Карл, заметив перевязанный палец Андра, спросил, что случилось, начались воспоминания и рассказы, как у Мартыня Упита. В училище Карл Зарен однажды прищемил дверью палец, хорошо еще, что на левой руке и можно было писать… Воспоминания об училище свежи и ярки, — большими парнями пошли учиться, прошло всего четыре года. Если уж разговорились, никак нельзя пройти мимо случая с учителем Саулитом, над которым еще теперь смеялась вся волость. Однажды Саулит пришел в класс, порядочно выпив, и в этом не было ничего необычного, но в этот день в классе было слишком жарко, и он заснул, сидя у стола. Самый большой шалун — Эдвард, сын станционного Кугениека — подкрался и засунул ему в карман испачканную мелом тряпку. Когда учитель проснулся, потный от жары и похмелья, и полез за носовым платком, чтобы утереться, то вымазался, как мельник, на черта стал похож. Все двенадцать негодяев так хохотали, что попадали со скамеек. Саулит, не в силах справиться с ними, побежал через двор в волостное управление — жаловаться писарю. А там шло собрание, вся волость съехалась. Можно себе представить смех и веселье, когда вбежал учитель, размалеванный, как ряженый цыган на рождество. Из-за этого случая, а может и по другим причинам, священник скоро уволил его, и теперь он нанялся к писарю чем-то вроде помощника.

До учительства Саулит был сапожником и преподавателем сделался после того, как землевладельцы перестали давать ему работу. Как доверить такому заказ, если он Спруке сшил такие голенища, что едва кулак можно просунуть, а о ноге и думать нечего? И если хорошо сшитые, на двойных подметках, сапоги Вилиня, с ушками и на желтой подкладке, Саулит просто-напросто пропил в Клидзине? Волостной суд в тот раз не присудил его к порке лишь потому, что за него заступился писарь Берзинь. Саулит умел только читать, писать и считать, а в грамматике не чувствовал себя сильным, поэтому и на учеников не особенно налегал. Год Карл Зарен посещал приходское училище. У Банкина ученье совсем другое, — он хотя и выпивал, но был умен, писал книги, не допускал в классе шалостей, постоянно держал трубку в зубах и кожаную плеть за голенищем. Про учителя приходского училища Банкина рассказать можно было не меньше, чем про Саулита. Андр Осис и Карл Зарен вспомнили, как Банкин в церкви во время проповеди всегда спал за органом, делая вид, что читает ноты. Сколько раз священник, закончив проповедь, разгневанный, сверкал глазами на хоры, пока звонарь не догадывался и, отбежав от педали, не толкал Банкина в бок, чтобы тот начинал играть на органе.

В приходском училище был случай, о котором Андр еще не слыхал. Когда задали такие трудные вещи, как символ веры и псалом о всемирном потопе, то никто, разумеется, не выучил наизусть. Учитель окинул всех грозным взором, и все притаились, как мыши. Положив трубку на стол, он вынул из-за голенища плетку и принялся стегать всех без разбора. А кончив порку, стал искать платок, чтобы стереть пот с лица. Вдруг поднялся двадцатилетний Иоргис из Силагайлей — длинный, как жердь, уже с усиками, но глаза полны слез: «Господин учитель, так и так — на этот раз урок я выучил». Банкин страшно рассердился: что врет дуралей, в таком случае гончую тоже можно выучить, тогда три креста на косяке нужно вырезать. А Иоргис из Силагайлей отвечает как по книге — голос немного дрожит, но ни одной запинки. У мальчишек глаза — как шпульки, некоторые начинают фыркать: что теперь учитель скажет? Банкин почесал затылок, почесал бородку — положение глупое. Ухмыльнулся и кивнул головой: «Пусть тебе порка про запас — когда в следующий раз не выучишь!» А сам набивает трубку как ни в чем не бывало. Ничего не скажешь — умная голова.

Андр смеялся, держась за живот. Он чувствовал, что на уме у друга совсем другое, только не знает он, с чего начать. Андр тоже не знал, как подойти к этому, хотя хорошо понимал, что хочется Карлу. Роща карлсоновских Заренов уже видна невдалеке. Тогда он собрался с духом и выпалил — глуповато, невпопад:

— Сегодня Лиена в нашу клеть перенесла кровать: к тем по субботам парни лезут, мешают ей спать.

Карл отвернулся, кончики его ушей заалели.

