Для осажденных стрельба была единственным развлечением, тем не менее стрел они зря не швыряли, били наверняка. Литвины быстро прочувствовали столь серьезное к себе отношение, и каждый из них подумывал с холодком в животе: а ну как на штурм придется? что тогда?

Базланить и ругаться с осажденными никто не лез. Послов тоже никаких не появлялось. Так прошли день, ночь и еще день.

* * *

Внутри крепости начал складываться определенный распорядок: кому когда вставать, когда ложиться, кто кого меняет и т. д. Успокоенные уверенностью своих командиров и осторожностью противника, москвичи готовились к долгой осаде.

Бобер все-таки опасался какого-нибудь подвоха, особенно по ночам. Поэтому ночь, по крайней мере первую ее половину, он всегда проводил на стене, высматривая и вслушиваясь, заставляя всматриваться и вслушиваться лучших своих разведчиков. Великий князь был с Бобром неотлучно.

"Интересно, сколько они так простоят? Данило обнадеживал насчет немцев, только соберутся ли те? Если и соберутся, то вряд ли скоро. Морозов больших нет, так что и с этой стороны для Олгерда терпимо. Будет стоять и вычищать окрестности, старый сквалыга.Тряпки старой не оставит, мерзавец, как метлой все повыметет. Долго после него отходить придется. Князю, пожалуй, об этом не стоит пока. Чтоб не расстраивался лишку. Ветерка бы сейчас с хорошим морозцем! Быстро б ему надоело. Хорошие морозы навалятся к Рождеству, стало быть, недели две-три, как не верти, ждать. Это не страшно. Не изобрел бы только гадости какой, на это он мастак. Хотя, может, и не мастак? Много гадостей ты от него видел? А на Синей Воде все гадости сам за него придумывал. Для крепости одна гадость страшна - тайный ход. Но откуда он сможет узнать? Да и поглядываем с двух концов. Подкоп рыть? Замучается! Да ему и в голову не придет такая черная работа: долго, тяжко и без всякой гарантии... Ты сам-то стал бы? Нет, не стал. Ну а что еще? Ночью к стене где-нибудь за Беклемишевой башней подбежать, где стена пониже? Конечно, если общий штурм, тогда дело серьезное, это действительно будет гадость. Но к нему и готовиться надо серьезно, а того пока не заметно", - все это Бобер прокручивал в голове, обходя ночью стены, рассматривая хотя и на почтительном расстоянии расположившиеся, но грозные своей многочисленностью литовские костры.

По кострам о войске можно узнать многое. Надолго ли расположились, много ли еды, тепло ли одеты, какова среди воинов дисциплина, агрессивно или мирно настроены и прочее. Но не только это высматривал Бобер в красочной ночной мозаике. В самый отъезд из Москвы, уже садясь в сани, Данило поманил его пальцем, шепнул:

- Вижу, не успели мои гонцы. Теперь уж из-за литвин в город не прорвутся, теперь, пожалуй, только знак смогут дать. Ты дозорных предупреди, да и сам посматривай: три больших костра в ряд увидишь где-нибудь в Занеглименье, скажи о них митрополиту.

- И что они будут означать?

- Он тебе растолкует. Прощай. Удачи вам. С Богом!

Что они могли означать, Бобер догадывался, потому и посматривал в Занеглименье внимательней, чем в другие места.

* * *

Тройной костер разведчики заметили уже на вторую ночь осады и кинулись к командующему. Тот сам вышел на стену убедиться. Действительно, костер отличался от обычных походных костров войска: был дальше, сильно отделен от остальных и полыхал ярче, вернее, полыхали три костра, близко в ряд расположенные.

- Ну что ж!.. - Бобер крутнулся на каблуках (разведчики поняли - в хорошем настроении!) и несмотря на поздний час направился к митрополиту.

Тот пригласил к себе сразу (стало быть, спать не собирался), встретил не на официальном троне, а за столом, заваленном документами - на харатье, пергаменте и на новом, пока непривычном еще материале для письма - бумаге.

- Ну что, сыне, хорошие вести никак? - митрополит глядел весело, с хитринкой, сидел в креслице уютно, одет был во что-то бесформенно-теплое, на голове меховая шапочка, так что Бобру, пришедшему с промозглого холода, стало тепло и приятно и захотелось так же уютно усесться в креслице напротив и вытянуть ноги. На что Алексий сейчас же отреагировал:

- Ты садись, устраивайся, озяб небось.

