— Ты очумел?! — вскрикнул Андреев, от неожиданности чуть не проглотив цигарку.

Оба, держась друг за друга, поднялись.

— Почудилось во сне, или чего?.. — с обидой спросил сержант, поводя занывшими плечами. — Угробить мог! — Правая рука его, запущенная под халат Избищева, не выпускала дужки котелка. — Чего вызверился? Котелочек дай!

Мирон молча взял его пониже локтей и рывком, как горячий чугунок на плите, отставил в сторону.

— Вот! — ставя соломенного уродца перед старшиной, сурово сказал Мирон. — Сожги!..

Подернутые дымкой шалые глаза Доли нехотя скользнули по каменному лицу великана, встретились с его ожесточившимися глазами и сразу стали ясными и зоркими.

— Нет! — сказал старшина и тяжело положил руку на валенок. — Нет, друже! Палить его в печке не треба. Раз это такая добрая наглядная агитация, мы сбережем ее комиссару. Понимаешь, солдат? В полку еще немало таких, как мы с тобой, сыроватых Мирош…

— Понимаю…

— Вот и гарно! А котелочек все-таки дай.

Андреев убежал за снегом.

— Избищев! — позвал от рации лейтенант. — Подежурь-ка за Пчелку.

Подойдя к печке, Атласов присел, обнял за плечи Гайсу и старшину и залюбовался яркими завитками пламени.

— Надо бы сменить Поддубного, — сказал он, когда буря сильно тряхнула халупу. — Замерзнет наш Альбатрос…

В этот момент, второпях гремя пустым котелком о дверь, вернулся Андреев.

— Товарищ лейтенант! — с порога крикнул он. — Поддубный слышит голоса. В лесу, за поселком…

— Останешься тут, старшина! — поднялся Атласов. — Доложишь обстановку, когда штаб ответит.

На том месте, где час назад Кириллу показалось, будто он видит на опушке людей, разведчики остановились. Долгий, приглушенный бурей вопль, который они слышали дважды, пока пробирались поселком, больше не повторялся. Но Атласов приметил направление, откуда шел этот вопль.

Метель утихала, и на опушке тревожно гудящего леса теперь хорошо различалась высокая сухая сосна.

— Держи на нее, — приказал Кирилл Поддубному. Сам он пошел вторым, замыкал Гайса.

У леса перебрались через овражек и сразу увидели между елями след, точно пропаханный в снегу: очевидно, люди, которые оставили его, несли что-то тяжелое. «Повешенных, из поселка», — без колебаний решил Атласов. По следу вошли в густой ельник. Впереди мигнул сквозь ветви близкий огонек, и тут разведчиков снова остановил жуткий вопль. Но теперь было ясно, что кричит женщина. Вопль оборвался, точно женщине закрыли рот, и донеслись неясные в гуле вершин голоса — женские или мужские, разобрать нельзя было.

Уйдя со следа, разведчики двинулись на огонь.

В полукольце мохнатых елей, нижние могучие лапы которых, сплетясь, образовали непроницаемую для ветра стену, вокруг костра ютилась большая группа людей. Мальчик и девочка лет по семи, укутанные одним тулупчиком, сидели на зеленой хвое, прижавшись головенками друг к другу, и смотрели в огонь неподвижными глазами. Рядом, на бревне, тоненькая девушка в белом свитере, с рассыпанными по плечам светлыми волосами, всхлипывая, жалась к старику, коченевшему в одной рубахе, и пыталась накрыть его и свои плечи коротенькой шубейкой. И еще не менее десяти по-разному и наспех одетых женщин, отрывисто переговариваясь, жались к огню. Потом из темноты вышла приземистая, без платка, старуха в желтом полушубке и бросила в костер охапку валежника.

Она первой увидела разведчиков — за кругом света, под деревьями — и сразу двинулась навстречу сердитыми шагами.

— Здравствуйте, мамаша! — ступил вперед Кирилл.

Старуха, не отвечая, остановилась. Ее косматая голова заметно тряслась. Глаза настороженно сверкали из-под тяжелого лба.

— Что, мамаша?.. — голос Кирилла сорвался на шепот. — Не веришь? Свои…

Старуха шагнула ближе, нерешительно подняла руку, потрогала звезду на шапке.