— Пусть переносит… — пробормотал он также невпопад, насупившись, хотя, наверное, все время ждал новостей о Лиене.

Потом оба шли молча до начала усадебной дороги. Когда настало время прощаться, Карл Зарен решился: вытащил что-то из кармана и сунул в руку Андру.

— Это передай ей… скажи — от меня, — и, сильно покраснев, быстро пошел, почти бегом.

Андр улыбнулся, взглянув на свою ладонь. Три длинных конфетки в фиолетовой узорчатой бумаге, по копейке штука, — такие у Миезиса выставлены в окне в стеклянной банке. «Смотри какой, и еще думает, что другие ничего не замечают».

Тут Андр вспомнил злых собак у пастухов карлсоновских Заренов и остановился у осиновых кустов срезать хорошую дубинку. Но, пройдя за кустами шагов десять, убедился, что палка не нужна: скот уже пасся на другой стороне. Карл нагнулся погладить собаку, которая ластилась к нему, остановился побеседовать с пастушкой по-соседски, по-приятельски…

Пройдя пастбище, Андр перебрался через трясину. Так легко и свободно он давно себя не чувствовал. Встретился с хорошим другом, к тому же сыном землевладельца, не гордым, ничем не походившим на бривиньского Ешку, который ходил в полосатой фуражке, высоко задрав голову, и делал вид, что никого не видит.

А в кармане три конфетки, которые друг попросил отнести; это важное поручение — знак дружбы и особого доверия! Андр шагал выпятив грудь, возбужденный и радостный.

Солнце уже коснулось верхушек лапсенской рощи, когда он остановился на горе у дуба. Бурый горностай с белыми пятнышками по бокам прошмыгнул в кучу кольев и жердей, припасенных для просушки льняного семени, и, высунув оттуда мордочку, смотрел бегающими блестящими глазками. Аист наверху тихо щелкал клювом, беседуя с женой, и хлопотал вокруг своего гнезда: двое детей подросли, очевидно необходимо расширить жилье. Светлые и темные пятна бривиньских полей простирались вниз по склону. На спилвском лугу яркая желтизна лютиков скоро закроет всю зелень; на другой половине луга, по краю острова, пылали красные пятна смолки. Рожь отца казалась несколько буроватой и густо заросла метлицей. Сквозь молодую, зелень овсяного поля еще проглядывала серая вспаханная земля.

Но Андр покачал головой, отгоняя неприятные мысли. Земля такая зеленая, жизнь такая широкая; палец, перевязанный белой тряпочкой, почти не болел, скоро совсем заживет, и шутя можно будет поднимать вилы с навозом… Лето еще только начиналось, до осенней слякоти далеко, деньги у хозяина почти не тронуты — можно будет сапоги справить, если только у отца не будет особой нужды… С Юрьева дня он лелеял эту мечту, только говорить о ней никому не решался…

Перейдя мостик через ручей, он взобрался на другую гору и глубоко вздохнул. Хотя настоящее было не такое, как хотелось, зато будущее сулило столько хорошего и неожиданного, что хотелось смеяться. Лаура только что вышла из дома и свернула к калитке цветника, ее гладкие черные волосы блеснули на солнце рыжеватым отливом.

Словно услышав зов, Лиена выглянула из клети. Уже издали был заметен лукавый вид Андра. Широко улыбаясь, он подмигнул ей, долго засовывал руку в карман пиджака, еще медленнее вытаскивал. Она не могла дождаться, даже ногой притопнула.

— Ну, показывай скорей, увалень этакий!

Андр торжественно протянул горсть, но не раскрыл полностью до тех пор, пока содержимое не перешло в руку Лиены.

— Это он просил передать тебе. Мы встретились с ним у Вайнелей и шли вместе до рощи Карлсонов.

Кто был он — Лиене говорить не нужно. От счастья она так покраснела, что слезы набежали на глаза. Андр не смеялся над ней, ведь Карл ему близкий приятель, и от всего сердца они желали добра друг другу. Андр был счастлив и гордился тем, что ему они доверили свою тайну. Карл тоже не назвал ее по имени.

«Это передай ей… скажи — от меня» — так он сказал.

Катыня и Пичук — тут как тут, ловили его за брюки: «И мне! И мне!» От этих волчат другого и не услышишь. Он сделал страшное лицо, чтобы напугать их, но они все равно не отставали.