— Так Мацейко жив! — воскликнул Кирилл.

— Жив?!

— Конечно.

Старуха не стала вникать в подробности.

— Оленька! — закричала она, отодвигая ближайших к ней женщин с тропки. — Беги ко мне, ягодка! Отец-то живой! Командир вот сказывает.

Девушка мигом оказалась рядом.

— Жив?.. Папа жив?! — крепко ухватив Кирилла за руку, спрашивала она задыхающимся голосом. — Вы его видели?

Снова ее огромные, с темным блеском, глаза оказались близко от глаз Кирилла, и на миг что-то певучее отозвалось в груди разведчика. Теперь он заметил, что у девушки тонкое лицо и крупный рот.

— Дедушка, папа жив! — не отпуская Кирилла, кричала она старику, спешившему к ним с мальчиком на руках…

— Товарищ лейтенант, «Река» на приеме! — с порога услышал Кирилл голос Мирона и уловил в нем нотки тревоги и нетерпения.

Старшина, не спрашивая ни слова, взял на себя заботу о спасенных.

— Давно?.. — прилаживая наушники, спросил Кирилл.

— Уже двадцать минут. Сам!.. Ругался. — Мирон забрал у лейтенанта автомат, отряхнул с ватника снег.

— «Река», я — «Чайка», — немного отдышавшись, громко сказал Кирилл в микрофон. — Я — «Чайка». Хорошо меня слышите? Прием.

— Я — «Река», — сразу же отозвался усталый голос командира полка. — Не глухой. Слышу. Докладывай скорее.

— Нахожусь четвертый час на триста пять…

Кирилл сел, достал карту и четко доложил обстановку.

— Я — «Река». Понято, — майор помедлил: — Будь на приеме.

В наушниках послышались тоненькие свисты, далекий голос немца. Затем майор спросил:

— Относительно двести девять не сомневаешься?..

«Двести девять» по кодированной карте означало Тихонову Пустынь.

— Нет! — быстро ответил Кирилл. — Иначе они не стали бы уже тут, где я, подрывать составы. Насчет двести девять можно также уточнить у того человека, в санбате. К нему тоже утром приходили с двести девять с этим сообщением. Кстати, его отец и дочь живы и здоровы. Они тут, со мной. Может, передадут ему?..

— Хорошо. Жди…

Теперь «Река» молчала долго. «Докладывает комдиву», — понял Кирилл и начал скручивать цигарку.

Разведчики вполголоса разговаривали с женщинами. В топке гудел огонь, отбрасывал на лица теплые блики.

— «Чайка», ты слушаешь? — спросила «Река».

— Я — «Чайка». Слушаю. Прием.

— Твоя задача — прежняя. Направление — двести девять. Связаться немедленно по выходе туда. «Река» переходит на триста пять. Как понято? Прием.

— Направление двести девять. Задача — прежняя. Связь — немедленно.

— Действуй, солдат!..

— Собирайся! — приказал Кирилл, поднимаясь.

— Есть! — вытянулся старшина.

Спешить он, однако, не стал. Переглянулся с разведчиками и повел бровью на спящего Пчелкина. Мирон взял радиста, словно ребенка из люльки, тряхнул, поставил на ноги. Поддубный кликнул сержанта, дежурившего за дверью.

Пятеро с автоматами на груди, пристроившись к старшине по ранжиру, замерли. Лица у всех стали торжественными.

— В чем дело? — удивился Кирилл.

— Дозвольте спытать, товарищ лейтенант: сколько зараз часов?

— Двадцать четыре ноль-ноль.

— Категорически?

— Без пяти.

— А число сегодня?..

— Тридцать первое декабря, — повысил было голос Кирилл и вдруг отступил, схватился за голову: — Да ведь я забыл, орелики!..

— Усе в порядочке, товарищ лейтенант! — довольный, забасил старшина, высоко поднимая руки. — Встретим, як люди! — В одной руке он держал флягу, обшитую серым сукном, а в другой — знакомый разведчикам раздвижной стаканчик. — У сем найдется по сто, товарищ лейтенант, и ни малюсенького грамма поверх! Ни единого! — покрутил он чубатой головой.

При общем внимании, бережно, до краев была налита первая рюмка.

— С Новым годом вас, Кирилл Максимович… товарищ командир! — в тишине произнес Доля и подал рюмку лейтенанту.

— Спасибо, друзья! И вас поздравляю с новым, тысяча девятьсот сорок вторым годом!

— С победой! — ответил строй.

Какая-то женщина у печки заплакала.

Когда настала очередь Поддубного, он вышел на два шага вперед, повернулся лицом к строю и с улыбочкой принял рюмку.

— Альбатрос бодро приветствует Новый год!.. — в обычном своем снисходительно ироническом тоне начал он и вдруг осекся. Горбоносое лицо его побелело, а глаза стали жестокими от тоски. — Солдат Поддубный… — тихо заговорил он опять, — пьет за Россию! — И заскрипел зубами, не в силах удержать слезы, покатившейся по худой щеке.

— Выпей, Ваня! — чуть слышно сказал Гайса…

— Товарищ командир! — неожиданно раздался сиплый голос старика. — Я так догадываюсь, что тебе велено идти на Тихонову Пустынь. Куда же иначе, раз весь герман туда подался. Так вот, бери меня. Я тут и лесом, и полем пройду и выйду с завязанными глазами куда угодно, и тебя проведу. Не бойся, что я старый. Я еще похожу по земле.

Кирилл не нашелся сразу что ответить.

— Ты, детка, не смотри, что я в одной сорочке, — подступил ближе к нему старик. — Одежку свою возьми, а мне бабы дадут. Да в лесу и не так холодно.

Косматая старуха тотчас же начала расстегивать свой желтый полушубок. Старшина, поймав взгляд командира, вопросительно стукнул пальцем по фляге. Кирилл кивнул.

Выпив, старик постоял, глядя в пол, — то ли думая о чем, то ли просто прислушиваясь к теплу, что сейчас влил в свое большое высохшее тело, потом ладонью вскинул вверх широкую бороду и взял у старухи полушубок.

Внучка помогла ему одеться, припала к груди.

Кирилл вдруг почувствовал, что ему жаль расставаться с девушкой. Сердце говорило: случись эта встреча не на военном перепутье, он бы многое сделал, чтобы она не оказалась мимолетной.

— Что ж, Оленька, — отстранился старик, — надо идти. Война такая — надо воевать всем.

…У семафора постояли.

Перед ними пролегла в темноту, на запад, железнодорожная насыпь — прямая и пустынная. Над головами сумрачно гудели провода. Слева курилось квадратное поле в черной раме леса. За лесом притухало зарево. Красные глаза пожара недобро следили за разведчиками в просветы меж соснами.

Блеснула летящая луна. Резкий свет упал на белую землю и грозные облака. Между темными громадами, высоко-высоко, Кирилл увидел звездочку. Она плыла на запад… И он вспомнил другую звезду — над могилой отца меж родными тополями, строгими, как древки знамен, и слова на камне: «Спите, орлы боевые…»

Кирилл Атласов пошел на запад.