— Мартыню, — сказал Бривинь. — При найме уговора не было, но очень уж он на посеве старался.

— Ну и что ж, не в четыре же руки работал, — заметила Лизбете, по больше так, для порядка. Слишком скупой она не была и к старшему батраку благоволила.

В передней комнате старик снова заскрипел кроватью и порывисто задышал. Лизбете притворила дверь — не для того, чтобы больной не услышал, он был почти глух; она нахмурилась и вся сморщилась, словно каждый приступ его кашля отдавался у нее внутри.

— Все по-прежнему бухает? — спросил Ванаг, роясь в шкафчике.

— Терпенья больше нет! — пожаловалась хозяйка. — Харкает и плюется, как скотина. Комната стала хуже свинарника. Умер бы поскорее, все равно не жилец.

— Ну, долго уже не проскрипит, — сказал Ванаг, подняв на свет против окна бутылку со спиртом, чтобы посмотреть, сколько в ней. Оказалась полна. — Только дышать и может.

— Это еще неизвестно, сколько он проскрипит. Что ты думаешь, сегодня еще сам на двор выбрался. Обратно до кровати все же не смог дотащиться, Анне пришлось взять под руки. Нужно было сделать, как я говорила: на лето — в клеть, а девушек пустить в комнату.

— Ну, у тебя совсем нет соображения! В клеть! Что тогда люди станут говорить? «Бривини старику отцу даже помереть не дадут спокойно, в теплой комнате».

Лизбете тяжко вздохнула.

— Да, верно.

Когда старый Бривинь снова начал харкать и плевать, в щель кухонной двери просунулся растрепанный клок сильно выгоревших волос, из-под которого виднелись острый птичий носик, большой рот с двумя выступающими над ниши ей губой зубами и несоразмерно маленький, даже для семилетней девочки, подбородок. Скользя, как ласка, в комнату прокралась дочка Осиене в заплатанном бумазейном платьишке, в «сапогах» из черной грязи, с голыми потрескавшимися коленками. Не сводя глаз с хозяйской двери, она прошмыгнула на цыпочках мимо ткацкого станка, оттащила табуретку и прялку чуть подальше, — ей казалось, что старик нарочно старается угодить в нее плевками, — примостилась на самом краешке табуретки, иначе ноги не дотягивались до пола. Подножка застучала, веретено начало порхать.

Вошли хозяин и хозяйка.

— Ага, наконец-то! Моя мотальщица явилась! Где же ты шаталась? — журила ее Лизбете.

— Придется сказать матери, чтобы угостила березовой кашей, — посмеялся Ванаг и в шутку подергал за кончик уха, который, на беду, вылез из-под лохматых волос.

— Ну что с тобой, проказницей, поделаешь! Так и быть — получай; Андр обойдется половинкой.

Лизбете разломила крендель и подала ей. Лакомство было так соблазнительно, что Тале даже забыла поцеловать ей руку. Крупные зубы показали, на что они способны, когда выпадала такая редкая сласть, как жесткий постный крендель.

Ванаг пошел к батракам, сажавшим картошку тут же за огородом. Полные мешки расставлены у забора вдоль прогона, три батрачки шли рядом по бороздам и ловко, на равном расстоянии, бросали из корзин картофелины. Либа Лейкарт и Анна Смалкайс так закутали лица от весеннего солнца, что видны только носы да глаза. Лиена не такая — у нее платочек сполз на плечи и руки оголены до локтей. Ванаг полюбовался стройным станом дочери Пакли-Берзиня — не потому, что она нагибалась с большим усердием и ниже других, и не потому, что испытывал к ней какое-нибудь нечистое влечение, — мужчина он был уравновешенный, не способный ни на какое легкомыслие. Но ведь каждому приятно посмотреть на привлекательное женское существо, так же как на зеленеющую пиву или цветущую яблоню. Хозяин Бривиней чуточку гордился тем, что именно у него в доме живет самая красивая девушка в волости.

Низенький плотный Галынь, как обычно, не спешил. Изрядно ленивый, откормленный серый осторожно ступал по самому краю взрыхленной борозды, стараясь, чтобы копыто не соскользнуло и не раздавило брошенную картофелину. Серый шел безупречно, по пахарь все же находил какие-то недостатки и почти беспрерывно наставлял и поучал его. Это их частное дело, никто их не слушал. Крупный и сильный вороной старшего батрака Мартыня Упита никак не мог сравняться в осторожности с серым, но зато они запахивали три борозды, пока Галынь две.

