— Порог этого дома вовеки не переступит рогоносец, будь он хоть миллиардер или всесветная знаменитость! Не допущу!

Ладно, в безгрешность кюре я поверил и даже присоединился к хозяйке, но последнее ее утверждение не смогу проглотить даже с помощью сока незрелого кокоса:

— Не смею возражать, но позволю себе заметить, что мне случалось видеть, как этот самый порог переступают… Нет-нет, я так просто, к слову…

Я ж не сумасшедший и не о двух головах, чтобы спорить с Аутой-Розой. А она, проследив направление моего взгляда, сообщает шепотом:

— Тот, о ком ты говоришь, — не в счет, он — рогоносец наследственный, тут уж ничего не поделаешь, не он виноват, вся порода такая.

И, поскольку училась когда-то в городке Ильеусе в колледже при обители сестер-урсулинок, с ходу начинает отрясать листву и плоды с генеалогического древа ничего не подозревающего гостя:

— …еще прадед его, основатель рода, с большим достоинством носил рога, знаменит этим на всю страну был и дед его, а об отце и говорить-то нечего, он ему и не отец вовсе, жена чуть ли не в открытую жила с соседом, от него и родила…

История захватывающая, но — грешный человек! — я с большим вниманием слежу не за перипетиями сюжета, а за действиями жены героя — последнего барона де Что-то Там: воспользовавшись тем, что американка, позабыв на этот вечер о диете, удалилась попробовать очередное диво баиянской кулинарии, она занимает ее место рядом с кюре. Тот, увлеченно толкуя о синкретизме с достойными собеседниками, поначалу не обращает внимания на Марию-Патоку — как же еще нам обозначить сахарозаводчицу?! — и на ее высоко оголеные бедра. Но как же их не заметить? И вот один просвещенный собеседник устремляет на них взгляд, сладко жмурится второй, и только Мишелю, по-прежнему захваченному разговором, ни до чего нет дела. Мария-Патока со смехом начинает кружить у стула святого отца, желая отвлечь его и привлечь. Дотрагивается до плеча, прикасается к колену, я опасаюсь, что в следующее мгновенье примется расстегивать ему ширинку, благо Мишель не в сутане, а в мирском платье, снабженном этим приспособлением… но, на его счастье, дипломатка Френсис возвращается с полной тарелкой баиянской снеди. Кюре с новым жаром заводит речь о метисации и культурном феномене негритюда. Атака Марии-Патоки захлебывается.

…Когда она проходит мимо меня, я останавливаю ее — мы с ней друзья, она охотно поверяет мне свои тайны — и спрашиваю, чем вызван такой интерес, мне ли не знать, что больше всего на свете ей нравятся мальчики, только-только перешагнувшие порог отрочества. А кюре — крепкий пятидесятилетний дядя… Так в чем же дело? Откуда такой напор? Мария-Патока, потупившись, отвечает:

— Никогда не пробовала с падре… Хотелось узнать, как это на вкус…

А ничего не подозревающий Мишель, сияя от радости — он так любит Баию и баиянцев! — со своего места обводит зал взглядом, улыбается тому и этому, дружески кивает мне и, в невинности своей не подозревая подвоха, приветливо улыбается баронессе.

— Влип! — торжествующе объявляет мне Мария-Патока.

Спускаюсь по трапу самолета, на котором прилетели вместе с Зелией из Вены. Пять часов вечера, но уже совсем темно. Лютая московская зима. Январь 1953-го. С тех пор как я вернулся в Бразилию из изгнания, это мой первый приезд в Советский Союз. Нас встречают несколько друзей — и среди них радостная Вера Кутейщикова, она в этот раз поработает с нами переводчицей.

Мы переписывались и подружились, так сказать, заочно, еще до того, как в 1948-м познакомились по-настоящему. Вера, сотрудница Института мировой литературы, специалистка по Испании, Португалии, Латинской Америке, написала брошюру о моем творчестве — там была целая серия таких брошюр, издаваемых «Правдой». Для нас с Зелией она и ее муж Лев Осповат, тоже известный испанист, издавший впоследствии книги о Лорке, Неруде и Диего Ривере, стали родными, и понимали мы друг друга без слов.

