Были также предложены меры, призванные ознакомить людей с их правами, гарантировать их доступ к относящимся к ним данным. Руководителям органов госбезопасности всех уровней было приказано обеспечить в случае обращения граждан разъяснение мотивов предусмотренных законом ограничений их прав, предоставление любой касающейся их лично информации, если ее разглашение не нанесет ущерба интересам других лиц, госбезопасности.
Юридическому отделу КГБ было предписано в месячный срок совместно с МВД СССР и Министерством юстиции СССР доработать проект Закона «Об оперативно-розыскной деятельности» и подготовить предложения о внесении его на рассмотрение Верховного Совета СССР. Одновременно во исполнение требований Комиссии конституционного надзора СССР приказывалось за тот же период переработать и подготовить к опубликованию ведомственные нормативные акты о применении оперативно-технических средств.
Из газеты «Рабочая трибуна» от 28 ноября 1991 года:
«Нетелефонный разговор с руководителем Межреспубликанской службы безопасности Вадимом Бакатиным.
В последнее время телефонные собеседники часто прерывают себя на полуслове: это не телефонный разговор, говорят они. Но почему же?
В ответ на это напоминание обычно следует усмешка знатока: знаем, мол, как в КГБ чтут законы. Так вот теперь чтут.
На прямой вопрос о возможности подслушивания чужих телефонных переговоров Вадим Викторович ответил, что служба безопасности прослушивает меньше ста абонентов. Абсолютно все эти действия согласованы с органами прокуратуры и связаны с конкретными уголовными делами, возбужденными в связи с проявлением организованной преступности и шпионажем.
— Значит, с девушками можно договариваться без огласки?
— Не только с девушками. Коммерческие или политические переговоры тоже вне сферы интересов наших служб».
КГБ изначально и прежде всего был органом политического сыска. Без этого КГБ как КГБ представить себе было невозможно. Не расформировать подразделения, прямо занимавшегося политическим сыском, — Управления «3», было невозможно.
Начал я с 4-го отдела Управления «3», который осуществлял наблюдение за религиозными организациями, оказывал негласное влияние на их деятельность через вербовку агентов в церковной среде. Нарушения конституционных норм — об отделении церкви от государства и о свободе совести — здесь были наиболее вопиющими. Приказом от 4 сентября я упразднил 4-й отдел, его дела были сданы в архив, а еще через две недели все Управление «3» прекратило свое существование. Управлению кадров было поручено либо решить вопрос об использовании его бывших сотрудников с учетом их деловых и личных качеств на действительной службе, либо принять меры по трудоустройству высвобождающихся работников в соответствии с действующим законодательством. Там было немало специалистов, знающих межнациональные отношения, или почерковедов, их профессиональные качества могли быть использованы.
С этого момента слежка, или политический сыск, или надзор по политическим мотивам — назовите как угодно, — были прекращены полностью. За это я мог ручаться. Конечно, следовало выработать четкую концепцию, опирающуюся на закон, определяющую задачи спецслужб по исключению и пресечению нелегальных политических группировок, запрещенных законом, ставящих цели насильственного свержения власти, вынашивающих человеконенавистнические планы, пропагандирующих фашизм, шовинизм, насилие.
Важное место в системе КГБ занимал институт, на профессиональном языке именуемый «офицерами действующего резерва». Это были сотрудники Комитета, официально работавшие во всех более-менее значимых государственных учреждениях и общественных организациях. Чаще всего о том, что эти люди были сотрудниками КГБ, в самих ведомствах знал широкий круг лиц, если не все. Офицеры действующего резерва выполняли широкий круг функций — от обеспечения режима секретности до отслеживания умонастроений сотрудников и принятия «соответствующих мер» в отношении инакомыслящих.
Я считал необходимым прекратить подобного рода практику. Исходил при этом из того, что только там, где руководитель самого ведомства полагает нужным по тем или иным соображениям иметь у себя офицера безопасности, мы будем его держать. В тех же случаях, когда та или иная организация просила избавить ее от присутствия офицеров действующего резерва, ее просьба незамедлительно выполнялась. Хотя должен сказать, что мне приходилось сталкиваться с ситуациями прямо противоположными, когда руководители организации желали оставить или настаивали на прикомандировании к ним сотрудников КГБ.
В конце концов, если спецслужбе требуется иметь по оперативным соображениям своего сотрудника или агента в каком-то ведомстве (а такой возможности в принципе исключать нельзя), она может иметь его негласно, так, чтобы об этом никто в ведомстве не знал. Что же это за секретная служба, если в ее сотрудников тычут пальцем?
Еще одна проблема, прямо связанная с правами граждан, касалась свободы въезда и выезда из страны. Не секрет, что долгие годы КГБ вместе с партийными органами были главным ситом, которое просеивало выезжающих из СССР и приезжающих в Советский Союз. Посещение других стран, особенно «капиталистических», десятилетиями являлось недоступной привилегией для большинства граждан, а любой выезд сопровождался многократными проверками на политическую лояльность. Разрешение поехать в другую страну получали те, кто обладал, по мнению «инстанций», иммунитетом против «разлагающего влияния Запада».
Настоящим позором являлось существование списков бывших советских граждан, эмигрировавших или вынужденных эмигрировать в другие страны, которым въезд в СССР был запрещен по чисто идеологическим мотивам. В результате мы сами лишали себя, как сейчас совершенно ясно, животворных связей с российским (и не только российским) зарубежьем.
В годы перестройки, когда железный занавес рухнул и международные контакты количественно и качественно поднялись на новый уровень, пересмотр всей прежней практики в этой области стал неизбежным. Были приняты новые законодательные акты, которые заметно либерализовали режим въезда и выезда. Но, на мой взгляд, явно недостаточно. По-прежнему существовал ряд ограничений на выезд, связанных, например, со знакомством выезжающих с какой-то сверхсекретной информацией. Можно было не соглашаться с теми или иными положениями законов, говорить, что секретную информацию передают, и не покидая территории СССР, что многие носители секретов (хотя бы те же члены правительства) все равно ездят за границу, но эти законы ни КГБ, ни я, как его руководитель, преступить не мог. Тем более что контроль за их соблюдением был законодательно возложен на органы госбезопасности.
Из декабрьского интервью «Литературной газете»:
«Вопрос. Через вашу службу по-прежнему проходят документы на тех лиц, которые выезжают за рубеж, а также списки людей, которых не хотят впускать к нам из-за границы. Прежнего ведомства, считай, уже нет, а порочная практика все еще продолжается?
Ответ. Я сегодня же отказался бы от проверки лиц, выезжающих за границу. Но существует закон о выезде, там упоминаются люди, знающие государственные секреты, и контроль за тем, чтобы такой «секретоноситель» не выехал за рубеж, возложен на КГБ. Согласен, что это не наше дело. Пускай проверкой занимаются руководители предприятий. Пускай человек, поступающий на секретный завод, дает подписку, что он отказывается от удовольствия пройтись по улицам Парижа. Что же касается въезда, то во всех странах существуют списки нежелательных лиц: скажем, шпионы, террористы.
Вопрос. Но какой террорист бывший диссидент Гинзбург, которого ваши службы отказывались впускать сюда?
Ответ. Александр Гинзбург и еще более чем 140 человек получили разрешение на въезд. Запрет был по идеологическим мотивам. Инерция, опять же вредная, тяжелая инерция… Последние три месяца таких запретов не было».
По вопросам разрешений на выезд и въезд я получал множество запросов — от посольств, организаций, частных лиц. В ряде случаев, когда дело упиралось в какой-то пункт закона или препятствием для выезда являлась непробиваемая позиция какого-нибудь министерства, я был бессилен помочь и мог лишь передавать документы в специальную комиссию при Президенте СССР, которая разбирала подобного рода дела. Иногда претензии в отказе на выезд предъявляли лица, якобы политически гонимые, которые на самом деле находились под следствием за совершение вполне конкретных уголовных преступлений — вплоть до убийства. Таким помогать я не имел права.
