Три дня гуляли мы по этому саду, райско-бесхозному, купались в море. Хотелось остаться здесь навсегда, но та же интуиция нашептывала: так не бывает.

Однажды я залез в море и увидел, что с парапета мне что-то кричит молодой парень в гражданке. Из-за прибоя я не мог расслышать его слов и подумал, что если у него серьезная тема – подойдет сам. Вскоре он действительно спрыгнул с парапета и направился ко мне. Только теперь я заметил у него в руках автомат наизготовку. Довольно спокойно, хотя и немного раздраженно он спросил:

– А в другом месте нельзя купаться?

– Можно и в другом, – ответил я как можно дружелюбнее, и мы с женой стали собирать свой пляжный скарб. Люди с заряженным оружием, как правило, не любят ни расспросов, ни дискуссий. Но страха у меня почему-то не было. Человек в мирном городе открыто носящий автомат, не может быть бандитом. Это был, очевидно, чей-то охранник, вполне удовлетворенный нашим скорым исчезновением. Ведь мы же не покушались на «аленький цветочек», к тому же мы – русские, то есть «свои».

В Абхазии утром нас будили петухи с явным русским акцентом. Известно, что птица эта орет очень рано и, перевернувшись на другой бок, я ворчал: «Дерёвня». Вечерами заливались лягушачьи хоры, заставляя вспоминать о глухих уголках Вологодчины, и мы опять улыбались: «Дерёвня». А вот однажды, вернувшись с прогулки, мы услышали от своей хозяйки, что нас видели там-то и там-то и не надо бы нам туда ходить. Мы с женой действительно лезли всюду где могли, но поразило нас даже не дружеское предостережение, а то что мы еще не вернулись, а хозяйка уже знала, где мы были. Зайдя к себе в комнату, я опять невольно расхохотался: «Дерёвня». А ведь и правда, только в русских деревнях так зорко и внимательно отслеживают немногочисленных приезжих.

Среди пышной субтропической экзотики меня постоянно не покидало ощущение, что мы – в России. И не удивительно, что на Новом Афоне есть большая русская диаспора. Видимо, наш кондовый русский мужик здесь очень легко «натурализуется». Как-то у меня даже вырвалось: «Вторая Родина». Не имея обыкновения бросаться такими словами, я сам на себя удивился. Ни где и ни когда, ни на каких других «югах» у меня даже и близко не возникало такого ощущения.

Мы очень полюбили абхазов, апсуа, не уставая, впрочем, на них изумляться. Наша хозяйка жила в полной нищете, ей, еще не старой женщине, работать было не где. Но она не жаловалась ни на что, кроме жары, часто повторяя: «Проживу и на капусте, с голоду не помру».

Задумали мы орехов купить, а хозяйка говорит: «Берите мои». Мы обрадовались возможности дать ей подзаработать, но когда орехи были собраны, высушены и затарены, она вяло махнула рукой: «Дарю». Я чуть не сел, где стоял. У нее редко рубль в кармане ночевал, а она легко дарила мешочек орехов, который стоил не меньше полусотни.

Симпатичная двадцатилетняя племянница хозяйки как-то в наше отсутствие сказала тетушке: «Когда они приедут в следующий раз, они уже будут «свои», и денег за проживание мы с них брать не будем». Впору было прослезиться. Думаю: «Родные вы наши, вам же есть нечего, а вы так спокойно готовы отказаться от столь значительного для вас дохода» (Кстати, за две прекрасные комнаты, да еще с верандой, да еще в 10 минутах от моря они взяли с нас меньше, чем стоил «курятник» на окраине Адлера).

Удивительны водители местного транспорта. Водители автобусов на входе не помню что бы деньги спрашивали. «Проходи, – говорят, – или ты чего хочешь?» Платят на выходе. А если я обманул, и у меня вообще денег нет? Верят, значит. Но даже не совсем так. Если я не заплачу, значит я опозорен, а это уже мои проблемы.

Однажды сев в маршрутку, я спросил водителя сколько будет стоить проезд и выразил возмущенное недоумение слишком высокой цифрой. Шофер абхаз с хладнокровным удивлением и без тени обиды сначала сбавил цену, а потом вообще сказал: «Я могу и бесплатно довести». Мне стало нестерпимо стыдно, я понял, что унизил его, заподозрив в хапужничестве, и к тому же несправедливо, потому что он называл стоимость двух билетов, а я думал, что одного. Он, однако, оставался спокойным и по дороге дружелюбно угощал нас вареной кукурузой.

