Но эти мечты так и оставались мечтами.

Миновало целых два года. Я вошел в стаю, как будто и родился Лесным Всадником. Зимами мы отсиживались в землянках, охотясь или подъедая припасы, вычищали от мездры шкуры, чинили одежду и оружие, готовясь к весне. Едва стаивали снега и теплела земля, стая уходила в первый набег. Оставшиеся женщины рыхлили землю на старых росчистях, сеяли хлеб, репу и горох. Мы же до поздней осени пропадали в лесах, возвращаясь в крепость ненадолго — отдать добычу, справить праздники да проведать своих — не напали ли в наше отсутствие соседи. Я близко сошелся с вожаком, который был на десять зим старше меня. Мой Меч Локи был лучшим оружием среди тех, которыми располагали лесовики, и я скоро стал одним из первых бойцов. Порой только из-за него мы одерживали победу. Вожак как-то сказал, что если он погибнет первым, то его место займу я. В обычае Лесных Всадников выбирать вожаков из числа лучших воинов, и такое решение никого не удивило.

Лана с каждым днем привязывалась ко мне все больше. Маленький Ворон начинал ходить и тянулся ко мне, девочки звали меня отцом. Их мать только удивлялась — я был гораздо мягче нравом, чем большинство Лесных Всадников, и она не могла нарадоваться на судьбу, пославшую ей такого мужа. Высшей радостью для нее было подарить мне родного сына, и на второй год она наконец со стыдливой улыбкой сообщила мне, что тяжела. Я с нетерпением ожидал появления наследника — того, кто в свой черед будет владеть Мечом Локи.

Лана родила мне дочь.

Когда помогавшие ей разрешиться от бремени женщины сообщили эту весть, лица у них были печальны, да и сама роженица не выглядела веселой, несмотря на то, что родила легко и быстро. Я понимал ее чувства — она искренне мечтала подарить мне сына, а вместо него дала жизнь еще одной, пятой по счету, девочке.

Столько дочерей в одной семье — это было уже чересчур. Обычай лесовиков требовал, чтобы я избавился от лишнего рта, но я не был лесовиком по рождению. К удивлению всех, я принес новорожденную к родовому столбу Ломка Тура и назвал малышку Ланой, признавая ее своей дочерью. Я был уверен, что мой сын еще родится…

Если бы я только тогда все знал!..

Новости из внешнего мира в Дикие Леса доходят редко и смутно, только вместе со взятыми в плен и не убитыми сразу чужаками. Что же говорить о вестях из Мира людей! О том, что в год нашей встречи с Вороном на его родину, Гардарику, напали викинги и, захватив сразу несколько городов, осели там, собирая дань и жестоко расправляясь с непокорными, я узнал почти три года спустя.

К тому времени я успел привыкнуть к полной опасностей и лишенной многих удобств походной жизни Лесных Всадников и начинал забывать о Суде богов, чьим решением я был введен в эту стаю. Даже встреча с Вороном и его печальная судьба понемногу начинала казаться мне сном, после которого последовало пробуждение. Но однажды ночью я почувствовал неладное.

Это случилось весной, когда уже просохла земля и можно было пускаться в поход. Я долго ворочался на ложе из шкур подле Ланы, не смея потревожить ее и малышку.

Поднявшись, я потихоньку покинул землянку, задернув за собой тяжелый полог из шкуры кабана, — было уже тепло и двери почти везде поснимали. Темная безлунная ночь приняла меня в свои объятия. Смутно просматривалась односкатная крыша мужского дома и возвышающийся над ним столб Ломка Тура. Прочее пропадало в тени частокола и земляного вала.

Я взобрался на него. Лес отступал от поселения шагов на тридцать — сорок. Пересечь пустое пространство незамеченным было почти невозможно — если не заметят дозорные, наверняка обнаружат волки. Но сейчас я с содроганием заметил, что к самой ограде, одолевая последние шаги, идет человек!

Он шел как-то странно, словно у него не хватало сил, пошатывался и держался обеими руками за горло. Оружия, насколько я мог рассмотреть в темноте, при нем не было. Длинный плащ скрывал его фигуру. Незнакомец остановился как раз у того места, где притаился я, и поднял бледное лицо с закушенной губой…

Я чуть не упал с вала. Только несколько бледных звезд освещало землю, но даже в полной темноте я бы узнал этого человека.

Передо мной стоял Ворон!

— Долго же я искал тебя, — прошелестел тихий, усталый голос. — Не дают мне боги покоя… Не дают спокойно спать… жестокие…

— В-Ворон… — Язык отказывался мне повиноваться. Я торопливо коснулся ладонью оберега, поминая память Ломка Тура и прося его отвести ходячего мертвеца прочь. — Ты?..

— Не дают мне покоя, — прошелестело в ответ. Глаза Ворона была наполовину прикрыты, он смотрел в себя и словно не замечал меня. — А я домой хочу… В Ладогу… Сходить бы, глянуть на Нево-озеро… землицы бы кто на могилу бросил родной, весть принес, поведал, как там, как живут, кто из старых князей в живых остался… Покоя мне нет без того!..

Он зашатался, стискивая бледными пальцами горло, хрипло застонал. Пробудившиеся волки отозвались ему отчаянным заливистым воем. Оцепенев, я слушал их голоса.

— Натворил я дел, теперь вот мучаюсь, — продолжал Ворон. — Помог бы ты, дух мой успокоил… Навестил бы Ладогу, князей тамошних повидал бы — может, кто уцелел, может, не все друг дружку… Не так тяжко было бы мне…

— Я пойду, — внезапно решился я. — Пойду в Гардарику, только… Сейчас уходи! Я схожу туда, весть потом тебе принесу! И земли на могилу, родной… Как город-то твой звался?

— Ла-адога, — покачиваясь, прошептал Ворон.

Порыв ветра, налетевший внезапно, толкнул его, словно облако тумана, и он поплелся прочь, подчиняясь его толчкам. Уцепившись непослушными пальцами за колья тына, я смотрел призраку вслед и чувствовал, как капли холодного пота скатываются у меня по спине.

Не помню, как я вернулся домой, как уснул, словно мертвый. А пробудился уже с готовым решением, словно кто нашептал мне его во сне. Не говоря Лане ни слова, я вышел к родовому столбу стаи и стоял там до тех пор, пока вожак не заметил меня. Дождавшись, пока поблизости не соберется сколько-нибудь Лесных Всадников, я объявил им свое решение: выполняя обещание, данное погибшему другу и названому отцу, я отправлялся в Гардарику.

Лесовики признавали за каждым право решать свою судьбу. Меня отпустили сразу и даже пообещали, что позаботятся о Лане и детях, если я не вернусь. Если бы кто знал, насколько они окажутся правы!

Отпущенный на все четыре стороны, я без приключений выехал из Диких Лесов, миновал Врата в Мир людей — и там уже на следующий день услышал потрясшую меня весть о нападении викингов на гардарикские города.

Нужно ли говорить, что после этого я летел туда как на крыльях! Но, как ни спешил, приехал я поздно…

Княжий двор выгорел мало не наполовину — когда викинги вырвались, рассчитывая сокрушить ладожан последним решающим ударом, никому уже не было дела до оставшихся непогасшими огоньков, и те успели дорасти до настоящего пожара. Поэтому днем, не тратя времени, победители, едва сложив оружие, бросились отстаивать от пламени то, что еще можно было спасти.

Погорели почти все клети и конюшни, погубив в дыму и пламени много добра и коней. Княжеский терем и половина боярских хором уцелели, но на стенах остались следы гари и тления, а крышу терема едва отстояли. Стены и заборолы детинца тоже в двух местах зияли проломами.

Будимир и Вадим этого не видали, явившись в детинец много позже полудня. Викинги сопротивлялись отчаянно. Им удалось, не размыкая строя, вырваться из детинца, потеряв лишь малую часть своих, и устремиться к городским воротам и оттуда к пристаням на драккары. Беря жизни ладожан и платя своими жизнями, они все-таки добрались до драккаров и, бросив тех, что ждали на суше, попрыгали в качавшиеся на мелководье. Торопясь, не дожидаясь замешкавшихся, викинги кидались к скамьям, разбирая весла. Некоторых даже тут находили стрелы — среди вытащенных на берег драккаров затаились лучники и ждали своего часа.

Только пять из восьми драккаров сумели отчалить от берега и устремились в открытое море, подальше от Ладоги. Остальные засадные успели повредить, прорубив днище. Отставших викингов добивали на причале и спихивали тела в воду.