- Не знаю, отче, хорошие ли, но вести,- он уселся и вытянул, как хотелось, закоченевшие уже в ступнях ноги.

- Что?

- Три костра.

- Ага...

- Данило Феофаныч велел тебя известить, как их увижу, а вот что они означать будут - не сказал.

- Означают они, сыне, очень важную и добрую для нас весть: немцы узнали об уходе Олгерда и собрались воткнуть нож ему в спину.

- Что они своего не упустят, я не сомневался. Но когда это произойдет?

- Уже произошло. Три костра означают, что они выступили.

- Та-а-ак! - хотя Дмитрий и предполагал что-то подобное, тем не менее настроение его резко подскочило. Он качнулся вперед, придвинулся поближе к Алексию, глянул прямо в глаза: - Но как бы хороши ни были наши гонцы, у Олгерда есть не хуже. Значит, он сегодня же (ну максимум - завтра!) тоже будет знать!

Митрополит поспешно кивнул. Глаза его радостно блестели.

Бобер откинулся на спинку и стал созерцать собственные сапоги: "Узнает - и что? Здесь ему делать больше нечего, а там...Там туча нависла такая!... А какая? Сколько их? Да уж наверное немало. Похоже, Олгерд минуты ждать не будет, кинется назад. Ты бы что сделал? То же бы и сделал! Стало быть... Будь у меня конница, ох и долбанул бы я тебя вдогон, дядюшка! Пух и перья бы полетели,- перед глазами его встала атака на рыцарей там, у озера Вигры, - ох и полетели бы... Но конницы нет. Коней в кремле... Больше двух сотен не наберу. Эх-хе-хе... И все-таки!"

Митрополит пристально смотрел ему в лицо, многое, очевидно, понимая. Но молчал, давая додумать, дорассудить, дорешить. Только когда Дмитрий подобрал под себя ноги и поднял глаза, Алексий тут же спросил:

- Что сделает Олгерд?

- Уйдет, конечно. Думаю, сразу.

- А ты?

- Я-то? - Дмитрий твердо взглянул Алексию прямо в глаза, ощутил в них мучительную тревогу и понял. Впрочем, понял он еще раньше, когда смаковал возможность "долбануть" и прочее. Вспомнил тезку, осознал себя мальчишкой и догадался, чего ждет от него сидящий напротив мудрец:

- Я со стен порадуюсь. Богу помолюсь, поблагодарю Его, тебя с племянником за мудрость вашу, да пойду потери считать, раны зализывать, тех несчастных, кто остался, спасать.

- Хорошо, сыне, хорошо. А что захочет сделать Великий князь, представляешь?

- Представляю.

- Удержи.

- Удержу, это несложно.

- Мне уже сложно. Повзрослел, перестает слушать. На тебя надеюсь.

- Спасибо, отче. Но тут все просто. Не с кем догонять и бить. Некем.

- А было бы?

- А было бы... - Бобер спрятал хищный огонек в глазах, пожал плечами, - было б, тогда бы и думал. А так-беспредметный разговор.

Митрополит вздохнул как-то сложно (кажется - облегченно, а может, озабоченно?):

- Ну что ж, сыне, с Богом. Действуй.

* * *

Бобер вышел от митрополита далеко заполночь. Вновь зашел на стену, долго смотрел на угасавшие литовские костры. Только костер-сигнал не слабел, ясно было, что вестники рисковали, но очень заботились, чтобы весть донести, сделать все, чтобы заметили, ни с чем не спутали, не пропустили, не прозевали.

"Каков поп, таков и приход, - даже засмеялся про себя Дмитрий,по-Даниловски работают, основательно. Молодцы! Да-а, вот вам и польза, вот и результат. Что ты не смог сделать со всею силой московской, с войсками, стенами, оружием - Феофаныч сделал с десятком своих помощников. Конечно, и денег тоже. Но разве тебя в деньгах ограничивали? Нет, ум и хитрость в государственных делах - первейшее дело. Но что же я-то? Так совсем в стороне и останусь? Тем более - митрополит того желает и требует. Нет, это несолидно как-то. Надо хоть чуть чего-то..."

Он хотел сразу разбудить Великого князя, но передумал, решив сперва сам поспать часика три. И только когда подкрепил силы сном, перед рассветом велел разбудить Дмитрия и уединился с ним в малой горнице.