За кулисами царило оживление, одни переодевались, другие болтали. Несколько оркестрантов сушили волосы феном.

Раньше оркестранты, как и актеры, были в театральных костюмах и гриме — время от времени им полагалось выходить на сцену. Поэтому они требовали, чтобы им выдавали грим и туалетные принадлежности. Теперь оркестранты не появлялись на сцене, но по-прежнему заботились о своей внешности — парни подросли, и у каждого появился объект обожания.

Лао Вэй прошел в неосвещенный угол сцены. Придвинул стул, сел, закурил. Вдруг он услышал:

— Ты во второй половине спектакля не занята? Давай сходим на «Сон о бабочке», у меня есть билеты. — В голосе парня слышались заискивающие нотки.

— Я не пойду, — холодно ответила девушка.

— Посмотрим фильм, и я провожу тебя обратно.

— Нет-нет, не пойду.

— Тогда давай покатаемся завтра на озере Юньлунху.

— Нет, — капризно ответила девушка.

— Подожди меня у входа.

— Не-е… — Видимо, девушка знала, что ее обожают.

— Не хочешь — не надо, — с вызовом бросил парень.

— Не хочу! — заявила девица и добавила: — Оказывается, ты не такой уж и хороший!

В это время осветитель зажег боковой свет, и Лао Вэй увидел, как поспешно отпрянули друг от друга две тени. Это была Ло Цзяньпин и уже знакомый ему парень с бакенбардами.

Лао Вэй с шумом поднялся и громко позвал:

— Сяо Ло[25], Ло Цзяньпин!

Ло Цзяньпин вышла из-за кулис и направилась к нему своей грациозной походкой. Лао заметил, что она сильно пополнела и одежда, плотно облегая красивое пышное тело, стала ей узковата. Но прежней изысканности и изящества уже не было. Видимо, оттого, что она перестала тренироваться.

— Ты почему не переодеваешься? — сердито спросил Лао Вэй.

— А мой выход во втором действии, — тихо ответила Ло Цзяньпин, кусая губы, верхняя была чуть приподнята, что придавало лицу детское выражение. Лао Вэй вспомнил, как взял ее из школы в 1975 году, когда готовили к постановке «Имэнсун»[26]. При подготовке «образцовых спектаклей»[27] ансамбль всякий раз набирал новых людей. В этих случаях отдел культуры, не скупясь, выделял штатные единицы, и двадцать, и тридцать, что-то перепадало и их ансамблю. Ло Цзяньпин тогда было лет четырнадцать. Белолицая и светловолосая худенькая девочка чем-то напоминала обезьянку. Умненькая и способная, она хорошо училась.

— Надо заранее готовиться, — уже мягче произнес Лао Вэй. — Ты еще так молода, Сяо Ло, повремени с этими делами. Нужно, гм… нужно…

Лао Вэй так и не договорил, что именно нужно, и махнул рукой. А в самом деле, что нужно? Тренироваться? Зачем? Она ведь не выступает с танцевальными номерами! Затем, чтобы выбегать на сцену вместе со статистами? Но для этого надо быть слишком добросовестной. Лао Вэй подумал о мастере Се, вечно небритом.

Старик отличался от этой славной девушки как небо от земли — и происхождением, и темпераментом, и внешностью. Но оба они на равных участвуют в массовках. Неужели их ждет одна и та же участь? Что же делать? Он и представить себе не мог, что окажется в полной растерянности. Неведомо почему, но именно в тот момент, когда почти все актеры выходили на авансцену, музыканты играли заключительную мелодию, а за сценой бегали, суетились в ожидании, когда опустится занавес, у Лао Вэя появлялось предчувствие, что скоро вообще конец всем их представлениям. О, Лао Вэй никогда не понимал, почему такой ажиотаж в начале и в конце спектакля. Даже досадно! Он поднялся и решил пройти через боковую дверь в зал, чтобы спокойно посидеть где-нибудь в укромном уголке на зрительском месте. Выпитая водка перестала действовать, и бодрость моментально улетучилась, уступив место невыразимой усталости.

Погасли огни, сцена погрузилась во мрак, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, глаза не сразу привыкли к темноте, и Лао Вэй шел на ощупь. Но, опустившись со ступенек и проходя мимо оркестра, он разглядел все же в темноте несколько человек и услышал, как один из них шепотом сказал:

— Билеты не будут проверять?

— А вдруг будут, что тогда?

— Свободные места есть?

— Все в порядке. Мест более чем достаточно, найдем. А будут проверять билеты, забежим в туалет.

— Не будут проверять, не будут.

