золотыми глазами без всякого выражения. Я попытался снова взяться за рычаг. Моя рука не желала этого делать. Не смог я и поставить ногу на педаль сцепления. Посмотрев на девочку, я сказал, что не живу в Мидвиче и хотел бы уехать домой, но она лишь покачала головой. Я вновь попытался переключить скорость и обнаружил, что могу сделать только одно — включить задний ход.

— Гм, — сказал Зеллаби, когда я вернулся. — Выходит, вы почетный житель Мидвича? Я, в общем, так и думал. Напомните мне только, чтобы я попросил Антею сказать насчет вас кухарке.

В то же самое время, когда мы с Зеллаби беседовали в поместье Кайл, другая беседа, похожая по содержанию, но иная по форме, проходила на Ферме. Доктор Торренс, чувствуя поддержку полковника Уэсткотта, старался отвечать на вопросы начальника полиции более откровенно, чем раньше. Разговор, однако, вскоре достиг той стадии, когда скрыть полное отсутствие взаимопонимания между его участниками стало уже невозможно, и в ответ на очередной, явно не относящийся к делу, вопрос доктор уныло сказал:

— Боюсь, я не в состоянии что-либо объяснить вам, сэр Джон.

— Все кругом только это мне и говорят, — неторопливо проворчал начальник полиции. — Ладно, я не возражаю; похоже, здесь никто не в состоянии хоть что-нибудь объяснить. Кроме того, все уверяют меня — не приводя при этом вразумительных доказательств, — что эти дьявольские детишки каким-то образом ответственны за события прошлой ночи. Даже вы — человек, который, как я понял, отвечает за них. Я согласен, что не понимаю, каким образом детям позволили настолько выйти из повиновения, что они смогли спровоцировать ссору, перешедшую в драку. И почему вы считаете, что мне должно быть это понятно? Как полицейский, я лишь хочу увидеть одного из зачинщиков и послушать, что он по этому поводу скажет.

— Но, сэр Джон, я уже объяснял вам, что здесь нет зачинщиков.

— Знаю, знаю, слышал. Здесь все равны, и все такое. В теории это замечательно, но мы с вами прекрасно знаем, что в любой группе есть одна или две сильных личности. Именно таких вы и должны держать в руках. Совладайте с ними, и вы справитесь с остальными. — Он выжидающе замолчал.

Доктор Торренс беспомощно посмотрел на полковника Уэсткотта. Бернард слегка пожал плечами и кивнул. Доктор Торренс сказал с еще более несчастным видом:

— Ну хорошо, сэр Джон. Поскольку, в сущности, это распоряжение полиции, у меня нет выбора, но я прошу вас быть очень осторожным со словами. Дети очень восприимчивы.

Последнее слово доктор выбрал неудачно. Для него это был лишь некий специальный термин, но для начальника полиции это было то самое слово, которое употребляют любящие матери в отношении избалованных сыновей, и оно отнюдь не настроило сэра Джона к Детям более дружелюбно. Он что-то неодобрительно проворчал, а доктор Торренс тем временем встал и вышел из комнаты. Бернард открыл было рот, чтобы еще раз обратить внимание на предупреждение доктора, но потом решил, что это лишь увеличит раздражение начальника полиции и принесет больше вреда, чем пользы. Трудность в общении с человеком типа сэра Джона заключалась в том, что, имея перед собой полную картину событий, он отверг бы ее как полный бред; но если перед ним оказывались только те фрагменты, которые были доступны его пониманию, картина становилась для него менее противоречивой и поэтому более понятной. Так что они оба сидели молча, пока доктор не вернулся с одним из мальчиков.

— Это Эрик, — сказал он и добавил, обращаясь к мальчику: — Сэр Джон Тенби хотел бы задать тебе несколько вопросов. Как начальник полиции, он должен составить рапорт о вчерашнем происшествии.

Мальчик кивнул и повернулся к сэру Джону. Доктор Торренс вернулся за свой стол и стал с тревогой наблюдать за ними.

Взгляд мальчика был твердым, внимательным, но почти нейтральным; никаких чувств он не выражал. Сэр Джон посмотрел ему в глаза столь же твердо. Вполне здоровый мальчик, подумал он. Немного худой — но не тощий, а скорее хрупкий. Внешность говорила мало; лицо мальчика было привлекательным, но без той слабости, которая часто свойственна миловидным юношам. С другой стороны, и сила в нем не чувствовалась; рот, действительно, немного маловат, но не придавал лицу дерзкого выражения. Глаза, однако, оказались еще более удивительными, чем он ожидал. Ему говорили о странном золотистом оттенке радужной оболочки, но никто не сумел передать их странное мягкое сияние, казалось, исходящее откуда-то изнутри. На какое-то мгновение сэр Джон встревожился, но быстро взял себя в руки, вспомнив, что имеет дело с явлением не вполне нормальным: мальчику всего девять лет, а выглядит он на все шестнадцать, и к тому же воспитан по одной из этих глупых теорий самовыражения, вседозволенности и так далее. Решив относиться к мальчику так, будто ему столько лет, на сколько он выглядит, сэр Джон сказал:

— То, что произошло прошлой ночью, очень серьезно. Наша задача — выяснить, что случилось на самом деле и кто несет за это ответственность. Люди говорят, что виновны в этом ты и другие дети. Что ты на это скажешь?

— Нет, — быстро ответил мальчик.

Начальник полиции кивнул. В любом случае вряд ли стоило ожидать немедленного признания.

— Так что же там случилось? — спросил он.

— Жители поселка пришли сюда, чтобы сжечь Ферму, — сказал мальчик.

— Ты в этом уверен?

— Они так говорили, да и не было других поводов идти сюда в такое время, — сказал мальчик.

— Ладно, не будем пока вдаваться в подробности. Пусть будет так. Ты говоришь, что некоторые из них намеревались поджечь Ферму. Тогда, я полагаю, другие попытались их остановить, и началась драка?

— Да, — согласился мальчик, но не столь уверенно.

— В таком случае ты и твои друзья фактически не имеют к этому отношения. Вы просто смотрели?

— Нет, — сказал мальчик. — Нам пришлось защищаться. Это было необходимо, иначе они сожгли бы наш дом.

— Ты имеешь в виду, что вы кричали кому-то, чтобы они остановили остальных, или что-то в этом роде?

— Нет, — терпеливо сказал мальчик. — Мы заставили их драться друг с другом. Мы могли заставить их просто уйти, но тогда они, наверное, вернулись бы еще раз. Теперь они не вернутся; они поняли, что лучше оставить нас в покое.

Начальник полиции был в некотором замешательстве.

— Ты говоришь, что вы «заставили» их драться друг с другом. Как вы это сделали?

— Это слишком трудно объяснить. И вы не поймете, — бесстрастно сказал мальчик.

Сэр Джон слегка покраснел. С трудом сдерживаясь, он произнес:

— Тем не менее я хотел бы это услышать.

— От этого не будет никакой пользы, — сказал мальчик. Он говорил спокойно, без эмоций, просто констатируя факт.

Сэр Джон покраснел еще больше. В дело поспешно вмешался доктор Торренс: