— Вы продавайте билеты перед самым спектаклем, и не по три мао[19], а по одному.

Лао Вэй подлетел к рабочему, едва не сбил его с ног и процедил сквозь зубы:

— Негодяй!

Всевидящее Око отскочил к двери.

— Позови управляющего! — сердито приказал Лао Вэй.

— Для чего? — заикаясь, проговорил Всевидящее Око, жалко моргая своим единственным глазом.

— Пусть знает, что из-за твоей подрывной деятельности зритель к нам не идет и что нам нечем будет платить за аренду!

— А управляющего нет на месте! — растерянно, но в то же время нагловато заявил Всевидящее Око.

Лао Вэй взял его за шкирку, втолкнул в крохотную будку за кассой и захлопнул дверь. На двери как раз висел замок, а в нем торчал ключ, Лао Вэй запер Всевидящее Око, а ключ унес, не обращая внимания на крики и мольбы провинившегося. Недалеко от театра стояло здание горкома партии, там и находился отдел культуры. Поднимаясь по ступенькам, Лао Вэй взглянул на часы, было пять минут четвертого.

Вышел он из горкома в половине шестого. В полном изнеможении медленно спустился по ступенькам, ощущая тяжесть в ногах. В голове гудело, она казалась тяжелой, шея не гнулась. Он шел понурившись, какая-то девушка с газетой в руках пробежала ему навстречу, что-то сказала, но он ничего не слышал. Дежурный у дверей широко улыбнулся ему, но он не признал в нем своего земляка. Кадровый работник, человек средних лет, тоже спускавшийся вниз, хлопнув Лао Вэя по плечам, пошутил:

— Опять приходил деньги клянчить?

Лао Вэй окинул его холодным взглядом…

Деньги? Но начальник отдела культуры ничего не сказал о деньгах, а с полным пониманием дела заявил:

— Уменьшение дотации — тоже не выход.

Зачем же тогда он вызывал Лао Вэя? Не затем же, чтобы поговорить? А говорил он непрерывно, на самые разные темы, сказал даже, что по распоряжению секретаря горкома партии несколько заводов, длительное время терпевших убытки, законсервированы. Еще говорил о доходах труппы банцзы в прошлом году и в первом квартале нынешнего, а также о том, как голодают крестьяне в районе Хуайхай, едят древесную кору… что это сегодня с начальником? Он избегал смотреть в глаза Лао Вэю. И наконец, помявшись, произнес:

— В бою кто-то захватывает позиции, кто-то теряет, одни наступают, другие отступают.

Что бы это значило? Отступление? Но куда отступать? И до каких пор отступать ансамблю! Ведь скоро они будут получать зарплату просто так, ни за что. Лао Вэй расхохотался, однако начальнику отдела культуры было не до смеха, он сидел, низко опустив голову, пряча от Лао Вэя глаза. Лао Вэй перестал смеяться. Он вдруг почуял неладное. В душе шевельнулось недоброе предчувствие. Лучше не думать. И Лао Вэй вышел из кабинета.

На улице он остановился.

Солнце клонилось к закату, даря на прощанье миру полоску золотисто-красного света. Этот свет отражался в окнах мчавшихся мимо автобусов, окрашивал в розовые тона несшихся один за другим велосипедистов. На углу, как обычно, стоял в будке на возвышении регулировщик в белой форме, напоминавший белый парус в безбрежном море. С этого перекрестка открывался великолепный вид на Хуайхайлу. Здесь было очень оживленно, толпы людей возвращались с работы. Лао Вэй почему-то удивился: утром люди уходят на работу, а вечером возвращаются, везде полно народу. Мимо проехали два велосипедиста, оглянувшись, крикнули:

— Домой, Лао Вэй? — выведя его из раздумья.

— Да, домой, — лишь бы что-нибудь ответить, буркнул Лао Вэй. И тут же подумал: «Нет, не домой». Но велосипедистов уже и след простыл. Ему надо в театр, вечером спектакль. Да, надо играть, играть, играть… Лао Вэй был в полном изнеможении, он ничего не хотел, только лечь и уснуть. Ни говорить, ни думать, ни видеть — лежать бы и спать… Внутри у него словно лопнула какая-то очень важная пружина, оборвалась — как в скрипке струна, самая главная, которая рвется чаще других, и приходится покупать новую по нескольку раз в месяц. О, скрипки, господи! Зачем так усердствовать и рвать струны? Ведь каждый год на них уходит больше сотни юаней[20]. Требуют, скандалят. Словно Лао Вэй печатает деньги. Ладно, ладно, Лао Вэй махнул рукой, будто разговаривал с воображаемым скрипачом, требующим денег. Нет, хватит, с этим надо кончать.