— Господи! — дрогнули ее губы. — Никак, вправду!.. — Она повернулась к огню и пронзительно закричала — Бабы, да што же вы… ослепли?! Заступники пришли!

У костра будто метелью всех подняло. Троих разведчиков мигом обступили. Женщины растерянно улыбались, спрашивали разом, утирали слезы, ахали, трогали оружие, одежду…

— А мы вас как ждали, сыночки! Как ждали, соколики ясные! — то шептала, то выкрикивала косматая старуха, припадая к плечу смущенного Гайсы. — Сердце сгорело ждавши. Только и жили тем: вот придут! Вот придут! Пришли, заступники вы наши!.. Господи, да ты, никак, не русский? С теплых краев. Ах, сердешный, поди холодно тебе в снегах? Дай поцелую, сыночек!..

Старик тоже поднялся — высокий, белобородый — и, простерши руки, силился шагнуть. Качнулся и упал на руки девушке.

— Ничего, ничего, Оленька, — бормотал он. — Ноги затекли…

Помогая усаживать старика, Кирилл коснулся ледяной руки девушки и с невольным состраданием задержал ее. Девушка глянула в глаза Кирилла огромными, бездонными глазами и ответила слабым благодарным пожатием.

В этот момент вспыхнул трескучим пламенем костер, темнота отодвинулась, и разведчики оцепенели.

За костром, на поваленном дереве, сидела молодая женщина с голым трупиком ребенка на коленях. Черные косы се разметались и почти закрыли малютку.

Увидев людей с оружием, женщина запрокинула голову и завыла моляще и злобно, потом прянула в сторону. Ее усадили, укрыли свалившейся с плеч шалью, стали успокаивать:

— Лизанька, свои это. Наши! Красная Армия… Ну, отдай нам Петеньку, отдохни, горе ты горькое.

Женщина отбивалась, что-то умоляюще бормотала скороговоркой. Неожиданно она затихла, уставилась в огонь безумными глазами и стала укачивать трупик.

По пути из лесу Атласов узнал почти все, что произошло в этот день на разъезде и в окрестности. На это он и рассчитывал, стремясь найти кого-нибудь из местных жителей.

Стрелки действительно были взорваны Мацейко, под вечер уже, когда фашисты густо двинули из Калуги эшелоны с оборудованием и войсками. Команда эсэсовцев сразу же оцепила поселок, повесила двух первых попавших ей в руки железнодорожников и по очереди взорвала дома, клуб, школу. Из людей в живых остались только те, кому удалось бежать в лес. Никто не знал, как сумели гитлеровцы быстро исправить дорогу и пропустить поезда, но зато Атласов получил другие, куда более важные сведения: во-первых, что из Горенского, единственного и крупного населенного пункта между Азаровом и Тихоновой Пустынью, фашисты поспешно ушли еще днем, разрушив дотла это село (старуха в желтом полушубке и пришла оттуда искать пристанища у своей азаровской родни), и, во-вторых, что у Тихоновой Пустыни вчера кем-то взорван большой железнодорожный мост и что, следовательно, все эшелоны, которые прошли сегодня на эту станцию из Калуги, застряли там.

Понимая, как важно скорее передать эти данные командованию, Атласов торопился к своей рации.

Но у самого выхода из поселка, где улицу перемело высоким сугробом, старуха в полушубке, все время споро шагавшая рядом с лейтенантом, вдруг подергала его за халат и попросила, задыхаясь:

— Подожди, сынок! Ноженьки не идут больше. Сил нет! — Она торопливо отстегнула крючок у горла и задышала, округляя рот. — Да и ты пожалел бы свои ножки. Им еще ходить да ходить. Ох, много им еще ходить!.. А Мацейко живой там? — неожиданно осведомилась она у женщин. — Не застрял бы в снегу. Совсем ослаб с такой беды.

— Вы о ком говорите, мамаша? — удивленно спросил Кирилл.

Старуха в свою очередь удивленно посмотрела на лейтенанта, но, сообразив, что тому и впрямь, может быть, невдомек, о ком речь, зашептала, притягивая его к себе:

— Дед же, какому ты отдал в лесу полушубочек свой, он отец Ильи Федорыча, Мацейки-то. А девушка, которая при нем, — внучка евоная, студентка. Дочь, стало быть, Ильи Федорыча, царство ему небесное. Уразумел?