Князь все же успел понять, что его люди напоролись на засаду, поджидавшую его здесь. Удивление вызывало иное — как смогли бодричи догадаться, как успели? Неужто Доброгаст настолько предался Рюрику, что насоветовал такое? Но конский топот раздался уже совсем близко, всадники, разворачиваясь кольцом, вынырнули из мрака — и все мысли умерли.

— К оружию! — прозвучал крик Войгнева.

В задних рядах бой уже вспыхнул — пользуясь темнотой, часть бодричей зашла сзади и ударила в спину. Другие навалились с боков. Поднес было окованный турий рог к губам трубач — и упал, зарубленный. Вспыхнули, освещая прогалину на опушке леса, факелы. При свете их полетели первые копья и стрелы — бодричи били из леса, скрытые от освещенных словен темнотой. И их было много. Слишком много.

Это был не бой — бойня. Не давая вырваться, рубили, кололи, резали. Кольцо сжималось все теснее. Спешенных людей Будимира согнали вместе и добивали, давя числом.

Сам Будимир был оглушен косым ударом по шлему. Кольчужная сетка, защищавшая висок, была разрублена, меч скользнул по голове, и князь пошатнулся, опуская меч. Второй удар пришелся плашмя, только лишая сознания, — его признали по богатой броне.

Он пришел в себя много позже. Бой был давно свершен, добиты последние его дружинники, а его вместе с немногими пленными, содрав с них кольчуги, поставили перед Рюриком. Тот сейчас только скинул шелом с личиной — и обернулся тем рыжебородым славянином, с которым Будимир уже сразился однажды в своих видениях. Только в том бою был при нем заговоренный меч со змеями на рукояти.

Рюрик сам вышел в бой и бился наравне с прочими — краем сознания Будимир заметил вмятины на его броне от мечей дружинников. Но заметил отстраненно, походя. Другое отвлекло его внимание — возле Рюрика появился боярин Доброгаст.

— Что я тебе говорил, княже? — молвил он Рюрику. — Сам пошел силу военную супротив тебя собирать!.. Не может он миром-то! Все ему кровь лить надобно!.. Ровно бешеный какой!

— С такими, как ты, сбесится любой, — огрызнулся Будимир. — Ведал бы я заранее, каков ты, давно б твои глаза вороны выклевали! Иноземцев на нашу землю навел, паскуда!

— То не просто иноземцы, — горячо вступился за бодричей Доброгаст. — Рюрик Годославич по матери нашего рода-племени, князю-старейшине Гостомыслу внук… — Он осекся, вспомнив, что и Будимир тоже был не чужой старому князю. — И призван он был на Русь суд судить над тобой и прочими князьями, кои безлепие творят на земле!

Рюрик смотрел на лицо Будимира холодными глазами. Несомненно, ему наедине Доброгаст говорил совсем иное, и это иное сейчас светилось в его взгляде.

— Бешеного зверя уничтожают, — медленно и как бы в раздумье произнес Рюрик.

И сразу все смолкли и придвинулись ближе, теснее смыкая кольцо. В ночи огни освещали посуровевшие лица и тускло поблескивающее оружие.

— Меня звала сюда земля, — с расстановкой промолвил Рюрик. — А ты мне помешал. И ты уйдешь с моей дороги…

Он не был трусом, князь Будимир. Рюрик еще не договорил, а он уже понял, что живым из этого леса не выйдет и больше никогда не увидит света дня. Его убьют прямо здесь, где только что легла его дружина, побежденная не столько воинским искусством врага, сколько числом и внезапностью нападения. Убьют и побеспокоятся, чтобы никто не нашел следов. Он сам бы поступил точно так же, попадись ему в руки Рюрик с Доброгастом. Но страха не было — только гнев и досада. Он уже упустил свой шанс — и не было смысла надеяться ни на что.

За спиной тихо всхлипнул Мирослав — страшно умирать в пятнадцать лет. Из ближних он один попал в плен живым — воевода Войгнев лег на землю вместе с большинством воинов. Правда, в Ладоге оставался еще Твердята, но что он сможет сделать, кроме как умереть?..

Будимир запрокинул голову, силясь разглядеть сквозь ветви хотя бы звезды. И в самый последний миг ему показалось, что одна все-таки мелькнула в разрыве облаков, — или это были очи с нетерпением ожидавшей его в Ирии Златомиры?..

Князь Будимир исчез, словно его и не было. Канула, растворилась в лесах Гардарики сотня его дружинников вместе с воеводой, и не было никаких вестей, куда они направились. Слухи ходили самые разные — побывал, мол, князь Будимир таки в Новом Городе, поимел беседу с князем Вадимом, да и ушел оттуда и подался не то на восход, в мерянские нехоженые леса, не то вовсе сгинул в Волхове с камнем на шее. Как бы то ни было, а вестей от него более не доходило.

Рюрик переждал, а потом послал боярина Доброгаста в Ладогу к княжьему наместнику Твердяте со словом — Будимир, мол, невесть где пропал, изгиб, не то бросил город, а он готов с дружиной своей и родичами послужить Ладоге и всей Гардарике и занять опустевшее место. Старый боярин, тешивший себя надеждой породниться через меньшую дочь с князем-вдовцом, настороженно принял посольство и долго не хотел допускать бодричей в Ладогу, ссылаясь на скорое возвращение Будимира. Но началась осень, а от князя не было ни слуху ни духу. И боярин скрепя сердце согласился. Но неладное все же заподозрил. Выждав, когда бодричи с Рюриком во главе займутся переселением и закладкой в детинце и окрест новых дружинных домов, он впотай послал гонца — да не к кому-нибудь, а к самому Вадиму Храброму. Память о том, что Будимир Касатич в самом деле намеревался навестить дальнего родича, прочно засела в его голове.

Нелегко далось боярину это решение — стольная сильная Ладога не шла ни в какое сравнение с молодым, только встающим на ноги Новым Городом. Одна радость — заложенный князем-старейшиной Гостомыслом город не пострадал от урманского владения, и сюда перебежало много мастерового люда из Ладоги и пригородов. По сравнению со спрятанным за волоками Белоозером Новый Город был ближе и выгоднее для торговли. За недолгое время жизни он успел расшириться вдвое — старое поселение Славенск, заложенное еще пращуром Славеном, тоже начало почитаться Новым Городом, вернее, его заволховским концом. Народ ездил туда-сюда на лодках, начали играть свадьбы и возить невест с того берега, а на Перуново капище в Перыни сходились все без разбора. Ежели дело так пойдет и далее, то появится у Ладоги сильный соперник.

У Твердяты для князя Вадима была всего одна весть — отправился-де князь Будимир Касатич к Новому Городу с малой дружиной, с тобой беседу вести, да и пропал. Держи, княже, ответ — не видал ли ты Будимира Ладожского, а ежели видал, то когда.

Вадим долго думать не стал. Не видал он князя Будимира и знать не знал, что он к нему путь держит. Но весть о появлении незадолго до того на Нево-озере бодричских шнек подсказала ему истину. Отослав гонца Твердяте, Вадим стал готовиться к встрече с Рюриком.

На его счастье, бодричский находник не лез куда не прошено, но все же точила душу весть о Будимире. Вот ведь как бывает — при жизни едва терпели друг друга, а приключилось худое — и враз вражда исчезла. Кабы ведать наверняка, что с ним! Кого винить! В том, что ладожский князь убит, Вадим не сомневался.

Не прошло и нескольких дней, как получил князь весть, а в терем его заглянули жрецы Перуна.

Услыхав весть о гостях, князь вышел им навстречу. Они ждали Вадима в нижней горнице — муж средних лет и молодая еще женщина. Обоих Вадим видал на капище и, подойдя, отвесил поклон.

— Здравы будьте, владыки! — первым молвил он.

Хлопнул в ладоши, призывая слуг, но жрец остановил князя движением руки:

— Дело у нас к тебе, князь, короткое! Не задержим долго!

Вадим развел руками:

— Что ж! Слушаю вас. С чем пожаловали?

— О князе Будимире весть у нас, — заговорила женщина низким, грудным голосом.

Нахмурившись, Вадим попытался вспомнить ее имя. Кажется, на капище ее звали Бориславой. Или как иначе?.. Но вслух молвить его он не успел — вслед за жрицей заговорил мужчина:

— Мы ведаем о гонцах, что прибыли к тебе недавно из Ладоги и просили держать ответ за то, что приключилось с Будимиром Касатичем. Ведаем, что пустился он в путь к тебе, да не доехал и исчез в лесах. Ведаем, что тебя в том обвинили. И ведаем, что ты сам, без нашего совета, от наветчиков отбился.