Он закурил и вдруг протянул сигарету девушке:
— Хочешь?
— Спасибо, я не курю.
— А я слышал, ты тоже научилась, — сказал он, недовольный тем, что предложил ей закурить.
Эти слова задели Цзе. Да, она научилась, но лишь для того, чтобы не болтали, будто ей не нравятся курящие. Она не испытывала от курения никакого удовольствия и курила редко. То ли из духа противоречия, то ли назло Чжу Тункану, она все-таки взяла предложенную сигарету и затянулась. Ей было неловко, но она старалась держаться непринужденно и испытующе глядела на секретаря парткома. А Чжу Тункан не ожидал, что девушка так себя поведет, и не решался смотреть на нее. Ему было неприятно, что она пытается держаться с ним на равных, и в то же время хотелось поговорить откровенно. Раньше, когда у нее возникали сложности, она сама без всяких подсказок с его стороны обращалась к нему, а сейчас вот что получается. Внешне их отношения не изменились, однако в действительности перемены грандиозны. Он в ее глазах уже больше не олицетворение партии, не второй отец. Ее взгляд, фигура, одежда, сама манера поведения, еще не лишенная девической стыдливости, но сдержанная и выжидающая, показывают, что Цзе Цзин повзрослела. Прежде он хотел этого, даже торопил события, а сейчас, когда она действительно стала взрослой, испытывал безотчетный страх. Они слишком отдалились друг от друга и уже не могут говорить так откровенно, как раньше. Стараясь поскорее закончить беседу, Чжу Тункан спросил:
— Ты знаешь, что ваши шоферы Лю Сыцзя и Хэ Шунь торгуют лепешками перед заводскими воротами?
— Мне только что сказали об этом.
— Люди, получающие зарплату от государства, не имеют права заниматься частной торговлей. Это может дурно повлиять на окружающих, так что разберитесь с этим делом.
— Как именно разобраться?
— Сначала выработайте собственное мнение, потом поговорим.
— А какие есть основания для разбора? Существуют официальные документы на сей счет?
— Гм… Об этом спроси в особом отделе.
— Я только что заходила туда. Они говорят, что четких официальных документов нет. Если мы захотим подействовать на Лю Сыцзя, он вполне может не подчиниться.
— Проведите с ним работу!
— А если ничего не получится?
— По-твоему, и способа никакого нет?!
— Есть, и способ этот должен предложить партком. А заодно ответить на ряд вопросов: сколько заданий получил завод на этот год; сколько человек не обеспечено работой; на сколько месяцев еще хватит зарплаты; почему не выдают премий; долго ли еще это продлится; могут ли рабочие сами искать выход из положения и не будут ли их наказывать за такие поиски? Руководство должно иметь свою позицию по этим вопросам и сообщить ее массам. А то, когда верхи напускают туману, низы живут в тревоге. Что толку отыгрываться на одном Лю Сыцзя?
Чжу Тункан онемел и почувствовал, что загнан в угол. Ему и в голову не могло прийти такое.
— По закону о труде, человека, сидящего полгода без работы, полагается увольнять с предприятия, — продолжала Цзе Цзин, — а во втором цехе есть рабочий, который уже год занимается торговлей, и партком закрывает на это глаза, не увольняет, не осуждает. Почему же мы должны наказывать Лю Сыцзя? Кроме того, в столовой нашего завода по утрам дают только пресные пампушки да соленые овощи, на улицах лепешки и мучные плетенки холодные, все в пыли, недаром рабочие считают, что Лю Сыцзя доброе дело делает…
— И ты еще защищаешь его?
— Я вам правду говорю.
— Маленькая Цзе, не забывай, кто ты и с чего начинала…
Чжу Тункан осекся и вздохнул: нельзя вступать в эти мелкие пререкания. С молодежью вообще трудно, а с молодыми кадровыми работниками и подавно — на все у них свои мнения, а точнее, предубеждения, со всеми спорят до хрипоты, невзирая на ранги. Пожилому человеку, уже не так быстро соображающему, перед ними и не устоять. Напрасно он вызвал Цзе Цзин. Если бы пришел Тянь Гофу, с ним было бы куда легче. Может, он потом ничего и не сделал бы, зато хоть не дерзил бы руководству, сказал бы «да-да», покивал головой, отнесся почтительно, с пониманием. А человек, в которого Чжу Тункан больше всего верил, неожиданно оказался строптивым. Цзе Цзин и сама не думала, что будет так дерзко говорить с секретарем парткома. Ей даже стало жаль старика, но она не могла ничего с собой поделать. Два года она терпела унижения в автоколонне, потому что числилась любимицей секретаря, а сейчас против своей воли унижала его, как будто мстила ему за прошлую чрезмерную опеку. Разве это справедливо? Ведь он был так искренен с ней!