Лао Вэй вскипел от гнева: на всех собраниях, больших и малых, каждый раз говорят о том, что нельзя приводить посторонних. Нельзя! Ведь пригласить в театр без билета — все равно что пригласить гостей на государственный счет! Не понимают, подлецы! Лао Вэй уже поставил ногу на ступеньку, чтобы спуститься в оркестровую яму, но раздумал, потрогал висок, где пульсировала кровь, и толкнул маленькую дверь. К чему, к чему затевать историю? Пусть смотрят, ничего плохого в этом нет, молодые получают мало. Конечно, пользы труппе от таких зрителей никакой. Прибыль, прибыль… а что такое прибыль? Те же деньги! Господи, с каких же это пор искусство и деньги так неразлучны!

Лао Вэй вошел в зрительный зал, уже погруженный в темноту. Кто-то мел пол и задел его метлой. В темноте хитро блеснул единственный глаз Всевидящего Ока. Он будто нечаянно зацепил Лао Вэя, не причинив ему ни малейшей боли, но сделал это, конечно же, в отместку. Лао Вэй, словно не замечая его, прошел мимо, прямо к средним рядам партера, и сел.

Он вытянул ноги, откинул голову на высокую спинку кожаного кресла и почувствовал, как удобно вот так сидеть. Проектировщик этого зала продумал каждую деталь, все сделано со вкусом: стены светло-желтые, потолок, словно драгоценными камнями, инкрустирован матовыми светильниками. В захудалом городишке — и такой первоклассный зал для выступлений. Лао Вэй помнит день, когда начались работы по строительству театра, участники ансамбля внесли в это дело свою лепту — сровняли с землей старую стену. На ее месте, согласно проекту, и должен был быть зал. Люди работали самоотверженно, не жалея сил: ведь этот зал гостиницы Пэнчэн должен был отойти к отделу культуры и стать местом их выступлений.

Прежний начальник отдела культуры говорил: «Теперь у ансамбля есть свой зал, и он сможет там выступать в любое время, с любой программой. Не придется ходить на поклон в другие театры, показывать свои представления, чтобы получать разрешение их ставить и заключать контракт, отчислять огромные суммы за помещение и быть рабами всяких дурацких порядков, что смерти подобно». Много чего наобещал прежний начальник отдела культуры. Хорошо, что его перевели на другую работу, иначе пришлось бы с ним ссориться, требовать, чтобы он выполнил свои обещания.

После того как зал бы отстроен, он перешел в ведение театрального отдела. Этот отдел с нечеловеческой жестокостью обирал ансамбль. Спектакли налогами не облагал, зато требовал плату за аренду помещения, независимо от сбора. Начальник отдела делал все, чтобы непрерывно эксплуатировать помещение. Благодаря связям с кинокомпанией, он брал на прокат любые фильмы, и новые, и совсем старые, и пускал их с утра до вечера. Завтра выступление ансамбля, а накануне вечером еще идет последний сеанс. И лишь после его окончания актеры могут готовиться к представлению… Труппа для начальника не имела никакого значения, главное — деньги. То же самое происходило и в отделе культуры. Кто дает больше прибыли — тому и благоволят. Дает труппа всего треть от сбора — отдел культуры становится для нее мачехой.

Деньги, деньги! Что же это происходит? Прежде, покидая Хуайхай, мы переплывали с ансамблем Великую реку и никогда не задумывались о деньгах, мечтали лишь о том, чтобы выступления вдохновляли бойцов на борьбу с ненавистным врагом, с реакционными группировками помещиков, чтобы придать им силы и отваги для окончательной победы и полного освобождения Китая. А теперь у всех на уме только деньги. Сегодня при встрече начальник отдела культуры Су выразил недовольство слишком большими расходами труппы, поскольку ансамбль — высшей категории, костюмы дорогие, слишком много актеров и у каждого свое амплуа. В прежние годы сцена была земляная, освещение — газовые горелки, костюмы из крашеной марли, один актер — он и певец, и танцор, и музыкант, и костюмер, и рабочий сцены, раздвигает и сдвигает занавес. Чуть больше двадцати человек заняты в спектакле, а как весело, оживленно. Вот бы сейчас так! Конечно, все это не по душе нынешней молодежи, им подавай электрогитару, электроорган. Господи! Да ведь эта электрогитара стоит больше двухсот юаней! А выхода нет. Время требует, стоять на месте нельзя, только это движение вперед слишком накладно, утомительно. Начальник отдела культуры сказал: «Надо избавить народ от непосильного бремени трудностей». Почему он сказал это ему, Лао Вэю? Неужели ансамбль стал бременем?