…Спустя несколько дней, когда мы утром в гостинице пили кофе, я протянул Вере свежий номер «Правды», попросил перевести статью на полстраницы — наверно, что-то важное. Вера еще дома успела прочесть газету, она знала, о чем там говорится, однако же стала переводить. Речь шла о том, что раскрыт подлый заговор американских империалистов, ставивший своей целью убийство Сталина, а орудием его выступали негодяи-врачи — самые крупные и известные в Советском Союзе, те, на кого была возложена высокая ответственность за здоровье кремлевских владык. «Все они — евреи», — сообщает «Правда».

Разинув рот, не зная, что думать, о чем говорить, смотрю я на Веру. Она замерла на стуле, стиснула ладони, кусает губы, чтобы подавить беззвучное пока рыдание… Говорю же, нам не надо слов, чтобы понять друг друга.

Узнав, что мы отправляемся в Португалию, один наш приятель попросил подыскать ему с женой номер в семейном пансионе, благо португальская столица славится такими заведениями — пониже отеля, повыше меблированных комнат. Нашему другу предстояло работать в архивах и библиотеках, а ресторанная кормежка ему была не по карману.

Часа в четыре, направляясь по авенида да Либердаде к площади Маркиза Помбала, мы вдруг заметили особнячок — невысокое, в несколько ступеней, крыльцо, перила лестницы обшиты красным бархатом. Не иначе как это он и есть — семейный пансион. Решили войти, поднялись по ступенькам, отворили дверь. Нас встретила очень любезная сеньора средних лет, и мы сообщили, что желаем осмотреть комнаты и прицениться. Удивление, с коим она воззрилась на нас, ничуть не умерило ее учтивости. Она повела нас наверх, открыла дверь в комнату, повернула выключатель. В приглушенном свете мы увидели роскошное четырехспальное ложе, атласные шторы, ковры, умывальник в глубине, словом, ничего лучше и требовать нельзя. Оставалось лишь узнать, во что обойдется проживание с полным пансионом.

— Скажите, сеньора, сколько это будет стоить в месяц для супружеской четы, включая обед, завтрак и ужин?

— В месяц? — она удивилась еще сильней. — Вообще-то у нас оплата почасовая — «на время», но можно и «на ночь». Что же касается еды… Мы не подаем еды, но… — она лукаво улыбнулась двум престарелым бесстыдникам, которые и на склоне дней все никак не угомонятся, — но можем предложить широкий выбор напитков: шампанское всех сортов, старый портвейн, виски…

Тут только мы уразумели, куда нас занесло. Зелия многозначительно щиплет меня. Больше вопросов мы не задаем. К чему? Искушение велико: не будь в отеле «Тиволи» так комфортабельно и уютно, вполне можно было снять тут номер на несколько часов, заказать шампанского — когда-то мы часто так делали…

На другой стороне проспекта в пансионе «Санчо» нам удается забронировать номер для баиянской четы.

Мы с Зелией прилетели в Португалию на презентацию ее книги «Анархисты, слава Богу». Меня атакуют журналисты, но я показываю на жену:

— На этот раз я всего лишь сопровождаю мадам. Я тут в качестве супруга писательницы Зелии Гаттаи и с надеждой, что в скором времени она возьмет меня на содержание.

О, целомудрие португальской прессы! Ни один из репортеров не поведал своим читателям о моем заветном желании предаться неге и праздности, сделаться этаким литературным жиголо. Видно, всерьез меня не приняли.

Я показываю Морин Биссилиа заповедные уголки нашей Баии, которые кажутся мне достойными ее просвещенного внимания и чести быть запечатленными ее волшебной камерой. Морин собирается сделать целый альбом о нашем славном городке — о его достопримечательностях и о людях, его населяющих. Она уже сняла знаменитый рынок «Модело», Рампа-до-Меркадо, парусники в бухте и торговцев фруктами и рыбой. Запечатлела колоритных жриц на макумбе, «дочерей святого», карнавальную группу «Дети Ганди», потаскушек, толпящихся на улице Масиэл.