Пойду в театр. Но прежде надо поесть. Хотя совсем не хочется. Хорошо бы выпить немного вина, сразу стало бы легче. Лао Вэй медленно пошел к перекрестку, свернул и направился в кабачок.

Народу там было много, но несколько столиков оказались свободными. Лао Вэй взял в буфете два ляна[21] китайской водки, немного доуфу[22] и пошел к столику в углу у окна.

«Шесть, шесть! Пусть братьям повезет! Четыре счастья! Семь звезд, пять!..» — это выкрикивали сидевшие за столиками. Они развлекались застольной игрой на пальцах[23]. Было чадно, душно, все словно плавало в дыму. Лао Вэй недовольно покосился в сторону игроков — это была, судя по виду, рабочая молодежь. Затем перевел взгляд на Хуайхайлу. Восьмиэтажное здание гостиницы Пэнчэн сверкало огнями. Билет за три мао — и тебя на лифте поднимут на самый верх, где сияют красные и зеленые огни неоновых реклам. А там — цветной телевизор, шахматы, библиотека, диваны. На балконах — плетеные кресла-качалки, можно полюбоваться панорамой ночного города или, закрыв глаза, отдохнуть под звуки легкой музыки. Можно выпить стакан молока, это входит в стоимость билета. Есть еще там прохладительные напитки и сладости, но за это, разумеется, надо платить дополнительно. Лао Вэй хотел было посоветовать этим ребятам пойти повеселиться туда, это как раз место для молодежи. Но, говорят, туда мало кто ходит, неизвестно, за что берут там деньги, цена всем этим увеселениям не составит, конечно, трех цзяо[24]. Ведь стакан молока стоит один мао. А за что платить еще два? Чтобы там погулять, полюбоваться панорамой ночного города, посидеть на диване, послушать легкую музыку? Но это не так уж интересно. Как-то в гостинице Пэнчэн устроили вечер танцев, и народ повалил туда валом. Танцевали не все, многие стояли в сторонке, смотрели, смеялись. Было тесно, так как желающих оказалось в несколько раз больше, чем в обычные дни. Но потом секретарь горкома запретил такие вечера. А несколько дней назад один осведомленный парень сказал, что администрация ресторана нашла общий язык с секретарем горкома и получила разрешение проводить вечера танцев, это нововведение пользуется большим успехом и собирает множество посетителей. Кстати, помощник руководителя ансамбля предложил Лао Вэю приобрести электрогитару. Говорят, какая-то уездная труппа выступала с электрогитарой и был полный сбор. Электрогитару слушают затаив дыхание, а потом зал разражается громкими аплодисментами. Лао Вэй не мог понять, почему эти убаюкивающие звуки так волнуют сердца. Лао Сун и его товарищи долго убеждали Лао Вэя, и он наконец сдался: на прошлой неделе послал в Шанхай человека за электрогитарой, тот написал, что стоит она более двухсот юаней и купить ее очень трудно. Но теперь, кажется, гитара не понадобится. Лао Вэй никак не решался послать телеграмму, чтобы тот возвращался. Его мучило раскаяние, послушай он Лао Суна раньше, возможно, дело и не дошло бы до этого… да поздно!

Лао Вэй допил вино, поднялся и вышел из ресторанчика, а вслед ему неслось: «Семь звезд, четыре счастья…»

От выпитой водки по телу разлилось тепло, на душе стало спокойнее. Он почувствовал прилив сил и, ускорив шаг, заспешил к театру.

Касса была еще открыта, кассирша, перед которой лежали кучкой билеты, вязала кофточку. Над окном висела доска с надписью: «Здесь продаются билеты на сегодня, цена: один мао». Лао Вэй вдруг вспомнил Всевидящее Око, пошарил в кармане, нашел ключ. Прошел за кассу, дверь оказалась открытой, Всевидящее Око сбежал. Конечно же, ключ был не единственный. Лао Вэй вздохнул и пошел за кулисы.