Рвущиеся в дело молодые абхазские предприниматели рассказывали мне, что уже сейчас готовы поставлять в Россию превосходный товар, но… таможенные пошлины всё дело сводят к убытку. Абхазы понимают, что пошлины надо платить, и вариант предлагают вполне реальный: как у Беларуси с Россией. Почему нельзя? Россия от этого уж точно не пострадает, Абхазия облегченно вздохнет. А желающие экономического удушения Абхазии огорчатся до невозможности. Но увы…

Вместо этого, знаете, за счет чего живет Абхазия? Торгует высокоценной древесиной: абхазский дуб, бук, граб, которые идут в Турцию. Видел я, как развевается на сухумском рейде флаг турецкого судна. Это был не корабль, а лоханка – турецкая сторона явно не желает привлекать внимание к высоковыгодным поставкам. А между тем турки этот лес тут же перепродают Германии.       Трудно даже представить, какие глобальные величины могут за этим стоять. Ведь Абхазия, по сути, неплохо вкладывает в натовские страны. Пока       политические словоблуды дебатируют возможные осложнения, связанные со снижением таможенных платежей на российско-абхазской границе, пророссийская и антинатовская Абхазия снабжает страны НАТО ценнейшими материалами. Кушать хочется.

А никого не удивляет, что такой благодатный край вот уже восемь лет находится в подвешенном состоянии? Иные « бури в пустыне » за несколько недель все по местам расставляли, любые «переговорные тупики» мгновенно разрубались «томагавками». А тут создается такое впечатление, что кому-то выгодно состояние «ни мира, ни войны».

Так кому же это всё-таки выгодно? Не знаю. Однако расскажу про свое знакомство с хозяином адлерской гостиницы. Он долго прожил в Сухуме и абхазов не очень любил, однако в начале этого года стал так за них переживать, что его пожалеть было впору.

«Не дай Бог, – говорит, – у абхазов опять серьезная буза начнется: весь мой бизнес в трубу вылетит. Кто же в прифронтовую зону отдыхать поедет?». Все правильно, думаю, а сам понемногу выведываю, в какое время он свой отельчик отгрохал. Оказалось, что я не ошибся – уже после грузино-абхазской войны. И отгрохал он его именно потому, что была война – отдыхающие в Абхазию не поехали, стали до Адлера оседать. Он поднялся на той войне, но он не хочет новой войны. Он хочет, чтобы в регионе всегда был страх, но чтобы страх этот никогда не простирался дальше Адлера. Ему не выгодно, чтобы абхазов взорвали на бочке с порохом, а еще больше он боится, чтобы эту бочку сдали в архив. Ему надо, чтобы абхазов держали именно в такой позиции – на бочке с порохом, не взрывая.

Трудно сказать, что таким людям доставляет больше трудов: организация отдыха или постоянное поддержание оптимальной температуры горячих точек. Таковы кроваво-финансовые технологии индустрии отдыха.

Удивительно грустные глаза у сухумских обезьянок. Это, наверное, только кажется, хотя, возможно, и не мне одному. По изысканным лесенкам среди бурной субтропической растительности поднимаемся к обезьяньему питомнику. Собственно, сам питомник состоит при НИИ института экспериментальной патологии и терапии.

Сейчас здесь работают 32 научных сотрудника (5 докторов, 12 кандидатов). А вот стадо обезьян всего 280 голов. Когда-то, до войны, здесь было две с половиной тысячи обезьян.

Но и сейчас здесь всё так же ставят научные эксперименты, отслеживают реакции обезьян на различные болезни, после чего пишут научные труды, позволяющие более эффективно лечить людей.

Сухумские ученые работают не только почти без зарплаты, но и почти без надежды на опубликование своих научных трудов, которые могут иметь мировое значение (это уже подтверждала практика). Недавно вышло несколько изданий кустарным способом и ничтожным тиражом. Специалисты не сомневаются в том, что издания – уникальные.

При мне С.К.Ардзинба, директор НИИ несколько раз по разным поводам говорил по телефону: «Матушка Россия нам поможет. Матушка Россия нам никогда не отказывала». Я скромно опускал глаза, как будто я и есть та самая «матушка Россия».

Команы отделяет от Сухума всего полтора десятка километров, но это уже горы. Нашу «Газель» несколько раз так резко бросило в разные стороны, что я стал уже держаться двумя руками. Вдоль очень крутой дороги (то вверх, то вниз) бесконечно тянутся брошенные деревни.

Последний раз я видел брошенные деревни на глухих проселках Великоустюгского района – за сотни километров от серьезного жилья: черные избы утопали в белом снегу. А здесь брошенные хибарки так же утопали в белом алычовом цвете. Вся полоса деревьев вдоль дороги стояла в бело-розовых сугробах, покрывавших голые заскорузлые стволы.

Это чудо первозданной красоты и радовало, и наполняло душу всё той же северной тоской. Почему здесь больше никто не живет? Район Коман во время войны был местом активных боевых действий. Обычно после войны люди возвращаются в оккупированные селения. Здесь не так. Жители этих мест – мегрелы – были и аборигенами и оккупантами одновременно.

«Отцы народов» любили побаловаться депортациями, а что касается Абхазии, то существовал целый план того, как лишить целые части этой страны коренного населения, заселив мегрелами. Так под Команами коренных абхазов не осталось вообще.

Когда ударил грузинский «Меч», мегрелы в основном встретили грузинов как своих, подались к ним в гвардию. А после войны наступило массовое бегство мегрелов, которые оказались «своими среди чужих, чужими среди своих». Благодатнейшие земли, которые в свое время не смогли поделить абхазы и мегрелы, теперь просто пустуют.

Алыча скоро отцветет, нальются плоды и усыплют землю, потому что собрать их будет некому. Это ценные фрукты, из которых готовят множество замечательных блюд, тем более, что дерево не требует ухода. И даже только прийти и собрать плоды – никто не удосужится. Почему? Мне отвечали столь уклончиво, что было ясно: отвечать не хотят.

А вот и первый встреченный нами по дороге от Сухума человек – старик-козопас. Хоть классический образ кавказца с него пиши: улыбчивый, простодушный, очень плохо одетый. В окружении своих страшных овчарок-волкодавов он может спокойно улыбаться, разговаривая с кем угодно. Вот и еще одна грань абхазской экономики. Стадо у старика – в несколько сот голов, а каждая коза потянет в несколько тысяч рублей. Этот нищий – обладатель целого состояния. Вот только немногим приходит в голову разделить его тяжелейший труд чабана.

Впрочем, приехали мы в Команы не ради алычи и волкодавов. Мой спутник, иеромонах Дорофей (Дбар), показывает монастярь.

Неужели мы и правда перед гробницей самого святителя Иоанна Златоуста, одного из величайших в православном мире святых?.. В такие минуты точная историческая достоверность, оставаясь уделом ученых, для верующих теряет существенный смысл. Святыня там, где святость, а святость там, где хочет Бог. И где мы жаждем Бога.

Из жития святителя Иоанна Златоуста нам известно, что за обличение придворных пороков он был отправлен императором в ссылку и умер по дороге в Команах. А в каких Команах? Есть четыре населенных пункта, имеющих такое название. Долгое время принято было считать, что речь идет о турецких Команах; однако в XIX веке нашлись русские православные исследователи, утверждавшие, что надо иметь в виду Команы абхазские. В наше время их труды продолжил иеромонах Дорофей (Дбар). В его богословской диссертации есть глава «Место кончины свт. Иоанна Златоуста». Понятно, что о. Дорофей придерживается «абхазской версии9».

На горе – небольшой, но величественный храм в древневосточном стиле. На самом деле он отстроен очень недавно, перед войной. У одного местного (далеко не бедного) человека сыновья получили исцеление в святом источнике, протекавшем неподалеку. И тогда этот христианин отстроил на свои средства лежащий в руинах ближайший храм VI века. Вот уже полторы тысячи лет на этом месте совершается богослужение – если не людьми, то ангелами.