Господин Бривинь, кажется, был единственным, кто не интересовался миллионами сестры, по крайней мере никто не мог сказать, что он хотя бы раз упомянул о них. Должность волостного старшины отнимала очень много времени, особенно вначале. Два раза в неделю приходилось ездить в волостное правление, редко выпадал такой день, чтобы один человек, а то и несколько не появлялись со своими делами в Бривинях, Ванаг выслушивал каждого и, где было возможно, помогал долом или добрым советом. По своей натуре он был человек неплохой, но теперь и положение обязывало поступать правильно или хотя бы иначе, чем Рийниек. По приказанию нового старшины, в богадельне с теплого места у печки согнали криворотую Перкониете и водворили туда Паклю-Берзиня, отца Лиены. Писарю Зариню пришлось уволить Саулита, который якобы пристроился помощником у Чевара в Салакской корчме. С торгов чуть не продали кровать и поросенка Лиекниса из Миетаней, чтобы уплатил за два года подушную подать. Податных должников Ванаг подтянул крепко, как на вожжах, и в первую очередь — хозяйских сынков и ремесленников. С Микелиса Лазды взыскал налог с помощью Сниедзе; наложил арест на заработок Мартыня Ансона за две телеги и таким образом в лице обоих братьев — портного и тележника — на веки вечные нажил себе врагов. Новый волостной старшина вместе с писарем уже дважды побывал в Риге и добивался отмены дорожной повинности в Ропажах, — ездить туда на работу страшно далеко. Вся волость с любопытством ждала, чем кончатся эти хлопоты.
Одно понимали все, теперь в волости совсем другое управление, чем при Рийниеке. Может быть, Ванаг и не был умнее и справедливее Рийниека, но он изменил прежние порядки, и это казалось лучше. А в новой стычке с Рийниеком неожиданно выказал такую черту характера, которая подняла его сразу на целую голову выше Волосача, давно уже отошедшего в тень.
Глубокое падение так потрясло Рийниека, что он даже дал зарок не пить вплоть до праздника «поднятия стропил» над новым домом, который он строил для лавки. Дом у Лиеларской дороги почти готов, садовник Витенберг уже жил в одной половине, трое рабочих лопатами возделывали пять пурвиет земли, на которых осенью надо было рассадить дикие яблони, чтобы потом привить. Когда над лавкой у большака воздвигли стропила и на высоком шесте водрузили огромный венок из березовых веток и полевых цветов, на вспрыскивание к плотникам пришел и сам Рийниек. Сегодня день заседания в правлении, и Бривинь непременно проедет мимо. По правде говоря, с постройкой не случайно так спешили, — хотели поддразнить Ванага, пусть вся волость видит, на что способен Рийниек, в то время как постройка в Бривинях не двигалась — груда камней во дворе уже зарастает крапивой. Довольно давно не пивший Рийниек нарушил свой зарок, быстро охмелел и выкинул такое, чего при ясном сознании никогда в жизни не позволил бы. Когда волостной старшина въехал на горку, Рийниек влез на новый дом и начал браниться и поносить Бородача самым непристойным образом, даже язык высунул и дразнился, как какой-нибудь мальчишка-пастух. Конечно, тут уж не обошлось без волостного суда.
Состав суда был тот же, что и в прошлом году, когда судили Бривиня, но вместо Лиелспуре был избран теперь старый Укня. Две недели дивайцы гадали, вернет ли Бородач Волосачу только те сутки, которые сам отсидел, пли отдаст с надбавкой. Две недели Рийниек пьянствовал у Рауды и хвастался, что одних суток для него мало, ему полагается трое суток, — ведь он обругал Бородача по меньшей мере в три раза оскорбительней, чем тот его в свое время. Но произошло чудо. На заседании суда Ванаг вдруг рассказал странное происшествие. Этой весной ему пришлось пойти в Межавилки за лукошком, у собственного прохудилось дно и не было времени возиться с починкой, Боров Межавилка, валявшийся на дворе в луже, подошел почесать бок о его сапог, должно быть решив, что это столб, и запачкал грязью. В руках у Ванага была хворостина, он хотел было отстегать борова, да опомнился. Разве тварь виновата, что у нее такая потребность — вывозиться в грязи, а потом чесаться. Нет, нет, она неповинна!.. Тут Бривинь прервал рассказ и извинился, что отвлек внимание достопочтенных судей такими пустяками.