Старший батрак был несколько удивлен, когда ему велели распрягать и идти на другую работу. Вывел вороного на прогон, почесал за ухом темно-русые, остриженные в кружок волосы и сказал:

— Батрачки большой участок картошки набросали, один Галынь не успеет к вечеру запахать.

— Ты думаешь, дождь будет? — Ванаг с опаской взглянул на запад.

Мартынь тоже посмотрел туда. Солнце стало мутно-красным, под ним разрасталась зловещая черная полоса.

— Ночью еще не будет и завтра до обеда по крайней мере. Только ведь один нижний участок еще не вспахан.

— И овсяное поле не успеют до обеда пробороновать? Не довольно ли будет два раза прогнать?

— Меньше трех нельзя — глина ссохнется, надо комья разбить, иначе семена останутся незаделанными.

— Ишь нечистый! Как раз тут и принесло его с дождем! — Бривинь сердито посмотрел на темную полосу на горизонте. — Один день не может переждать! — Потом, увидев, как старший батрак надвязывает путы, повел плечами. — Смотрю я, Мартынь, скоро ты начнешь лошадей уздой треножить, как Викули.

Мартынь Упит выпрямился, пристыженный.

— Я еще вчера собирался свить новые, да нельзя было, лыко не размокло. Ребята Осиса, пострелята, опрокинули шайку. — Так как Катыня и Пичук бегали тут же по вспаханному полю по пятам за батрачками, он погрозил им недоуздком. — Пошли вон! Борозды только топчете!

А сам, идя вслед за хозяином, все старался оправдаться.

— Когда Браман в ночном, надо одного человека только на витье пут посадить. Треножит, как безрукий, вечно на пастбище путы подбирать приходится.

Бривинь велел ему взять из клети лукошко. Хозяйская клеть широка и приземиста; вместительные пустые закрома — почти до самого потолка. Один ларь под муку и крупу занимает полстены, мешков уже мало и расставлены где попало, постели трех батрачек занимают большую часть помещения. У богатой Либы Лейкарт — самая нарядная: одеяло с полосками из гаруса, подушка пуховая, откинутый край простыни обшит самодельными кружевами — почти как у хозяйской Лауры. И сундук у нее больше, чем у других, выкрашен в коричневую краску, окован черным резным железом; все знали, что он достался ей от покойного мужа, хотя она уверяла, что получила в приданое от отца. — У Лиены Берзинь совсем старое серое одеяльце и набитая сеном подушка в заплатах, над ней свешивались с перекладины куски копченого мяса.

Долго не мог найти Мартынь сплетенного из корней лукошка, пока случайно не увидел его за новым шкафом Лауры. Либа, больше некому! Места ей не хватает, не знает, куда совать и прятать свое добро. Он высыпал на кровать все, что было в лукошке — нитки, клубки шерсти, начатое вязанье, чулки, отложенные для штопки, пуговицы и разную мелочь. Прошел по крыльцу мимо клети Осиса и торопливо сбежал по ступенькам.

Хозяин уже ждал его под навесом риги. Белый куль поставил стоймя и развязал. Улыбаясь, подмигнул одним глазом.

— Посмотри-ка, что тут!

Мартынь захватил щепоть мелких желтых семян и удивился:

— Да это ведь семена клевера! Или и вы хотите испробовать?

— Надо попробовать, — серьезно ответил Бривинь. — Давно об этом подумывал, да новое дело сразу не так легко начать. Я вот погляжу — разве в имении о лошадях так заботятся, как мы? Почему же они не ходят — танцуют? Да потому, что хороший корм у них в яслях.

— Потому что овес в кормушке.

— Ну и овес тоже, но без хорошего сена лошади не обойтись. А разве много у нас хороших лугов? Что по берегу, да и там — болото. В Спилвской лощине — пушица, белая кашка и трехгранная осока, с этого Машка желоба на спине не нагуляет.

— Разве мы за имением угонимся? — недоверчиво пробурчал старший батрак.

Ванаг сразу выпятил грудь.

— А почему нет? Потому что у Зиверса тридцать пять рабочих лошадей, а у меня только семь? Ну что ж — так он сажает тридцать пять пурвиет картошки, а мне, выходит, надо семь. Вот и вся разница, разве не так? Мы многое можем, но и многому нам следует поучиться в имении. Нужна только хорошая голова, ну и деньги, конечно.