- В том, что мы его пересидим, переломим, я не сомневаюсь, - продолжал Бобер, - тем не менее тебе, отче, настоятельно советую город покинуть. На всякий случай.

- Значит, ты не уверен, - митрополит остро уколол его взглядом.

- Нет, уверен. Но война есть война: осада, обстрел, драка, случайная стрела (тьфу-тьфу-тьфу!), пожар, ну... ну мало ли чего!

- Да за кого ж ты меня принимаешь?! - Алексий смотрел обиженно, оскорбленно и даже, кажется (Бобер впервые это видел), сердито. - Как же я, ваш духовный отец, в самый трудный час - и вдруг сбегу. Что обо мне подумают! Но ладно - обо мне. Все же сразу решат - раз я сбежал, значит крепость не удержать, и в панику ударятся. Нет, сыне, тут ты не подумал.

- Я подумал, - медленно безнадежно покачал головой Бобер, - подумал о тебе как человеке, держащем сейчас в руках все нити и ниточки (до последней!) управления государством, которого некем будет заменить в случае чего, и которым мы ни вот столько,- Бобер ковырнул ноготь,- не имеем права рисковать.

- И-и-и, сыне, и тут ты не прав, - взгляд митрополита смягчился, - все в руках Божьих. Я уже стар, и он в любой момент может призвать меня к себе. И что тогда? Жизнь на Москве остановится? Да ни за что!

- Не остановится,- невесело усмехнулся Бобер, - но без тебя Москве будет хуже. Много хуже и долго хуже, и пока мы можем, должны тебя оберегать крепко, крепче всех,- Бобер обернулся к Дмитрию, - прости, Великий князь, но больше даже,чем Великого князя.

- Не извиняйся, я полностью согласен,- громко откликнулся Дмитрий.

- И все-таки, - мягко, но решительно проговорил Алексий, - причины, повелевающие мне остаться, намного перевешивают те, что требуют отъезда. Поэтому я останусь. А в делах... Каждый из сидящих здесь в своей области заткнет меня за пояс.

- И все-таки, отче, - не удержался снова Бобер, - я согласен, что Василий Василич и Великий князь справятся с делами внутренними, что мы с Великим князем управимся с делами военными. Но кто в случае чего вытащит без тебя дела иностранные?

- А это вот он! - встрепенулся Алексий, указывая пальцем на племянника, и неожиданно благодушно, по-старчески хихикнул: - Хе-хе! Вот его-то и поберегите. Отправьте... куда-нибудь в Кострому.

- А я вовсе не против! - весело подхватил Данило. - Больно мне тут облокотилось под литовскими стрелами торчать! С удовольствием где-нибудь в Костроме или Ростове посижу, бражки попыо, пока вы тут с Олгердом разберетесь.

И весь совет облегченно рассмеялся.

* * *

Олгерд подошел действительно через два дня. Москва встретила его еще дымящимися пожарищами посада, пустотой, тишиной.

Внушительные стены и башни крепости смотрели на пришельцев совсем не грозно, а как будто даже весело, словно в гости приглашали. Так действовал цвет камня, белый, удивительно свежий даже в соседстве со снегом, потому что снег изрядно подкоптили пожары.

Однако настороженная тишина была вовсе не веселой, а холодной и мрачной, а черные пятна одетых в железо ворот, последние из которых захлопнулись лишь каких-то полчаса назад, поглотив последних разведчиков, глядели уверенно и грозно.

Первые разъезды литвин, показавшиеся из леса за Неглинкой, по пожарищу рыскать не стали (чего там найдешь?), а потянулись к речке, взглянуть на невиданную крепость. Самые беззаботные, легкомысленно выехавшие на правый берег, жестоко поплатились. На стенах, за заборолами зыкнули арбалеты, и все пятеро выскочивших на открытое место, свалились с коней. Видевшие это другие разведчики с громкими предупредительными криками живо отскочили на безопасное расстояние, прикрылись щитами.

А Занеглименье уже заливало выплеснувшееся из леса литовское войско. Оно растекалось по посаду вправо и влево и как полая вода перехлестывало через Неглинку и севернее кремля, и на лед Москвы-реки, и за нее, обволакивая кремль с юга.

Воинов было много, так много, что защитников, никогда не видевших ничего подобного у родных стен, брала оторопь: сколько же вас, мать вашу?! когда ж вы кончитесь? Но они все не кончались и не кончались, продолжали вытекать из леса через дыру Смоленской дороги.