Жалоба на Рийниека?.. Нет, он ее не поддерживает, совсем не чувствует себя оскорбленным, передумал и берет обратно. Если сажать в каталажку всякого пьяницу за то, что он в хмелю наболтает, то почтового чулана не хватит, придется строить для них загородки и в стодоле богадельни. Нет, нет, он не чувствует себя задетым, свою честь он не носит в кармане, как кошелек с деньгами, чтобы каждый жулик мог стащить. Его оскорбить Рийниек не в силах.
Таким образом, Волосач не получил ни трех, ни даже одних суток отсидки. Но он с большим удовольствием просидел бы все шесть, лишь бы не слышать бесконечных издевательств и насмешек, которые не прекращались в волости до самой осени. Волость — это еще что!.. Новый учитель Пукит писал рассказы обо всем, что происходило в округе; он уже поднял на смех лунтского Рейзниека, — жена его палкой выгоняла домой от Рауды, — и дочь сапожника Грина со станции, пользовавшуюся особым успехом у парней. В корчме учитель уже дважды пересказал историю Ванага с боровом в Межавилках. Рийниеку казалось, что он и о нем собирается написать в газету. Это было страшно неприятно, могло испортить всю жизнь. Разве можно теперь сидеть в усадьбе и спокойно работать?.. Вторая половина дома садовника так и осталась незаконченной, и над лавкой крышу забрали жердями только с одной стороны.
Ванаг до того был горд, что уже на другой день после суда, казалось, забыл Рийниека и свою вражду с ним. Когда у жены того самого Букиса, который в свое время постыдным образом свидетельствовал против Бривиня, случился заворот кишок и необходимо было сделать операцию, старшина сам поехал в Клидзиню, устроил ей место в городской больнице и, вдобавок, заплатил за леченье из волостной кассы. Чем могла отблагодарить жена Букиса за такое благодеяние? После сенокоса она принесла хозяйке Бривиней мешочек с тмином, который сама насобирала в канаве, у большака. Отказаться от подарка Лизбете постеснялась, но в мешочек Букиене насыпала просеянной ржаной муки, чтобы можно было сварить детям похлебку с клецками. Так, без особого труда и, кажется, совсем не думая об этом, следуя лишь здравому смыслу, Ванаги увеличивали, укрепляли славу разумной и доброй семьи землевладельцев.
Домашняя жизнь и работы все же не проходили так гладко и ровно, как в прошлом году. Из старой дворни остались в Бривинях только Анна Смалкайс и Браман. Новый старший батрак Силис, — старый холостяк, коренастый, совсем лысый, медлительный в разговоре и в работе, — посев закончил поздно, в одно время с Викулями. А что будет дальше, когда начнется летняя страда? В бывшей комнате испольщика Дудинский и Браман поднимали такой шум, что приходилось их разнимать, чтобы вспыльчивый поляк и взаправду не схватился за нож. Дурачок Микель, которого больше из жалости взяли из Викулей, был до того труслив, что даже в самые светлые ночи боялся спать один на чердаке над клетью. Брат испольщика Крастов Земит первый год начинал батрачить и не мог заменить Андра Осиса, хотя был послушен и старателен. Наняв пастухом Юрку, сына Бите-Известки, Бривини, кажется, ошиблись больше всего. Семья Юрки — рядом, в Озолинях, в домишке Лауски, глаза и помыслы пастуха только там, дома, а в Бривинях и на пастбище он вел себя как чужой, прямо как непоседливый цыган. Нельзя сказать, чтобы этот длинный балбес был ленив, по где только возможно берег себя, строго ограничивая обязанности пастуха. Уже с самой весны Лизбете не могла понять, каким образом початый кусок копченого мяса, висевшего в клети, так быстро тает. Но когда у Земита тут же на поле, за ригой, исчезла лопатка от сохи, потом пропала тележная чека и, наконец, после того, как в одно прекрасное утро кто-то стащил из корыта новый секач для рубки корма свиньям, Лизбете поняла, почему все так скоро убывает и пропадает. Юрка только усмехался, взирая исподлобья, как пришедший из Викулей кузнец Лиепинь врезает замок в двери хозяйской комнаты. Да, пришлось запираться от своих, чего в Бривинях никогда в жизни не бывало.