Однажды присели мы у незнакомых абхазов шашлыков поесть, а молодой повар, так что бы мы не слышали, сказал себе под нос: «Надо получше сделать». Душу обдало теплой волной. «Почему же, – думаем, – для нас – получше?». Потому что мы русские? Братья!..

Иногда казалось, что абхазы имеют в национальном характере много черточек, свойственных именно русским. Например, одна абхазка на Новом Афоне говорила: «У нас тут много армян живет, так вот вы обратите внимание: у армян огороды аккуратные, прекрасно возделанные, каждая травинка по ниточке, а на наших абхазских огородах всё запущено, всё вкривь да вкось».

К слову сказать, это мягко говоря, не совсем правда, я потом видел много великолепно возделанных абхазских огородов и с абхазами познакомился, просто влюбленными в сельское хозяйство. Но дело даже не в этом. Скажите, кто кроме русских с таким ленивым смаком будет ругать самих себя? Ещё абхазы. Вот поэтому-то мы и не можем быть националистами – ни настоящие русские, ни настоящие абхазы. Мы лучше других знаем свои недостатки и охотно о них говорим «ибо не превозносимся». А что касается до лености… Да трудолюбивые мы, ёлы-палы.

Мы идем по главному Сухумскому проспекту, более всего удивляясь вывескам: девять из десяти написаны по-русски (а даже если и по абхазски, так весь алфавит-то у апсуа наш, славянский). Абхазы, кстати никогда не говорят «Сухуми» – это грузинская огласовка названия их столицы. И для меня теперь существует только «Сухум».

И вот мы снова на мосту через Псоу. По узкому проходу, навьюченные вещами, мы плетёмся вместе с абхазскими женщинами, которые навьючены больше нашего – несут товар на Казачий рынок, чтобы выручить хоть копейку. Вечная женственность… Мужчин – абхазов через границу тогда не пускали, а абхазки – перегружены, надорваны. Влившись в эту скорбную вереницу, мы идём на встречу русским постам, и в душе уже не отделяем себя от абхазов.

Преодолев границу и увидев огромные буквы «РОССИЯ», я полушутливо, а вообще-то вполне серьезно сказал: «Поздравляю с прибытием на Родину, дорогие товарищи». Мои спутницы никак не отреагировали, и я попытался всё свести в шутку: «Не вижу радости на лицах». И тогда на меня просто махнули рукой. Я поневоле посерьезнел. Мы – русские люди. Мы – любим свою Родину. Но сейчас мы не знали, то ли мы прибыли на Родину, то ли её покинули.

Город Сочи вспыхнул перед глазами каким-то нескончаемым праздником разжиревших нуворишей. Полуголый, полупьяный город предлагал «отдохнуть со вкусом». Отдохнуть и не сомневаться, что «за Адлером земли нет». Великолепный город Сочи резал глаза.

1999 год

Когда, набродившись по пустынным улицам мартовского Сухума, устанешь, желая передохнуть, ближайшая кофейня всегда оказывается неподалеку – стоит лишь оглядеться вокруг себя. Эти маленькие забегаловки щедрой рукой рассыпаны по столице Абхазии, их здесь, кажется, больше, чем людей, и в очередной кофейне сидишь, как правило, в одиночестве. Не торопясь потягивая прекрасный натуральный кофе за 3 рубля (растворимым пойлом вас никогда здесь не угостят), положив рядом свежую сухумскую газету, слушаю абхазское радио: «Последнее время российские политики стали слишком часто говорить о том, что уважают принцип государственной целостности Грузии. Но Абхазия никакого отношения не имеет к грузинскому суверенитету».

Радио напоминает о том, что хотя кофе куплен за русские рубли и говорят со мной по-русски без акцента, но я уже не на Родине, российские политики здесь – зарубежные. Смысл их высказываний для абхазов – шокирующий и непонятный («Почему русские опять сдают нас Грузии?») А наши политики, рассуждая о том, что Абхазия – часть Грузии – понимают ли вообще, о чем говорят?. Для простых абхазских тружеников это всё равно, что голос марсиан, только вчера приземлившихся. С высоты российских трибун и из окна сухумской кофейни абхазская ситуация видится очень по-разному.