Помедлив, старик запросил мира и спустился с пьедестала — это модно в наше время и в социальных, и в семейных отношениях. Он сменил тему разговора и постарался говорить как можно мягче, но от былой прямоты не осталось и следа:
— Маленькая Цзе, говорят, ты вовсю учишься водить машину?
— Да, уже больше года. Могу водить любые, кроме самых тяжелых грузовиков. На днях должна сдавать последний экзамен. И тогда получу официальные права.
— Это ведь не основная твоя работа. Ты руководитель, а не шофер.
— Руководитель автоколонны, который не умеет водить машину, все равно что слепой или глухой!
— Если тебе трудно в автоколонне, партком может перевести тебя на другую работу. Например, в исследовательской группе очень нужны люди… — Он действительно хотел спасти эту девочку. Под его крылом она способна вернуться к прежней жизни.
— Нет, нет, нет! — отчетливо произнесла Цзе Цзин. Она решила остаться в автоколонне и не должна сворачивать с полпути. Белую книжечку — удостоверение ученицы — обязательно нужно сменить на красную — водительские права. Как Чжу Тункан мог предложить ей такое? Неужели он не понимает, что без специального образования и водительских прав она — пустое место? За последние два года секретарь ни разу не поговорил с ней, но она-то знает, сколько крови ей пришлось пролить, чтобы сегодня войти в заводоуправление с высоко поднятой головой! Теперь она обрела силы и будет сама определять свой путь, не подчиняясь слепо чужой воле и не доверяя всяким догмам. Действительность быстро скорректировала ее жизненные планы…
По правилу, установленному на заводе, в каждом подразделении ночью дежурил один кадровый работник. С тех пор как Цзе Цзин пришла в автоколонну, Тянь Гофу, ссылаясь то на болезни, то на домашние дела, уклонялся от ночных дежурств и почти полностью спихнул их на девушку. Во время третьего дежурства ее в два часа ночи разбудил телефонный звонок, в первом цехе срочно понадобился силикат натрия, и дежурный заместитель директора потребовал немедленно послать за силикатом грузовик. Взяв список шоферов, Цзе Цзин начала искать человека, живущего недалеко от завода. Им, как назло, оказался Хэ Шунь. Ничего не поделаешь! Она села на велосипед и выехала через заводские ворота. Кругом была мертвая тишина, девушке стало страшно. Неведомо откуда взявшаяся собака с лаем погналась за велосипедом, и у Цзе Цзин поднялись дыбом волосы. Изо всех сил нажимая на педали, она наконец добралась до дома Хэ Шуня, долго стучала в дверь, кричала. Хэ Шунь появился в одних трусах, взглянул на нее заспанными глазами, потянулся, зевнул и раздраженно сказал:
— Эх, так хорошо было под теплым одеялом, а ты среди ночи и сама не спишь, и другим не даешь! Чего орешь-то?
— Товарищ Хэ, в первом цехе простой, не хватает сырья. Заместитель директора велел нам срочно доставить силикат натрия. Съезди, пожалуйста.
— У них простой, а я тут при чем? Это ваше дело, администрации, я к этому отношения не имею.
— Это действительно просчет производственного отдела, не спланировали как следует, но сейчас огонь уже брови обжигает, нельзя оставаться в стороне. Прошу тебя, выручи!
— Выручить? А меня кто выручит?
— За ночной рейс получишь дополнительную плату. Если захочешь — отгул.
— Денег мне не нужно, отгула тоже.
— А что тебе нужно?
— С тобой переспать!
Цзе Цзин, не говоря ни слова, села на велосипед и поехала. За спиной звучал хохот Хэ Шуня:
