Провозившись с сыном, Зарница чуть припозднилась и пришла, когда бодричский князь был уже на капище и беседовал с Огнеславом. Старый жрец сутулился, обеими руками цепляясь за посох, словно ему было тяжело стоять, и угрюмо молчал.

Рюрик замолчал, когда увидел Зарницу. В его взгляде вспыхнул тот же огонь, каким он смотрел на нее без малого три года назад, в первый приезд под стены Нового Города. Жрица подошла вплотную.

— Что Вадим-князь? — спросила она, не дав бодричу раскрыть рта. — Где он?

— Почем я ведаю, — ответил Рюрик. — Ты как живешь, жрица?..

Зарница не обратила внимания на его вопрос.

— Новый Город ныне твой, — сказала она. — Ежели Вадим жив, то ты его выгнал?

— Нет. — Рюрик обиделся. — Он сам ушел!..

Знатный бодрич заговорил о чем-то еще, но Зарница уже отошла. И до самого конца, пока, принеся Перуну жертвы, Рюрик не уехал, держалась поодаль и не проронила ни одного лишнего слова.

Осев в Новом Городе, который, как он слышал от Доброгаста, завещал ему в наследие князь-старейшина Гостомысл, Рюрик взялся за дело рьяно. Варяги, несмотря на осень, начали спешно укреплять город, надстраивать над детинцем заборолы и обносить Новый Город второй крепостной стеной. Рубили крепко, на века. Пользуясь тем, что перед зимой торговые гости схлынули, подновили пристань у Волхова. Строились до зимы, а когда лег снег и Марена-зима сковала льдом Волхов и сам Ильмень-озеро, потекли в разные стороны дружины — собирать дань-полюдье. Чтобы прокормиться самому и кормить дружину, Рюрик увеличил дань в два раза и потребовал к обычной еще по шкурке куницы или соболя. Люди удивлялись, ворчали, но о Вадиме с конца лета не было ни слуху ни духу, и поселянам ничего не оставалось, кроме как признать нового князя.

Так прошло время. Разослав всюду своих людей, Рюрик прочно утвердился в Новом Городе. Собирал дань, рядил суд, разбирал дела, раза два летом ходил походом вокруг Ильменя. Однажды выслал на подмогу в Белозерск две сотни дружинников против чуди белоглазой, что, собравшись ордой, пошла на город. Дружина привела богатый полон и заодно покорила добрую половину того края, обязав старейшин платить дань.

Все чаще стали появляться в Ладоге и Новом Городе викинги. Одни приходили с товарами, другие спешили привычным путем из варяг в греки, третьи оседали у князя на службе. Этих новичков Рюрик и отправлял в дальние города устраивать новую жизнь, усиливая свои дружины, — Русь-Гардарика оказалась неимоверно большой, и его первая дружина просто затерялась на ее просторах.

Оказавшись в городах, которые не надо было брать с боя, которые сами открывают им ворота, викинги и варяги осмелели. Малочисленные Рюриковы дружины — лишь в Изборск и Белозерск он смог послать по сотне мечей да в Ладогу две, а остальным городам досталось вполовину меньше — смешались с пришлыми. Устроив житье, викинги отправлялись за данями, и бывали случаи, когда врывались в дома и чинили людям обиды.

Первым не выдержал Изборск. Земомысл Бориполчич долго помнил обиды — не простил Будимиру Ладожскому своего позора на поединке и втайне возрадовался, когда тот исчез незнамо где. Дружину Рюрика сперва принял холодно — отвел им место на окраине города, близ горы Журавлиной, да и забыл про бодричей. Те долго сидели тихо-мирно, а когда появились среди них викинги, принялись забирать свое. Много было учинено обид — где скот отберут, где пограбят, где девку зазря обидят. Вынужденные кормить своего князя с дружиной, изборцы не выдержали и ночью, окружив крепость, напали на сонных дружинников, перебив их всех. Земомысл Бориполчич в сем деле своим помогал.

От ночного побоища уцелели немногие: загоняя коней, едва десяток воинов вырвался из изборской земли и примчал к Рюрику, доложив, что вся дружина полегла под мечами земомысловых людей.

Рюрик не сдержался. Не долго думая он поднял на ноги дружину и скорым шагом направился к Изборску. Месть его была короткой и жестокой — Изборск был взят и пограблен. Земомысл Бориполчич пал в бою, остальные его родовичи вынуждены были поклониться Рюрику.

Но это было только начало: пока Рюрик усмирял Изборск, то же самое произошло в Белозерске. Там напали на терем его воеводы и перерезали всех, кто не успел выскочить. Дом и подворье подожгли. Получив весть о новой беде, Рюрик метнулся туда…

По земле запахло дымом и кровью. Поднимали головы против викингов и варягов люди, нападали на дружины, не давали дани — в ответ вострились мечи и копья. Рубились все. Вспоминали последнее нашествие урман, когда три года викинги сидели по прибрежным городам и посылали драккары вверх по течению для грабежа и сбора дани. Так же тогда ломали сопротивление народа, и так же люди брались за топоры и мечи. Но если урманам было куда уходить, то Рюрик вцепился в эту землю намертво и покидать Русь не собирался.

Слухи доходили до Славенска, настораживая и пугая. Через Бессона, сына Огнеслава, Зарница знала все в числе первых и чуяла свою вину — когда-то ведь ее использовали боги для своих дел: сначала — чтобы поднять на бой против урман Будимира Ладожского, а потом — чтобы помешать ему расправиться с бодричем Тополем. От Тополя старейшина Гостомысл узнал о Рюрике и призвал его на Русь… А позже она же с Милонегом отговорила Вадима от битвы с бодричским князем. Все было бы не так, разразись тогда бой. Тогда Рюрик еще не был так силен.

И вот однажды, когда дошли новые горькие вести, ноги сами в поздний час вынесли ее из дому. В наступающих сумерках Зарница добралась до пустого капища и припала к основанию резного изваяния Перуна.

— Аль не ведаешь ты, что на земле творится? — горячо зашептала она, заглядывая в лицо богу. — Открой очи свои, взгляни на наш мир!.. Кровь детей твоих в реках вместо воды течет, птицы и звери дикие беду чуют, от людей хоронятся! Аль боги отвернулись от детей своих, что допустили сие?

Среброкудрый Перун молчал и глядел вдаль янтарными глазами.

— Ведаю, что и моя вина в том есть, — помолчав, продолжила Зарница. — Но я ваши наказы исполняла, вашими дорогами ходила, с них не сворачивая… Но уж если и виновна я, то прочих-то казните за что? Будимир-князь — он невинную кровь в жертву хотел отдать и за то поплатился… А Вадим? А изборские князья?

Перун молчал, и его молчание было страшнее самых грозных слов. До боли в глазах Зарница вглядывалась в резное строгое лицо, плотно сжатые губы, нахмуренные брови. Сгущавшаяся темнота мешала разглядеть их до черточки, и жрица напрягала зрение.

Внезапно ее пронзила холодная дрожь. Резкий порыв ветра, налетев с Ильменя, зашевелил листву на священном дубе, тряхнул дерево, осыпав с него первые листы. А когда он иссяк, Зарнице почудилось, что она не одна. Кто-то стоял позади, глядя на нее.

Женщина медленно обернулась и обомлела. За ее спиной стоял худенький юноша, почти мальчик, в черной подкольчужной куртке и длинном плаще. Темные, как у хазар, волосы кудрями рассыпались по плечам.

На скуластом бледном лице углями горели большие глаза.

— Не бойся меня, — по-словенски очень чисто прошептал он и протянул тонкую руку. — Со словом я к тебе, жрица Перунова…

— Кто ты? — Она поднялась, не сводя глаз с мальчика.

Тот улыбнулся веселой и хищной улыбкой.

— Коль имя тебе мое надобно, можешь Пеплом звать, — ответил он. — А откуда я пришел, то не твоя забота… Все нам ведомо, — другим, серьезным тоном продолжал он, — и не только у тебя сердце болит за землю словенскую.

— Кто послал тебя, Пепел?.. Тополь?

Мальчик улыбнулся, тряхнув головой.

— Тополя самого боги послали, потому как он всего лишь гонцом их был. Как и я. — Он махнул короткий скомороший поклон. — Каковой можешь стать и ты, коль меня послушаешься… Ибо обратили уже на тебя очи боги Пресветлые. В тот день, еще во времена давние. Помнишь?

Зарница кивнула:

— Значит, боги не забыли меня?

— Эх, владычица, это люди частенько забывают богов. Боги людей до самой погибели в памяти держат!.. А тех, кто на Дорогу богов ступит, вовсе пуще глаза берегут и зря не тревожат. Вот и сейчас — коль согласна ты по слову богов на Дорогу их встать, должен я тебе наказ их передать…