Однако конец бывает всему, и когда литовское войско вывалилось в конце концов из леса и равномерно окружило кремль, оказалось - не так уж и много, не так уж и страшно. А опытные воеводы, стоявшие на башнях, все почти одинаково называли число 35-40 тысяч, что москвичей еще больше успокоило, ведь в стенах было собрано чисто воинов 8 тысяч, а оставшихся горожан, да сбежавшихся из окрестностей тянуло еще тысячам к десяти. "Сверху-то мы не то что двоим, пятерым рыла посворотим!" - поплевывая в кулаки, подбадривали друг друга москвичи.

Бобер с Великим князем обходил стены, посматривал, коротко распоряжался, спрашивал, уточнял. Вид главного воеводы был совершенно невозмутим. Уверенность и сила, исходившие от него, мгновенно передавались всем, с ним соприкасавшимся, и настроение на стенах оставалось очень боевым.

Бобер нечасто, но останавливался и перед простым воином. Спрашивал, что тот делает сейчас, что должен делать при штурме и что думает, доберется ли до него литвин. На что получал (всегда почти!) довольно обстоятельные ответы: доберется вряд ли, а если доберется, дальше стены не пройдет кишка тонка.

- Точно - тонка! Но вы все-таки в оба смотрите! - Бобер посмеивался в ус, а с командиров башен постоянно требовал: - Постреливайте! Валом бестолку стрелы не швыряйте, а старайтесь наверняка, чтобы они поняли и привыкли: мы стрел на ветер не бросаем. Знаете, как это сковывает? Они уже боятся! Видите - ни один поближе не рискует сунуться. Так что прежде чем на стену кидаться, каждый крепко задумается.

* * *

Литвины действительно призадумались крепко. И первым задумался Олгерд, лишь только взглянул на стены.

"Дохлый номер. Такие стены взять, столько крови прольешь - в Вильну не с кем будет возвращаться. А зачем мне это? Михаилу ярлык добыть? Так стоит ему только ярлык этот взять, не начнет ли он сразу против меня же и ерепениться? Это вопрос, да еще какой. А уж все по-моему он никогда делать не будет. Потому мои интересы у этих стен кончаются. Припер я их здорово. Блокирую в крепости и вымету все окрестности дочиста. Добра тут, небось, по лесам до черта напрятано. Да и городков, сел вокруг Москвы тьма. Наберем, сколько дотащим, и потащим. Они ведь догонять не станут. Побоятся".

И Олгерд приказал звать на совет Кейстута и детей.

* * *

Совет был как всегда у Олгерда: он говорил, остальные помалкивали, редко что-нибудь вставлял Кейстут. Постановка задачи всех сильно удивила, но и обрадовала: ни слова не было сказано о штурме. Каждому указано место у стен, подробно обговорены действия на случай вылазок осажденных, отряжены большие силы на прочесывание окрестностей, о приступе же - ничего. Князья тверской и смоленский (Михаил Тверской больше всего!) почувствовали себя обманутыми. Война вроде бы уже к концу, Литва набирает добычу и собирается восвояси, хотя князь московский не разбит. Литвины уйдут, а они останутся. С чем? И перед кем?!

Михаил все-таки попытался заикнуться о штурме, на что получил простой вопрос в лоб:

- Ты у нас в таких делах опытный. Скажи - как?

- Что - как?!

- Крепость взять. По лестницам карабкаться или приметы делать и по ним лезть, или пороками ворота долбить? Конкретно - как?

- Ну, конкретно - решить надо. Я пока не знаю...

- Вот и я не знаю. А главное, не знаю, зачем это надо! У таких-то стен... Воинов своих штабелями складывать - нет! Если тебе своих не жалко пожалуйста, давай. Я тебя поддержу. Стрельба будет, демонстрация, шум. Только впереди ты, а я следом. Согласен?

Михаил оскорбленно замолчал, стиснул зубы, катая желваки, а литовские воеводы отвели глава и спрятали в усах оскорбительные ухмылки.

Все всё поняли, в том числе и Михаил со Святославом, и кинулись шарить окрестности. К крепости близко не совались. Опасно было и жутко. Вокруг стен все выгорело, было ровно и голо. И каждый, кто оказывался к ним ближе полутораста сажен, получал арбалетную стрелу, кто поудачливей - в коня или щит, а невезучий - в грудь, в бок, в шею, а то и прямо в лоб.